Борис Миронов - Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации

• Название: Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации
• Автор: Борис Миронов
• Издательство: Весь Мир
• Жанр: История
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7777-0551-8

Фундаментальные работы Б.Н. Миронова по социальной истории Российской империи и исторической антропометрии вызвали большой интерес российских и зарубежных ученых, а также привлекли внимание широкой читательской аудитории. Новаторские подходы автора вызвали в научной и даже околонаучной среде оживленную дискуссию. Особым вниманием у рецензентов пользуется монография «Благосостояние населения и революции в имперской России: XVIII — начало XX века» (2010 — 1-е изд., 2012 — 2-е изд.). Настоящая книга содержит ответы автора на отзывы, рецензии, статьи своих оппонентов, которые по разным причинам не были опубликованы ранее, либо были опубликованы с сокращениями. В этой книге автор выступает последовательным поборником аргументированной, содержательной и корректной научной критики.

---

(5) Крестьяне меньше работали, чем рабочие. В начале XX в. году у первых насчитывалось примерно 107 полных рабочих дней, у промышленных рабочих — 287{315}.

Перечисленные материальные преимущества увеличивали доход крестьян на работника не менее чем на треть сравнительно с результатами опроса, зафиксированного бюджетными обследованиями, т.е. до 200 руб. При этом одна и та же сумма денег в реальном выражении (вследствие разницы цен в городе и деревне) являлась в 1,5–2 раза более значимой для крестьянина, чем для рабочего, живущего в городе.

Но и без учета всех перечисленных преимуществ воронежский крестьянин, имевший 150 руб. чистого дохода на работника в год был зажиточнее воронежского пролетария, занятого в промышленности. В 1888 г. последний зарабатывал в среднем 10 руб. в месяц{316}, и при полной занятости круглый год мог получить 120 руб., но фактически зарабатывал не более 100 руб., как показывает средняя зарплата фабрично-заводских рабочих Воронежской губернии в 1901 г.{317}

Итак, марксисты правы: пролетарии были беднее крестьян.

Но у крестьян имелись и дополнительные преимущества, правда не материального свойства: большая свобода, жизнь в гармонии с природой, в кругу родственников, друзей и людей, близких по духу, настроениям и менталитету, участие в самоуправлении и т.п. Это делало жизнь крестьянина более комфортной в широком смысле этого слова, чем рабочего. Именно благодаря преимуществам жизни в деревне и хозяйствования на собственной земле крестьяне неохотно покидали родной дом и только в случае необходимости становились рабочими. Этим объясняется низкая миграция крестьян в город не только до 1861 г., но и после реформы. Доля городского населения с 1857 по 1913 г. увеличилась лишь на 5,3% — с 10,0 до 15,3%{318}. О том, что крестьяне чувствовали себя более удовлетворенными, чем пролетарии, говорит уровень преступности и суицидов в среде тех и других. В 1897 г., с точки зрения криминогенности представителей различных профессий (отношение доли лиц данной профессии в общем числе осужденных к доле лиц данной профессии во всем населении), первое место занимали рабочие (11,2), последнее, пятое, — крестьяне-землепашцы (0,6). На долю 3,2 млн. рабочих приходилось около 30% всех осужденных в стране. Рабочие, в подавляющем числе крестьяне по сословной принадлежности, являлись в 19 раз более криминогенными, чем крестьяне-хлебопашцы, жившие в общине. А горожане, имевшие в своем составе много рабочих, существенно превосходили крестьян по уровню самоубийств, например в 1888–1893 гг. — в 3 раза[37].

4. Несистемный взгляд на системный мир

Думаю, мало у кого из непредвзятых людей остаются сомнения: основная цель двух воинственных походов А.О. против моей книги — скомпрометировать использованные мною сведения, прежде всего антропометрические, и полученные на их основе выводы и всю мою концепцию. Оппонент действует, исходя из презумпции моей априорной виновности. Он априорно уверен: в книге заключено множество ошибок и просчетов, и надо только их найти. Поэтому ему везде мерещатся подлоги, искажения, натяжки. Под влиянием этого у А.О. сформировалась оригинальная манера работать с моими текстами — все время подозревать меня в подлоге, обмане, намеренном искажении. Так же, между прочим, он ведет себя и по отношению к героям своих книг. Он обожает изобличать. А в науке, в отношении к коллегам действует презумпция доверия. По причине подозрительности А.О. не в состоянии объективно и адекватно оценить полученные результаты, источники и методологию, которые привели меня к выводам. Из-за подобной исследовательской манеры А.О. не только не добился своих целей, а многажды ставил себя в неловкое, глупое, смешное положение. Честно говоря, даже мне за него было стыдно и неловко, потому что все время приходилось ловить за руку.. Но, как говорится, «ты сам этого хотел, Жорж Данден».

Принципиальная причина неудачи А.О. состоит в том, что он не смотрит на мир системно. Как он анализирует книгу? Выхватывает отдельные фрагменты из двух-трех глав. Между тем, книга включает 12 глав, образующих непротиворечивую систему, где каждая глава выполняет определенную функцию в общем замысле. Но, заметил поэт Саша Черный, 2 или даже 22 фразы, вырванные из разных мест книги, так же не могут дать понятие о ценности ее автора, как 2 или даже 22 волоса, вырванные из головы критика, не дадут нам понятия о богатстве его шевелюры.

А.О. говорит о голоде, а в главе о питании доказано: оно являлось вполне удовлетворительным, благодаря чему вес и физическая сила людей увеличивались. Он пишет об обнищании трудящихся в XIX — начале XX в., а в главе о зарплате показано: она имела тенденцию повышаться, особенно у сельскохозяйственных рабочих. Он критикует антропометрический подход и методику анализа антропометрических данных, а в методологической главе даются ответы на его сомнения и вопросы. Он вопиет о преуменьшении фуражной нормы, не отдавая отчета, что для построенного мною хлебного баланса страны это не имеет значения. Маниакально сосредоточившись на одном пункте — опровергнуть мой тезис об отсутствии системного кризиса в начале XX в., он пропустил все многообразие аргументов, доказывающих обратное, и впал в полный нигилизм, отрицая всякую ценность монографии.

Однако у критика нет ни новой информации, ни какой-нибудь оригинальной методики анализа известных данных, ни интересных расчетов. Все, чем он пользуется, — во всех отношениях вторично, большую часть сведений он заимствует из моей же книги. Ему остается только критиканствовать и сомневаться, искать «блох» и противоречия, раздувать чаще всего мнимые недостатки и слабости и даже творчески присочинять новые. К этому, в сущности, и сводится его креативность. Даже соображения относительно недостатков тех или иных данных или методики их анализа он, как правило, берет у меня, используя результаты моей проверки точности принципиальных данных или эффективности различных методик их обработки, которые я использую, не скрывая их недостатков и потенциальных слабостей.

Коронный трюк А.О. состоит в том, чтобы найти противоречия или расхождения в данных или выводах в моих работах последних 10–15 лет. В данном случае он механически применяет прием, уже лет двадцать используемый им при изобличении «подрывной против России» деятельности А.Д. Сахарова, А.И. Солженицына, М.С. Горбачева и других прорабов перестройки, — ищет противоречия в их высказываниях и поступках, совершенных в разные годы. Но одно дело, когда изучаются слова и действия людей, и совсем другое, когда исследуются объективные экономические процессы. Данные о процессах накапливаются, методика их анализа совершенствуется, параллельно с этим изменяется и представление о них. Возьмем, к примеру, случай с антропометрическими сведениями. Число данных со временем увеличивалось, методика работы с ними совершенствовалась, соответственно происходила корректировка выводов о величине и динамике среднего роста населения. И это будет впредь продолжаться, — подчеркивается в каждой моей работе.

Упреки критика в изменчивости моих взглядов и отдельных выводов, сделанных в ранних работах, напоминают сетования брошенного мужа: «Ты же говорила 20 лет назад и даже 10 лет назад, что меня любишь». С середины 1980-х гг. в теоретических, методологических, идеологических и научных представлениях российских историков произошла настоящая революция. Я — человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Поэтому и мне пришлось многое пересмотреть в своих взглядах, и я этого не скрываю. Думаю, за прошедшие 25 лет не изменились взгляды только у тех историков, кто либо верит в существование не стареющих, вечно молодых и всегда правильных учений, либо, как говорили в старину, у «ползучих эмпириков», вообще не имеющих научных принципов и общих исторических представлений. Человек, работающий в общественных науках, просто должен был измениться, если он живой и у него не заржавели мозги. Кроме того, историческая антропометрия — новое направление в науке. Из российских историков только я занимаюсь этой проблемой, а исторической антропометрией России периода империи и в мировом масштабе никто, кроме меня, не занимается. Поднимать целину трудно даже коллективу единомышленников, а если это приходится делать в одиночку, да еще под свист и улюлюканье научных оппонентов — трудности возрастают. Ошибки и просчеты в новом деле неизбежны, их нужно просто устранять, а не злорадствовать и не превращать во вселенскую скорбь.

Постоянные просчеты А.О. в статистических вопросах со всей очевидностью доказывают: человеку, не знающему азов статистики (А.О. не имеет понятия о нормальном распределении, об ошибке выборочной средней и доверительном интервале, не понимает разницы между регрессией и корреляцией и даже не умеет правильно подсчитать среднюю арифметическую), было бы благоразумно не браться за написание рецензий на клиометрические исследования и не поучать их авторов. Давно замечено: «Беда, коль пироги начнет печи сапожник, а сапоги тачать пирожник».