Семен Кирсанов - Лирические произведения

• Название: Лирические произведения
• Автор: Семен Кирсанов
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1974

В первый том собрания сочинений старейшего советского поэта С. И. Кирсанова вошли его лирические произведения — стихотворения и поэмы, — написанные в 1923–1972 годах.

Том состоит из стихотворных циклов и поэм, которые расположены в хронологическом порядке.

Для настоящего издания автор заново просмотрел тексты своих произведений.

Тому предпослана вступительная статья о поэзии Семена Кирсанова, написанная литературоведом И. Гринбергом.

---

РЕШЕТКИ

Решетки!
                Я о вас
хочу сказать хоть раз
всю правду!
                      Право есть —
ваш формуляр прочесть.

Вы —
          сотни тысяч пик
без воинов.
                  Вы — крик:
«Не подходить!»
                               Вы — мир
пищалей и секир
без ратников.
                      Вы — смотр
полков,
              какие Петр
на иностранный лад
построил —
                без солдат.

Вы —
        Петербурга лик,
стоящий штык о штык
патруль
            без часовых.
Вы —
       стрелок часовых
остроконечный строй.
Вы —
           декабристам: «Стой!»

Решетки!
              Вы — печаль
закрывшихся ворот,
тюремного
                       ключа
железный поворот.
Вы — на окне,
                       где взгляд
Желябова
на ряд
             оград.
Вы — мир цепей
                           из бронзы.
Вы — репей
                    из чугуна.
Цветки
           из стали.
Лепестки,
                раскрывшиеся там,
где гибель лепесткам.

И нет —
            вы не родня
наивного плетня
в ромашках
                     и траве
с горшком на голове.
Вам —
            тын
                  ни сват, ни брат,
о, легион оград!

Нет,
          вы — конвой тропы
для каторжной толпы
вплоть до острогов,
                                    где
на хлебе и воде
лежали по углам
прикованные
                              к вам!..

Рудой еще когда
вы были —
                  и тогда,
о, сколько бедняков
несли
             из рудников
и каторжной киркой
рубили им
                покой!..

Так —
          вы из мертвецов
росли вокруг дворцов.

И крицами когда
вы были —
                  и тогда,
О, сколько клейм
                             на лбу
поставлено рабу,
да,
     божьему рабу
из беглых крепостных,
который
               вас ковал
и в стенах крепостных
о воле
            тосковал,
о ковыле в степях…

Вы
         в пушкинских стихах
о молодом орле,
о машущем крыле…
На вас самих
                          орлы
распяты,
               кандалы
к ногах у вас висят,
и обнесли
               фасад
империи.
               И шпик
все видит из-за пик…

Но вспомните
                         и час,
когда заставил вас
вдруг сделать
                         шаг назад
красногвардейский штык,
Октябрьский
                     Петроград!
Вас к стенам придавил
плетень
             крестьянских вил…
И —
             как ни угрожал
Таврический дворец —
трагический конец
владельцев ваших
                                  ждал!

Вы — шаг вперед опять,
но вас погнала
                          вспять
под цоканье подков
Конармия
                    клинков.
И миллион штыков
(на каждом красный бант)
вас усмирил.
                      И вот
вы — только ржавый сброд
мечей,
            и алебард,
и копий.
           Но — вперед
вершка вам не ступить!

Но как же с вами быть,
чугунные цветы,
секиры и щиты?
Вас
      ради красоты
оставить,
               может быть?

Оставим.
              Так и быть.

А если вы — посты
минувшего?
                         И стяг
с орлом
             о трех цветах
вас тайно осенял?
Тогда
            вы — арсенал!
Ни цепи,
             ни цветки,
ни медные витки
тогда вас не спасут.

Решетки,
              вас снесут!

ЛЕТНИЙ САД

О, зимний
               Летний сад,
заснеженный, не летний,
где высоко
                     висят
серебряные ветви;
где погребен
                        песок
с замерзшими следами,
где все еще
                        не срок
свиданий
                  и досвиданий;
где так печален вид
пустующих
                  скамеек,
где даже тень любви
усесться
               не посмеет.

Сад,
       где газон зимы
забыл
         о незабудках,
где весь античный мир
живет
        в дощатых будках;
где в мраморной мечте
вновь окунуться
                              в мифы —
в купальной наготе
стоят в кабинах
                          нимфы;
где лишь Крылов
                               свое
не покидает кресло, —
и сторожит
                   зверье,
столпившееся тесно;
где в инее с утра
Персей
            и Андромеда,
где во дворце Петра
все говорит
                  про шведа;
где воздух
                   в блестках от
туманов и морозов,
где ночью
                  у ворот
таится Каракозов;
где с флагами
                         толпа,
в воззваньях динамитных,
где сквозь морозный пар
мелькнул
              февральский митинг;
где царские орлы
забились
               под короны,
где подняли стволы
безлиственные
                             кроны;
где помнят о руках,
что их сажали,
                           корни,
а ветви в облаках
парят,
           нерукотворны,
но — дерева где нет,
какое
           за два века
увидело бы свет
само,
         без человека;
где человек не взял
в блокадный год
                             ни чурки,
а грустно замерзал
у гаснущей
                 печурки…

Сад,
         где так дорог луч
и каждый теплый градус,
пришедший
                        из-за туч
на ленинградский адрес;
где,
        на руки дыша,
кусты, скамейки просек,
как сердце,
                  как душа,
о потепленье просят;
где в сумерках
                          на льду,
у снежной филиграни,
я
     безответно жду
далекой телеграммы;
где требуют весны,
детей
          хотя бы ради,
и барельеф стены,
и кольца
             на ограде;
где подается весть
всем веткам
                     по цепочке,
что потепленье
                           есть —
пусть набухают почки;
где птицы голосят
и занимают ветви,
где солнце
                  снежный сад
вновь превращает
                                в Летний;
где новый оборот
находит
             стих звенящий:

«Надежду —
                     у ворот
не забывай,
                        входящий!»

РУССКИЙ МУЗЕЙ

Сегодня
            я хожу
по Русскому музею,
там
        на полотнах Ге
видения сизеют;

желтеет
            Левитан
и зеленеет
                Шишкин, —
вот-вот и упадут
с мохнатых елей
                           шишки.

Пройдешь
                  Рублевский зал,
побудешь при Петре ты,
потом
            тебя пленят
Тропинина портреты,

где с лентой и звездой
сидит
          вельможа старый,
девица со свечой
и юноша с гитарой.

Нас в Царское Село
Боровиковский
                        вводит;
прозрачно и светло
он тонкой кистью
                               водит…

Как дверь
                   из зала в сад,
распахнута картина:
в салопе
              и чепце —
сама Екатерина.

И чуть зеленый фон
с дубравами
                     в тумане,
и жемчуга́ в ушах
у госпожи
                  в тюрбане.

И показалось мне
при этих
             важных дамах,
что галерея — мы,
а зрители-то
                        в рамах!

Брезгливые
                      на нас
из рам глядят вельможи,
статс-дама
                   щурит глаз
из золоченой ложи,

графини
              и князья
лорнетами нас мерят,
но, видимо,
                        они
своим глазам не верят!

И как понять сии
ковбойки,
               куртки,
                           блузки —
столь вольный разговор,
и — фи! —
                  не по-французски?..

Что смыслят в нас цари?
Как разберутся графы
в глубинах
                   наших глаз
и наших биографий?

Попробуй
                 в те года
портреты наши выставь, —
для них
           мы —
                    что для нас
холсты абстракционистов.

И ржевского купца
побагровели
                        веки —
не может он понять,
что мы
             за человеки!

Я к девушке иду,
не жемчугом
                    венча́нной,
ее среди снопов
писал
              Венецианов.

На жатве,
                 посреди
прокошенных дорожек,
в венце из русых кос,
босая,
             без сережек.

Он написал глаза
большие,
               голубые,
чтобы она могла
понять
           глаза любые.

Знакома
               и мила
мне черточкою каждой.
А рядом —
                узкий серп
(без молота пока что).

И правда —
                 смотрит так
крестьянка крепостная,
как будто
                видя нас,
как будто
                    вспоминая…

Она
        в нас признает
своих парней и девок,
гадавших
                столько с ней
на лавках посиделок,

кудрявых женихов,
затерянных в солдатах,
и братьев,
                и зятьев,
в ту пору бородатых…

Сама еще —
                  дитя,
а трудовые руки.
Но знает,
                 что придут
к ней
          любоваться
                                 внуки.

В ПЕТЕРГОФЕ