Зиновий Давыдов - Беруны.

• Название: Беруны.
• Автор: Зиновий Давыдов
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1971

В книге Зиновия Давыдова малоизвестное приключение четырех мезенских поморов стало сюжетом яркого повествования, проникнутого глубоким пониманием времени, характеров людей, любовью к своеобразной и неброской красоте русского Севера, самобытному языку поморов. Писатель смело перебрасывает своих героев из маленького заполярного городка в столицу империи Санкт-Петербург. Перед читателем предстает в ярких и точных деталях как двор императрицы Елизаветы, так и скромная изба помора-рыбака.

---

Тимофеич перебрался вниз и стал у кормила. Высокий берег дико вздымался впереди, и тучи чаек носились в разные стороны с истошным криком. Они кружились над судном, потом мчались обратно к берегу, неся туда, на птичьи свои базары, весть о приходе корабля из-за моря. А Малый Берун выпятил навстречу китоловам свои страшные ребра и распластался в океане, как издыхающий верблюд.

Лодья вошла в губовину под усилившуюся пушечную пальбу. Точно эскадра возвращалась из вражеских вод, возвещая об одержанной победе. Но лодья, наоборот, искала защиты у Малого Беруна, а кормщик не мог подвести её даже к берегу, потому что вся почти губовина была забита льдом. Льдины кружились, как в омуте, шли друг другу навстречу, с треском сшибались и со звоном опять расходились в разные стороны. Тимофеич глянул назад и ахнул: вход в губовину, только что свободный и чистый, был теперь забит льдом, и ледяные курганы вздымались там, как новодвинские бастионы. И горели они зелеными, синими и красными огнями, словно разноцветные фонарики были тысячами развешаны по выступам и бойницам. Лодейники тоже обернулись назад и молча глядели, как щедро бросает низкое солнце в губовину свои блистающие самоцветы и как напирает с моря пламенеющий на солнце лёд, заграждая – не навсегда ли? – все выходы и входы.

Скрипели мачты, чайки кричали, и беспрестанно трещали льдины, громоздясь друг на друга. Но Тимофеич всё же продвинул лодью к берегу поближе. Здесь в черной воде тесно плавал большими глыбами прозрачный лед, синий яснец, и здесь Тимофеич крикнул Степану отдать якорь.

Лед сомкнулся у входа в губовину, но он может и разойтись. Если в ночь переменится ветер, он очистит губовину, и тогда Тимофеич выведет из ловушки и людей и корабль. А сейчас пусть отдохнут работники, промаявшиеся с парусами и за рулем и с расползшимися по всему мурью бочками напролет целые сутки. 

XIV. ТИМОФЕИЧ УХОДИТ НА БЕРЕГ

Быстро погасли на льдинах огни, словно там задул кто-то разноцветные фонарики, и понемногу умолкли на ледяных бастионах пушечные салюты. Лодья стояла на якоре, а вокруг, по всей губовине, бежали по льду черными змеями протоки и узкие промоины. За ночь выпал снежок, и яснец не играл, как вчера, синими яхонтами, а покрылся точно голубоватым мохом.

Лодейники крепко спали в мурье, нагретой человечьим теплом. Не спалось только Тимофеичу, да ворочался возле него с боку на бок Федор. Тимофеич несколько раз надевал, вздыхая и кряхтя, свою заношенную сибирку и поднимался наверх. Поглядев на вход в губовину, крепко заколоченный льдом, и пожевав по привычке губами, старик лез назад под палубу, где пытался заснуть на своей постели из набросанных одна на другую оленьих шкур. Но сон не шел к нему, как не шел больше и к проснувшемуся Федору, который лежал на спине с широко раскрытыми глазами. Этому тихому человеку, столь неожиданно и странно обиженному судьбой, часто снились по ночам тяжелые сны. Он просыпался среди ночи и не засыпал больше, а лежал с открытыми глазами, медленно перебирая в памяти события своей удивительной жизни.

Тимофеич толкнул его в бок. Федор посмотрел на старика.

– Чего тебе, Тимофеич?

– Вот то-то и чего, Федя... Плохо нам теперь выходит, Федя.

– Плохо?

– Да уж чего хуже! Не вылезть нам из этой губовины, пропади она совсем. Об эту пору да в этих местах уж как стал лед, так и стоять ему до будущего лета, до теплых, значит, ветров. Вот те, Федяй, да с мёдом каравай! Тут тебе, Федя, выходит и зимовье. – Тимофеич пожевал губами и повторил: – Тут тебе, значит, и зимовье, Федяй.

Федор лежал молча, по-прежнему уставившись в темный угол, где смутно горбились набитые китовым салом бочки.

– На острову здесь, – продолжал хрипеть Тимофеич, – годов с десять назад зимовали наши мезенцы: Баланина Петра сын да Симаков Елисей и работников с ними архангелогородских человек семь. Они и избу промысловую тут поставили, от берега верстах в пяти. Крепкая изба, – что ей сделается? Они её всю по бревнышку из Мезени на раньшине[22] переплавили. Сходим заутра, Федя, разберемся. Цела изба... Ошкуи не растащат... Сходим, Федя! И Степана с собой возьмем. А?..

– Сходим, Тимофеич.

– И то ладно! А теперь спи. Сходим заутра.

Тимофеич подвернул под тулуп ноги и натянул сибирку на озябший нос. Он ещё пыхтел, фыркал и вздыхал под сибиркой, но потом стал храпеть самым мудреным, только ему свойственным манером.

Федор же так и не сомкнул больше глаз. Он лежал долго и смотрел, как едкий свет режет по швам рассохшуюся в углу палубу; потом разбудил Тимофеича и Степана, и они стали собираться в дорогу.

Лодейники просыпались один за другим, громко зевали и разминали затекшие за ночь спины. Было зябко выбираться из-под армяков и полушубков и лезть по крутой лесенке наверх, где серое небо низким колоколом прикрыло и лодью, и губовину, и всю незнакомую округу. Волна не била больше в борты корабля, к которым прирос запушенный легким снежком яснец. Только под носом лодьи, где в черной, как чернила, воде лежал со вчерашнего дня корабельный якорь, жутко темнела большая продолговатая промоина.

Ванюшка не хотел оставаться на корабле и просился на остров. Он, в свои двенадцать лет, не раз огибал в промысловых судах Кольский берег, но никогда ещё не ходил так далёко. Мальчик приставал к Тимофеичу, пока тот укладывал в кожаный мешок засохшую ржаную лепешку, солонину в котелке, порох, пузырь с табаком, трубку, кремень и огниво. Тимофеич возился над мешком, прикидываясь, что не слышит Ванюшкиного хныканья, а потом стал на него цыкать и гнать от себя. Но Ванюшка не унимался – возьми да возьми! – и Тимофеич стал сердито завязывать ему на шее теплый платок и заправлять на нём заячий полушубок.

Было решено, что все четверо, если найдут избу, заночуют на острове и вернутся на другой день на судно, чтобы здесь сообща уже поразмыслить о дальнейшем.

Капитон спустил им с лодьи доску с зарубками, и по ней все четверо – Тимофеич, Федор, Степан и Ванюшка – слезли на лёд. 

XV. ОПУСТЕВШАЯ ГУБОВИНА

Первым побежал Степан прыгать с льдины на льдину, а за ним через промоины и трещины стал воробьем скакать Ванюшка. Федор размахивал руками, как ветряк крыльями, потому что лед был зыбкий и скользкий, лед едва был прикрыт неверным снежком и уходил под ногами в воду. Не надо было мешкать на льдине, пока она оседала под путниками вниз, а скорее перебираться на другую. Федор как-то упустил время и стал уходить в воду вместе с ледяным поплавком, на который он прыгнул. Не опомнился он, как уже был в воде по пояс. Тимофеич протянул ему руку и помог снова выбраться на лед.

Степан и Ванюшка были далеко впереди. Тимофеич и Федор не поспевали за ними. Они ещё долго размахивали руками на льдинах, качаясь, как пьяные, во все стороны, когда Ванюшка со Степаном уже дожидались их на мокрых береговых камнях.

По всему берегу и дальше, насколько хватал глаз, копошилось великое множество чаек. Они пронзительно кричали, сидя в гнездах, уложенных здесь же между камнями, затевали драки, миловались и ласкались, опрометью бросались прочь и сейчас же возвращались обратно, неся в клюве рыбешку или травинку. Их совсем не смущали сидевшие с ними рядом пришельцы, да и тем было не до них. Степан и Ванюшка видели, как Тимофеич и Федор торчат на льду, точно на кочках кулики, тяжело и неловко перебираясь с одной льдины на другую, а за ними, в накрепко запертой ледяным заломом губовине, неподвижно и сиротливо чернеет лодья.

Пока Тимофеич, уже сидя на берегу, набивал и раскуривал трубку, а Федор выжимал вымокшие насквозь портки, Ванюшка со Степаном бродили по камням, мягким, как ковер, от покрывавшего их толстыми слоями птичьего помета. Чайки шныряли у них между ног, злобно таращили свои круглые зеницы и не думали уступать незваным гостям дорогу. Степан и Ванюшка с любопытством осматривали пустынный и дикий берег, куда так редко ступала нога человека.

Тимофеич, докурив трубку и выколотив её о камень, крикнул Степану и Ванюшке собираться. Степан взял прислоненное к камням ружье и сунул за пояс топор.

Тимофеич шел впереди по какой-то только ему ведомой дороге, или, вернее, без всякой дороги, потому что какая могла быть дорога в нелюдимом том краю. Даже звериных троп и тех не было видно: водившиеся здесь ошкуи и дикие олени да ещё песцы шли напрямик или сигали в сторону, как вздумается, сегодня так, а завтра иначе. Но Тимофеич, старый кормщик и зверолов, побывав однажды в каком-нибудь месте, мог через много лет снова найти к нему ход даже пьяный. И ничто не изменилось на этом острове с тех пор, как однажды высадился здесь Тимофеич: от века так же, как сейчас, нагромождены были здесь гладкие камни-окатыши да торчал кое-где жалкий ивовый ярник.

Идти было трудно по неровному месту, где на каждом шагу попадались огромные валуны, покрытые, как ржавчиной, лишаями. Шли гуськом – Тимофеич, Ванюшка и Степан, а позади, поотстав немного, брел в своих мокрых портках Федор. У него, после ледяной воды, опять стала ныть нога, где сидел в колене свинцовый орешек.