Святослав Рыбас - Василий Шульгин: судьба русского националиста

• Название: Василий Шульгин: судьба русского националиста
• Автор: Святослав Рыбас
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03715-1

Василий Шульгин вошел в историю как фигура крайне противоречивая. И вместе с тем это был типичный представитель русской имперской элиты начала XX века. Будучи убежденным монархистом и националистом, он принял активное участие в попытках либерализации государственного управления, которые закончились заговором против царя и крушением империи. Шульгин принимал отречение от престола Николая II, входил в группу руководителей Февральской революции, участвовал в организации белогвардейского сопротивления Октябрьской революции, был членом правительств генералов Деникина и Врангеля, создал разветвленную разведывательную организацию, руководил редакциями газет, был ярким публицистом и писателем. Автор книг «Дни», «1920 год», «Три столицы», «Что нам в них не нравится. Об антисемитизме в России» и др. В декабре 1944 года был арестован в Югославии армейской контрразведкой Смерш, осужден на 25 лет заключения за антисоветскую деятельность. После амнистии в 1956 году занимался литературной деятельностью, стал героем знаменитого фильма «Перед судом истории», консультировал ученых, деятелей культуры, литераторов — Александра Солженицына, Николая Яковлева, Марка Касвинова, Дмитрия Жукова, Николая Лисового, Илью Глазунова, Сергея Колосова, Фридриха Эрмлера, Андрея Смирнова и др.

Святослав Рыбас рассматривает жизненный путь Шульгина на фоне кризисных явлений российского исторического процесса, что делает эту книгу завершающей в ряду его работ — «Столыпин», «Генерал Кутепов», «Сталин», «Громыко», опубликованных в серии «Жизнь замечательных людей».

знак информационной продукции 16+

---

В шаге от собственной гибели Столыпин завещал основное направление внутренней и внешней политики: парламентаризм и мир!

На записке крайне правых членов Государственного совета он написал: «Реформы во время революции необходимы, так как революцию породили в большой мере недостатки внутреннего уклада. Если заняться исключительно борьбою с революциею, то в лучшем случае устраним последствия, а не причину: залечим язву, но зараженная кровь породит новые изъязвления… Обращать все творчество правительства на полицейские мероприятия — признание бессилия правящей власти»[83].

Во время революционного террора Столыпин запретил вице-директору Департамента полиции П. И. Рачковскому бессудное уничтожение террористов: «Вы забываете, Петр Иванович, что мы не в Афганистане и не в Персии. Я не могу дать вам такого разрешения»[84].

Если вспомнить потрясения русской революции 1917 года, гибель царской семьи, дочери Столыпина Ольги и тысяч дворян, столь либеральные взгляды премьер-министра могут показаться глубоко ошибочными.

В целом он не был ангажирован никакой группой, что делало его свободным и одиноким.

Чтобы ускорить реформу, Столыпин потребовал, чтобы Крестьянский банк выпустил облигационный заем на 500 миллионов рублей, однако не получил поддержки Николая II. Можно сопоставить с нынешним уровнем: один золотой рубль 1913 года примерно равен 1300 рублям 2010 года. Всего государственный бюджет в 1911 году составлял 2693 миллиарда рублей[85].

Столыпин вторгался в сферу интересов крупных банков и синдикатов, хотел вообще вывести Крестьянский банк из ведения Министерства финансов и подчинить его Министерству внутренних дел.

Как говорил Шульгин: может быть, Столыпина из-за этого и убили.

Да, он умирил революцию, держа «в одной руке пулемет, а в другой — плуг» (выражение Шульгина), но чем дальше смута уходила в прошлое, тем менее востребованным был и премьер-министр. «Мавр сделал свое дело», — стали говорить в ближайшем окружении царя.

А. И. Гучков объяснил закат столыпинской карьеры интригами в царском окружении: «Мне раскрыл глаза Кривошеин. Когда после убийства Столыпина я с ним говорил на тему о роли Столыпина и о возможной для него будущности, если бы он не был убит, он мне сказал, что Столыпин был политически конченый человек, искали только формы, как его ликвидировать. Думали о наместничестве на Кавказе, в Восточной Сибири, искали формы для почетного устранения; еще не дошли до мысли уволить в Государственный совет, но решение в душе состоялось — расстаться с ним»[86].

Фазовые переходы исторических этапов никогда не проходят гладко[87].

1 сентября 1911 года в Клеве Столыпин был смертельно ранен. После его смерти реформу стали медленно сворачивать.

Не случайно на смерть Петра Аркадьевича, принципиального противника войны, своеобразным «некрологом» откликнулась Петербургская биржа, там сразу началась игра на понижение — без Столыпина российские акции покачнулись.

П. Н. Милюков, не любивший премьера, так оценил его личность:

«П. А. Столыпин принадлежал к числу лиц, которые мнили себя спасителями России от ее „великих потрясений“. В эту свою задачу он внес свой большой темперамент и свою упрямую волю. Он верил в себя и в свое назначение. Он был, конечно, крупнее многих сановников, сидевших на его месте до и после Витте. Для заслуженных сановников Государственного Совета он был чужим, выскочкой, пришельцем со стороны — и болезненно чувствовал свою изоляцию. Он был призван не на покой, а на проявление твердой власти; власть он любил, к ней стремился и, чтобы удержать ее в своих руках, был готов пойти на многое и многим пожертвовать. Не чуждый идеологий, которые были традицией в его семье, он был не чужд и интриги. Своих союзников он склонен был трактовать как очередные орудия своего продвижения к власти и менять их по мере надобности. Если принять в расчет его нетерпение победить и короткий срок его взлета, эта быстрая смена могла легко превратить вчерашних друзей в соперников и врагов — и раздражать покровителей сменой внезапных капризов.

А главным покровителем был царь, не любивший, чтобы им управляла чужая воля. Такова история возвышения и падения Столыпина, вернувшая его в конце к одиночеству, из которого он вышел, и к трагической развязке. Призванный спасти Россию от революции, он кончил ролью русского Фомы Бекета»[88] [89].

Финал периода деятельности Петра Аркадьевича прекрасно отражен в докладной записке Совета съездов представителей промышленности и торговли «О мерах к развитию производительных сил России и улучшению торгового баланса», представленной правительству 12 июля 1914 года, то есть за 19 дней до начала Первой мировой войны.

В то время велось активное перевооружение армии, Столыпина уже не было в живых, империя находилась перед роковой развилкой.

«Страна переживает в настоящее время переходное состояние. В сельском хозяйстве, в самой системе землепользования начался громадный переворот, результаты которого пока еще только намечаются, но не поддаются учету. В промышленности, после целого ряда лет кризиса и застоя, начался сильный подъем и оживление… С достаточной полнотой выяснилось, что только в годы высоких урожаев и высоких цен на хлеб, главный продукт нашего вывоза, страна обеспечена торговым балансом в нашу пользу, что при наличии громадной заграничной задолженности является необходимым условием устойчивости денежного обращения. Настоящее экономическое положение может быть охарактеризовано следующим образом. После почти десятилетнего застоя или, во всяком случае, слабого развития промышленности и торговли Россия в 1910–1911 гг. быстро вступила в период экономического подъема как под влиянием благоприятного урожая двух лет подряд, так и вследствие начавшихся в этих годах громадных правительственных ассигновок на флот, на военные потребности, на портостроительство, на шлюзование некоторых рек, постройку элеваторов и на усиление железнодорожного строительства; одновременно проявились усиление строительства в городах, увеличение машиностроения и пр.

Города растут у нас с поистине американской быстротой. Целый ряд железнодорожных станций, фабричных и заводских поселков, особенно на юге, обратились в крупные центры городской — по всему своему складу и запросам — культуры. Естественный в известные периоды экономического развития процесс концентрации населения, в силу происходящих сейчас коренных изменений в жизни сельскохозяйственного населения России, пойдет несомненно с возрастающей быстротой и лет через 20–30 мы увидим, быть может, картину самых крупных в этой области перемен.

Без преувеличения можно сказать, что рост городской жизни вызовет переворот в нашей промышленности… прилив капиталов в промышленность за последние 3 года увеличился более чем на 1,5 млрд. рублей. Но и этих средств было недостаточно для более мощного развития промышленности, для удовлетворения сполна потребностей внутреннего рынка в продуктах отечественного производства и для освобождения страны от экономической зависимости от иностранного ввоза…

СПб., 10 июля 1914 г.

Председатель Совета Н. Авдаков

Товарищ Председателя В. Жуковский» [90].

Но в конце «Записки…» следовало предупреждение правительству: действующие законы устарели, промышленники испытывают ненужные стеснения, «…успешное развитие возможно лишь при условии предоставления широкого поприща личной инициативе и при отсутствии ограничений, тормозящих частные начинания в области торговли и промышленности».

Тогда еще никто не предполагал, что спустя два года во время войны это предупреждение обернется требованием передать государственную власть промышленной и финансовой элите (растущим с «американской скоростью» городам). А Шульгин (кто бы мог подумать!) окажется в лагере оппозиции.

Экономика экономикой, но был еще один тревожный индикатор перемен — это национальная культура и, в частности, литература. Накануне Первой мировой войны доминирующим явлением русской словесности стал так называемый Серебряный век. Если вспомнить главное поэтическое явление золотого века, поэму Александра Пушкина «Евгений Онегин» и символ веры ее героини Татьяны Лариной («Но я другому отдана и буду век ему верна»), то «серебряные герои» и их авторы уже руководствовались иными моральными ценностями. Накануне 1914 года петербургский литературный мир был поражен эпидемией самоубийств: стрелялись, вешались, травились, топились десятки молодых людей. Как заметил поэт Станислав Куняев, «обезбоженность, порой переходящая в открытое богохульство, успехи и достижения в сексуальной революции, равнодушие, а порой и ненависть к семейным устоям, безграничное злоупотребление „правами человека“, культ греха и потеря инстинкта самосохранения привели Серебряный век к девальвации божественной ценности жизни, к душевной опустошенности его „продвинутых детей“, к потере смысла человеческого существования»[91].