Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый

• Название: Цемах Атлас (ешива). Том первый
• Автор: Хаим Граде
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7516-1219-1, 978-5-9953-0310-7

В этом романе Хаима Граде, одного из крупнейших еврейских писателей XX века, рассказана история духовных поисков мусарника Цемаха Атласа, основавшего ешиву в маленьком еврейском местечке в довоенной Литве и мучимого противоречием между непреклонностью учения и компромиссами, пойти на которые требует от него реальная, в том числе семейная, жизнь.

---

— Но ведь в вашей-то ешиве он как-раз и был окружен сынами Торы и мусарниками, так почему же он вел себя не так, как подобает? — спросил реб Авром-Шая.

— Тем не менее в одну из ночей он убежал из квартиры, чтобы не оставаться наедине с девушкой. Однако если он не будет среди сынов Торы и ему не надо будет стыдиться, он не избежит искушения. Ведь реб Менахем-Мендл, наверное, вам рассказывал, что я встретил виленчанина сидящим на ступеньках синагоги?

Реб Авром-Шая кивнул в знак того, что он слышал об этой истории, и директор ешивы прыснул отрывистыми гневными словами:

— Я знаю, что реб Менахем-Мендл сообщает вам обо всем, что происходит в ешиве. Я говорил ему открыто, что из-за того, что он не хочет, чтобы виленчанин оставался и дальше в ешиве, он выхлопотал у вас, чтобы вы взяли его в ученики.

— Вы подозреваете невиновных[233]. Реб Менахем-Мендл действительно рассказал мне о поведении его ученика и о том, что тот заболел из-за того, что шлялся целую ночь по улице. Однако он никогда не просил меня, чтобы я взял Хайкла к себе, ему это даже в голову не приходило. Наоборот, я видел, что реб Менахем-Мендлу было не по душе, что я пошел в местечко навестить больного. Он считал, что это уже чересчур. — Реб Авром-Шая оперся подбородком с растрепанной бородой о край стола и слегка наморщил лоб, как будто заметив, что печатник допустил ошибку в комментариях Раши и тем самым запутал весь обсуждаемый им вопрос. — Не понимаю. Раз вы встретили вашего ученика ночью слоняющимся около синагоги и поняли, что он не хочет ночевать на съемной квартире, почему же вы оставили его на улице?

— Я попросил его пойти ко мне, но он ни за что не хотел. Мальчишка! А если он становится вашим учеником, ему нельзя у меня ночевать?

— Наверное, он боялся, что вы начнете читать ему мораль, — улыбнулся Махазе-Авром.

— И вы ничего ему не сказали? Ничего?

— Я? Боже упаси! — рассмеялся Махазе-Авром. — Если бы я дал ему почувствовать, что что-то знаю, он бы и от меня тоже убежал. Но вы ему, конечно, читали нотации, и что же он вам ответил?

— Он нагло ответил, что не съедет с квартиры… Понимаю! Это он из-за вас убежал из дома и от девушки. Но я вам предсказываю, что это только до тех пор, покуда он считает большой честью, что вы берете его в ученики. Потом он к вам привыкнет, и вы больше не будете стоять у него перед глазами во время искушения. Кипение крови не стихнет в нем от того, что его учитель — реб Авром-Шая-коссовчанин. Если даже он станет заниматься изучением Торы с постоянством, я не представляю себе, как Гемара и Тойсфойс смогут защитить его от соблазна зла во всех его обликах и воплощениях.

Махазе-Авром, сидевший на противоположной скамейке, слушал с горящим лицом, его ермолка сдвинулась на затылок, нос побледнел. Он заговорил крикливым голосом и тыкая пальцем в человека, сидевшего напротив него: директор и глава ешивы не представляет себе, как можно спастись от соблазна зла, благодаря изучению Торы? «Если ударил тебя этот мерзавец, тащи его в дом изучения Торы»[234], — говорит Гемара. Во время изучения Торы человек приводит себя прямо к учителю нашему Моисею на горе Синайской. Через Мишну человек связывается с танаями из Явне[235] и разговаривает с ними, как с живыми. Паренек сидит над Гемарой в Вильне, а в мыслях он находится на скамье в ешиве амораев[236] в Нагардее[237], в синагоге Раши и тосафистов. Тот, кто носит в своем сердце и в своем мозге так много эпох мудрецов, изучавших Тору, тому мир со всеми его наслаждениями кажется обиталищем нищеты.

Цемах больше не мог усидеть на месте. Он принялся шагать вокруг стола, как будто хотел, чтобы Махазе-Авром слышал его одновременно со всех сторон:

— Если бы человека по его природе тянуло к возвышенной жизни и к духовности, то хватало бы Талмуда и комментаторов. Однако материя тянет вниз всех, даже самого благородного сына Торы. Мудрец Торы может оказаться мудрецом во зло и казуистическими объяснениями разрешить все, что ему захочется. Так что когда нападают червивые вожделения, остается лишь одно спасение: сбросить с себя одежды, раздеться догола — изучать мусар. Только погрузившись глубоко в самого себя, можно узнать, изучаешь ли ты Тору ради нее самой или же это зараза, которая кидается цитатами из Талмуда и комментаторов и кричит: «Тебе позволено! Тебе позволено!» Соблазн зла может надеть на себя талес, который весь будет сиять священной голубизной, с кистями видения без изъяна, а на его золоченом воротнике будут вытканы слова талмудических мудрецов. Однако в набожно возведенных к небу глазах будет гореть нечестивый расчет корысти. И чем преданнее он будет раскачиваться в молитве, тем фальшивее он, этот богобоязненный дьявол, укутанный в нечистый талес корысти.

— Соблазн зла может укутаться и в талес, вытканный новогрудковскими лозунгами «услышать» и «высказать», — весело рассмеялся реб Авром-Шая. Он вспомнил, что именно с таким жаром и в таком же стиле Хайкл пересказывает речи своего директора ешивы. Однако эти горячие и резкие речи мусарника не уберегли ученика, и кто знает, уберегут ли они самого директора ешивы…

Реб Авром-Шая перестал смеяться и снова заговорил тихим, полным боли голосом. Женатый сын Торы вынужден заботиться о заработке и, как водится, обременен детьми. А что уж говорить, если он носится с мыслью, что ему не повезло с женой, с источником заработка и с местечком, в котором он живет, — кто тогда утешит его и кто сможет его поддержать? Холостяком он изучал мусар с восторгом и изо всех сил гнал от себя соблазн зла. Теперь он уже немолод и обременен семьей, и закинут в какой-то медвежий угол, и рядом с ним нет товарищей, находящихся на высокой ступени морали, — разве он может изучать мусар с восторгом? Он будет кричать в себя, как в подвал, выкрикивать из себя, как в пустыне. Ему придется греться воспоминаниями юных лет. И когда он станет вспоминать свои прежние победы над соблазном зла, ему будет становиться еще тяжелее на сердце. Борьба с большими вожделениями дает человеку ощущение величия и праздничности, даже если он споткнулся и упал. Однако когда сын Торы превращается после женитьбы в лавочника и торговца на рынке, испытания, выпадающие на его долю, становятся будничными. Он изо дня в день должен правильно отвешивать фунт крупы, не натягивать на мерку материал, отмеривая его, и знать, как обходиться с домашними, с местечковыми евреями, с крестьянами из сел. Так что, когда он сталкивается с испытанием в доме, в лавке или на рынке, тогда он не побежит в синагогу, чтобы заглянуть в «Шулхан орух» или в «Месилас яшорим». «Шулхан орух» и «Месилас яшорим» должны лежать раскрытыми в его сердце еще с того времени, когда он сидел в уголке синагоги и изучал их. Свет Торы, усвоенной им в молодые годы, проведенные в ешиве, должен светить ему и потом, в лавке, среди бочек с селедкой и крестьян. Холостяком он, возможно, и не был среди самых ярких мусарников, не было слышно о его свершениях и оригинальных идеях. Но огонек, горевший для него когда-то над томом Гемары, светит ему и позднее, когда его товарищи-мусарники, освещавшие весь мир, уже отгорели.

Директор ешивы не верил, что в Махазе-Авроме есть дух святости. Однако говорил тот так, как будто знал все, что директору ешивы уже пришлось пережить и что он переживает еще и сейчас. Цемах остановился, выпрямившись и заложив руки за спину. Он ответил громко, хотя и побледнел, а губы его дрожали:

— Таким сыном Торы, по вашему вкусу, был реб Менахем-Мендл Сегал, когда мы оба учились у нашего ребе, реб Йосефа-Йойзла Гурвица, старого главы новогрудковской ешивы. Тем не менее реб Менахем-Мендл предпочитает вести тяжелую жизнь в начальной ешиве в Валкениках, но не быть лавочником в Вильне. Он продавал сапожные принадлежности, пока не почувствовал, что светоч Торы в нем начинает гаснуть. Что же касается Хайкла-виленчанина — а из-за него я сюда и пришел! — то он вообще не из того сорта евреев, изучающих Тору, который вы описывали. Над ним витает, помимо прочего, еще и особая опасность: чувство прекрасного. Все, что ему нравится или же он сам убеждает себя, что оно ему нравится, он может так красиво выдумать и приукрасить, что он и сам окажется своей выдумкой околдован и обманут. Поэтому он еще больше, чем любой другой парень, должен находиться постоянно среди мусарников. А вы, реб Авром-Шая, простите, вы слишком доверяете людям.

— Поскольку я доверяю Творцу и Его Торе, я доверяю и людям, хотя и не всем людям.

— Это вы обо мне говорите? — Цемах ощутил, что у него на лбу выступают крупные капли пота.

— Вы проводите с вашими учениками беседы, которых они не должны слышать. Если даже они не понимают смысла ваших слов, они запоминают сами слова и со временем догадаются, что вы хотите от них скрыть.

— Что я хочу от них скрыть?

— Ваши собственные сомнения. Вы строги выше всякой меры, вы впадаете в крайность, потому что вас самого тянет к чужому берегу… Я понимаю, вы сами тоже страдаете, и страдаете очень сильно. Однако в разговорах с учениками вы должны остерегаться. Не обижайтесь, у меня больше нет сил ни говорить, ни слушать.