Игорь Синицин - Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя

• Название: Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя
• Автор: Игорь Синицин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-227-05745-7

Вокруг главного персонажа этих воспоминаний — Юрия Владимировича Андропова, посла в Венгрии, секретаря ЦК КПСС, председателя КГБ, члена политбюро, генсека — сложилось много мифов и легенд. Не делая окончательных оценок, автор предлагает новое видение этой выдающейся личности как человека, партийного и государственного деятеля, чекиста. Портрет «последнего большевика» рисуется на фоне событий 1970-х годов, деятельности генсека Брежнева и других кремлевских геронтократов. Читатель на основе некоторых малоизвестных фактов из жизни и функционирования советской верхушки может сделать свои выводы об Андропове и его времени.

---

Следующая наша встреча состоялась месяца через полтора. Мне позвонил Женя Калгин и назвал время и адрес, куда я должен был прибыть самостоятельно.

Так начались мои товарищеские встречи — аспиранта АОН при ЦК КПСС и кандидата в члены политбюро ЦК, во время которых мы в свободной манере обсуждали разные проблемы. Я помню, как меня поразила одна из них.

Андропов вдруг заговорил о роли спецслужб внутри государства, о склонности к репрессивной и карательной политике некоторых наших бывших вождей. С большой горечью он вспомнил тот факт, что в некий год до смерти Сталина в нашей стране единовременно находилось за решеткой и колючей проволокой лагерей десять (!) миллионов заключенных. Я думаю, что он опирался на цифру, которую Хрущев привел в секретном докладе о культе личности Сталина XX съезду КПСС. В этом докладе, ставшем известным на Западе уже через несколько недель после его прочтения на закрытом заседании съезда в Кремле, тогдашний вождь, Никита Хрущев, заявил: «Когда Сталин умер, в лагерях находилось до 10 миллионов человек»[1] [1]. До краха КПСС в 1991 году сомневаться в истинности высказываний первого человека в партии никто из советских коммунистов не осмеливался под угрозой репрессий. Юрий Владимирович, формировавшийся как высокопоставленный партийный функционер именно в последние годы жизни Сталина и во времена расцвета публичных речей Хрущева, также явно не имел желания поставить под сомнение цифру из доклада XX съезду. Ведь это было бы великой крамолой.

Нынешние исследователи сталинских и хрущевских времен называют другие, не столь вопиющие, но не менее трагические цифры. Так, С. Кара-Мурза во второй части своей книги «Советская цивилизация» пишет, что Хрущеву в феврале 1954 года, то есть за два года до закрытого заседания XX съезда 25 февраля 1956 года, была представлена справка, подписанная генеральным прокурором СССР, министром внутренних дел СССР и министром юстиции СССР, содержавшая данные о числе осужденных всеми видами судебных органов за период с 1921 года по 1 февраля 1954 года. В ней якобы зафиксирована сумма в 1 727 970 заключенных. Но можно ли доверять статистике прокуроров школы Вышинского, министров внутренних дел — учеников Ежова, министров юстиции — стражей революционной законности типа палача-матроса Крыленко? Не уверен в этом. Далее. Кто сосчитал миллионы советских военнопленных, сдавшихся во время войны немцам, выживших к 1945 году и из немецких концлагерей прямиком отправившихся в советские? Ведь только с июня 1941 года до декабря 1941 года в германский плен попало около трех миллионов советских красноармейцев и командиров. Все они автоматически были осуждены как «изменники Родины». А сколько было немецких военнопленных в СССР, сколько из них выжило и вернулось в Германию в 50-х годах, сколько сидело в советских тюрьмах и лагерях, как военные преступники?

Именно поэтому цифра в 10 миллионов заключенных, потрясавшая Андропова, представляется и мне вполне реальной. Его эта цифра коробила еще и потому, что он сам мог оказаться в числе этих миллионов, будучи расстрелянным или заключенным по так называемому «ленинградскому делу». Да и меня, создав ситуацию, при которой я вынужден был уйти из МГИМО после изгнания моего отца из внешней разведки в 1952 году, вполне могли отнести к категории ЧСИР, что означало «член семьи изменника Родины».

Поэтому Юрий Владимирович, как я полагаю, частенько задумывался над фундаментальной проблемой положения в обществе карательных и силовых органов. Суть его вопроса, который он тогда поставил, заключалась в том, что огромный спрут единой спецслужбы оказывал сильнейшее давление на власть. Я кое-что читал по этой проблеме и стал высказываться в том духе, что все спецслужбы страны не должны управляться одним человеком. У меня перед глазами стоял пример Семичастного, прямой подчиненный которого, начальник «девятки» полковник Владимир Чекалов, фактически арестовал Хрущева на Пицунде и вывез его под своим конвоем прямо на Пленум ЦК, отдав в руки заговорщиков. Я приводил в пример США, где ФБР — внутренняя контрразведка, ЦРУ — внешняя разведка, РУ МО — разведывательное управление Министерства обороны, АНБ — электронная разведка — все были независимы друг от друга, конкурировали между собой, и каждая подчинялась напрямую президенту США. Конкуренция только повышала качество информации. Мы обсуждали разные примеры, в том числе и монстра МВД при Берии, около часа.

Что касается внешней разведки, то его интересовал вопрос о том, как «чистые» советские работники за рубежом «вычисляют» тех, кто занимается разведкой? Ведь местная контрразведка может это делать еще более успешно, ведя постоянное наблюдение, слежку, прослушивание, в том числе и в частной жизни членов советских колоний.

— Нет ничего проще, — ответил я Юрию Владимировичу. — Разведчиков легко можно распознать еще в Москве, во время их предотъездной стажировки в ведомстве прикрытия. Как правило, они лишь изредка появляются в редакции или отделе, высокомерно намекая, что занимаются более важными делами, чем какая-то работа по «прикрытию». За всю мою пятнадцатилетнюю бытность в СИБ — АПН только один работник ГРУ, некто С., честно и серьезно работал полгода в редакции и стал по-настоящему своим.

Затем я рассказал историю, случившуюся в 1963 году в Швеции, как раз во времена моего пребывания там. Юрий Владимирович был тогда заведующим отделом по связям с социалистическими странами ЦК КПСС и отношения к шпионской информации и шпионам не имел. Он с интересом выслушал мой рассказ об этом полузабытом случае.

— Это легко делают и местные контрразведки, — подтвердил я. — Тогда в Стокгольме служил военным атташе при посольстве СССР крупный профессионал военной разведки ГРУ генерал-майор Никольский. У него на связи много лет был выдающийся агент, носивший псевдоним Викинг, полковник шведской армии Стиг Веннерстрем. Как сообщали тогда шведские СМИ, а они муссировали тему Веннерстрема затем много лет после его разоблачения, он был завербован советской разведкой во время пребывания в Москве, где служил военным атташе Швеции. После Москвы он пребывал в такой же должности в Вашингтоне и был тайным офицером связи вооруженных сил нейтральной Швеции с США и НАТО. Несмотря на нейтралитет, у шведов были весьма разветвленные, деловые и благожелательные связи с Североатлантическим пактом, которые стали известны Москве благодаря Веннерстрему.

Веннерстрем занимал видное положение в обществе, имел широкие связи в военных, дипломатических, экономических и придворных кругах. Он состоял в дальнем родстве со шведским королем Густавом VI Адольфом и в молодые годы служил у него адъютантом.

Викинг имел неограниченный доступ к секретным документам международной важности, особенно США, Англии и НАТО. В начале 60-х годов он занимал очень высокое положение в вооруженных силах Швеции. Стиг Веннерстрем был начальником военно-воздушной секции командной экспедиции министерства обороны страны. Его звание полковника — одно из самых высоких в компактной шведской армии, где генерал-майоров и генерал-лейтенантов было два-три и обчелся.

Официальная должность позволяла ему раз в неделю встречаться с советским военным атташе на мероприятиях, устраиваемых министерством обороны Швеции для зарубежных военных дипломатов и на раутах в иностранных посольствах.

— Но в один прекрасный момент, — рассказывал я Юрию Владимировичу, — из Москвы в совпосольство приехал новый первый секретарь, некто Б. Он был самоуверен и нахален. Говорили потом, что Б. был какой-то сильно блатной из ГРУ, которому покровители заранее в мундире вертели дырки для орденов за работу с Веннерстремом. Викинга отобрали у военного атташе и передали на связь первому секретарю советского посольства.

Но если у военного атташе была совершенно законная и легальная основа для встреч с полковником Веннерстремом, то у дипломата, да еще в среднем ранге — первого секретаря, официальных оснований для встреч не было. Дипломатическое прикрытие Б. плохо сработало. Но в отличие от других дипломатов и сотрудников советских загранучреждений, материальные блага и привилегии, которые он сразу получил, резко контрастировали с теми, которые имел «чистый» советский дипломатический персонал. Если обычные секретари посольства ездили на «москвичах» или дешевеньких «фольксвагенах», а советники испрашивали для служебных поездок посольские «Волги», то Б. купили сразу «мерседес» и отдали в полное и нераздельное владение.

Если другие дипломаты жили в обычных двух— или трехкомнатных квартирах, то для первого секретаря Б. сняли за большие деньги, несовместимые с его зарплатой, о размерах которой шведы знали хотя бы через прослушку, более роскошное помещение — четырехкомнатные апартаменты. Имелось в виду, что Б. будет давать светские приемы и обеды, на которых легко заводить связи с иностранными гостями. О подобной шикарной жизни в советской колонии до той поры вообще никогда не слышали. Даже дипломаты и начальники из советских учреждений в Стокгольме, как и в других дорогих для жизни европейских столицах, еле сводили концы с концами, пытаясь накопить кто на кооперативную квартиру, кто на автомобиль, а кто на женские тряпки. Больше того, к первому секретарю посольства за казенный счет стала приходить уборщица, которая стала у него чем-то вроде горничной. Такого вообще не бывало даже у советников. Только у посла Коллонтай была прислуга.