Альфредо Конде - Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса

• Название: Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса
• Автор: Альфредо Конде
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-352-00452

Новый роман одного из ведущих представителей современной галисийской литературы Альфредо Конде, автора знаменитого «Грифона», номинировавшегося на Нобелевскую премию. «Синий кобальт» — это удивительно яркое повествование о жизни и смерти реального человека — маркиза Саргаделоса, чей портрет писал великий Гойя, человек, который, подобно античному царю Мидасу, все, к чему бы ни прикоснулся, превращал в золото. Действие романа дано на фоне исторически достоверной панорамы далекой испанской окраины — Галисии — во второй половине XVIII века.

---

Церковь Кордидо расположена среди просторных лугов, на открытой равнине, в нижней части которой находится ярмарочное поле, откуда в направлении Саргаделоса отправилась большая часть мятежников: тысячи галдящих людей, вооруженных косами и лопатами, серпами и камнями. Их созвал колокол маленькой церкви, разразившийся пронзительным и резким звоном. Если смотреть на церковь с фасада, то за ней в глубине можно увидеть море, охватывающее горизонт, граничащий с гордыми вершинами гор, возвышающихся над зубчатой стеной дома священника; ведь равнина Кордидо мягко спускается к морю, где завершается довольно плавно, несмотря на то что берег в этих местах весьма обрывист. Кордидо зажат между морем и горами, но горизонт открыт, и весь он, можно сказать, полон света.

Подъехав к дому священника, Антонио Кора спешивается с коня перед внешней лестницей, ведущей на второй этаж прямо из церковного двора, и смотрит на тень, которую отбрасывает на двор зернохранилище. Если только к обеду приступили не слишком рано, он вполне еще успевает. Он мчался во весь опор. Вонзал шпоры в бока лошади, не давая ей передышки: ведь ему крайне важно было прибыть вовремя, чтобы ни одно решение не было принято без его одобрения. Он входит в просторную залу и обводит взглядом собравшихся за столом, вплотную придвинутым к окну, откуда открывается вид на бескрайние морские просторы, дабы сотрапезники могли как можно лучше воспользоваться дневным светом.

Сейчас говорит Рамон Гарсия, тот самый приходский священник, что расколол престол алтаря часовни Саргаделоса Он низенький и толстенький, даже очень толстый. Когда он едет верхом на своем гнедом скакуне, стройном и красивом, как мало какие лошади в этих краях, жители задаются вопросом, не лучше ли или, по крайней мере, не разумнее ли было бы коню передвигаться верхом на этом служителе Господа, со свирепым видом совершающем отчаянные поступки.

— Вот это был настоящий король, король дон Энрике![124] Со времени его правления поденную плату в каждом поселке должно было определять собрание добропорядочных людей.

— Дон Энрике, Рамон? — уточняет у преподобного отца Мануэль Педроса, и Гарсия ударяет кулаком по столу так, что дребезжат тарелки.

— Дон Энрике! Закон, принятый в Бургосе в 1365 году. Именно так! Пока не явился этот масон из Бурбонов[125] и не отменил его 25 ноября 1767 года, установив свободное заключение договоров между хозяевами и работниками. Ну а как, почему, вы думаете, господин маркиз смог делать все, что ему заблагорассудится? — ревет священник прихода Бурела.

В это мгновение все поворачиваются к вновь прибывшему Антонио Коре и вопросительно смотрят на него.

— Новейший Свод законов 1805 года, восьмой том, раздел двадцать шестой, четвертый закон, — отвечает судья и, довольный своими познаниями, садится в кресло во главе стола.

— Нам нельзя причинить больше вреда, чем уже причинили, — изрекает Мануэль Педроса, приводя еще один довод, дабы продолжить ход беседы.

Косидо[126] уже на столе, и Антонио Кора накладывает себе турецкого гороха и бобов, картошки и капусты и начинает осторожно разминать все вилкой. Когда образуется однородная масса, он берет хороший шмат свиного сала и разрезает его на кусочки, предварительно отделив кожу. Затем перемешивает жир с пюре и начинает заглатывать все это с жадностью, вызванной долгой дорогой из дворца в Руе и изматывающей ночью, которую его старое тело выдерживает уже с гораздо меньшим воодушевлением, чем еще несколько лет назад. Но такова жизнь, смиренно признает он. Затем он решает перейти к вареному мясу и дичи и кладет себе куриную ножку и кусок телячьего филе. Пальцами берет ножку и подносит ее ко рту. Пережевывая, он слушает хвастливые речи святого отца из Бурелы, а покончив с цыпленком, берет с блюда еще одну картофелину и повторяет ритуал раздавливания, перемешивая на этот раз картофель с телятиной. Не до конца еще раздавив картошку, он вновь добавляет себе бобов и турецкого гороха. Прежде чем поднести смесь ко рту, он возьмет несколько вареных капустных листьев и положит их на край тарелки, чтобы смешать их с пюре, капустные листья окажутся неким обезжиривающим дополнением. Вот так, по науке, с самого детства серьезно относится к поглощению пищи сей важный и в высшей степени обстоятельный судья.

Кроме священника из Бурелы, все остальные едят молча. Рамон Гарсия продолжает говорить, одновременно пережевывая пищу и выставляя ее на всеобщее обозрение в своем постоянно раскрытом рту; при этом он все время судорожно заглатывает ее.

— На этот раз ему от нас не уйти, — говорит с набитым ртом апоплексичный пресвитер.

Антонио Кора наблюдает за ним и взглядом требует замолчать, но тот не обращает внимания.

— Жаль, что я не расколол ему голову вместо того, чтобы разрушить престол, да простит меня Бог и все святые угодники! — крестясь, заявляет священник из Бурелы.

Это уже далеко не первая их сходка, и они давно уже поняли, что эти сборища питают не столько тела, сколько гнев, возможно, воспоминания, наверняка ненависть и жажду отмщения, но вряд ли служат чему-то большему. Они чувствуют свое бессилие, хотя и не желают мириться с ним. Поэтому они собираются с определенной регулярностью, вспоминают о мятеже, как солдаты вспоминают о битвах, и восстанавливают в памяти действия, свое поведение, маленькие и большие подвиги, и все это со скрупулезностью ювелиров-маньеристов, всегда готовых завернуть завиток еще круче. Мятеж в Саргаделосе: о, как близки они были к достижению цели!

— Вот это был король так король, черт возьми! — настаивает священник из Бурелы, вызывая хохот сотрапезников, но отважно продолжая гнуть свою линию. — Положено им работать с восхода солнца и оставлять работу опосля того, как оно зайдет, под страхом, что не будет им выплачена и четвертая часть поденной оплаты, коя заработана ими будет.

— Новейший Свод 1805 года, книга седьмая, раздел двадцатый, закон первый, — вновь изрекает судья, прекрасно понимая, что ошеломляет всех своей эрудицией. — Сей закон еще действует, и сеньору маркизу хорошо об этом известно.

Мануэль Педроса наблюдает за присутствующими, выжидая подходящего случая, чтобы вмешаться. Он знает, что его выступление будет самым важным, и ждет лишь удобного момента, чтобы утихомирить разговорившихся и произнести заключительное слово. Его родственник Кора сейчас узнает, что означает держать руку на пульсе. Наконец он решается:

— Есть сведения, что зять сеньора маркиза принял решение разрушить завод в Орбайсете, чтобы не отдавать его французам. Вообразите себе, что может сделать это письмо в руках того, кто захочет использовать его против маркиза. — И он показывает бумагу, которую извлек из кармана камзола.

Остальные изумленно смотрят на Педросу, и лишь Антонио Кора не ограничивается этим, а протягивает руку и в мгновение ока выхватывает письмо.

— Прочтите, прочтите его, господин судья! — выкрикнул, поперхнувшись, священник из Бурелы.

— Это копия, — невозмутимо произнес Антонио Кора.

— Но она соответствует оригиналу, — ответил Педроса. — Дай-ка, я сам его прочитаю! — И столь же быстрым движением он выхватывает письмо у судьи. И читает: — «Надобно зреть в королевских заводах, производящих боеприпасы для короля, не спекуляцию с целью наживы, но наилучшее и наиточнейшее исполнение королевской службы. Когда Отечество переживает несчастливые времена, всем нам надлежит внести свой вклад… Всякий, кто позволит себе соблазниться приманкой легкой наживы и строить свои корыстные расчеты на бедствии народном, заслуживает кары и всяческого осуждения благочестивых людей… Королевское имущество должно быть полностью возвращено королю; и мы здесь выступаем лишь как посредники, одной рукой берущие злато, а другой возвращающие его, обращенное в праведный металл, защищающий нацию…»

— Как красиво! — саркастически замечает судья Кора. — И когда же он его послал: до или после того, как пустил завод? Ибо это письмо может сослужить Ибаньесу хорошую или плохую службу в зависимости от того, кто и как его прочитает. Где ты его взял? Кто тебе его дал?

Педроса знает, что вот теперь-то настал его час. Поэтому он придает голосу многозначительность и говорит:

— Фрейре Кастрильон!

— Фрейре? Но ведь он… — в удивлении восклицает священник из Бурелы.

— Уже нет! — сообщает ему с другого конца стола голос, который он даже не пытается опознать.

— Да, он самый! — победоносно подтверждает Мануэль Педроса, не оставляя времени на расспросы.

— А как оно к нему попало? — вновь вступает в беседу Антонио Кора.

— Похоже, его обнаружили среди прочей корреспонденции Хоакина Суареса Вильяра, зятя Ибаньеса, французы, когда вошли в разрушенную Орбайсету.

— А откуда же оно у Маноло Фрейре? — спрашивает Антонио Кора, вновь демонстрируя удивительную проницательность.