Мариэтта Шагинян - Зарубежные письма

• Название: Зарубежные письма
• Автор: Мариэтта Шагинян
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1977

---

2

Фрейфрау фон Киари заехала за мною в положенный час, и мы с ней оказались почти у самой сцены, хотя билеты были в первом ряду амфитеатра. В ФРГ, а может быть, и в других новых зрелищных и концертных зданиях Запада полукруг начинает резко вытеснять прямую линию. Замечательное здание «Зал Бетховена» («Beethovenhalle Bonn»), которым гордится столица ФРГ, с его совершенной акустикой, построено сравнительно недавно. В нем полукругом расположена не сцена к зрителю, а зрительный зал к сцене. Поэтому те места в амфитеатре, которые находятся на краях рядов, оказываются даже ближе к сцене и удобнее, чем «прямолинейные» места партера, вкрапленные в середине зрительного зала.

Когда мы пришли, фойе было полно нарядной толпой, причем разнотипность женской одежды показалась мне почти маскарадной. Мини еще не вышли из моды, они еще мелькали кое-где, но их явно утесняли элегантные макси, клетчатые юбки-клеш. Но видней всего были странные женские фигуры в длинных платьях в обтяжку, с неожиданным веерообразным расхождением подолов в самом ниву, у пола, словно статуэтки стоячих кобр, для устойчивости поставленные на бахромчатые постаменты.

Мы запаслись программой и — приложением к ней, неожиданно очень старомодным. Брошюра с пометкой «1845 год», с готическим немецким шрифтом; и на ее обложке кроме заглавия мессы стояло: «Короткое объяснительное описание к бетховенскому празднику, сделанное и посвященное, как скромный праздничный подарок, соучастникам и слушателям — от одного из членов Боннского певческого хора».

Это было прекрасно задумано организаторами фестиваля. Они воспроизвели типографски точно (и вдобавок тел же издательством, которое печатало его в Бонне сто двадцать пять лет назад!) искреннее и глубокое описание чувств и мыслей, возникающих при слушании великого бетховенского творения. Анонимный автор был хорошим музыкантом-профессионалом и в своем эмоциональном описании дал слушателю в то же время точный музыкальный анализ каждой части мессы, начиная от Kyrie и кончая Agnus’oM. А в современной программе с красной эмблемой фестиваля (извивающиеся вверх языки пламени) — уже не 1845, а 1970 года — дан был текст шести частей мессы на латинском и немецком языках. Исполнителями были хор боннской филармонии и оркестр «Бетховенского зала». Из перечисленных солистов троих я услышали потом в Мюнхене при исполнении Девятой.

Missa Solemnis — не только высокая музыка, полная благоговейного, страстного и человеческого чувства, — она взывает из глубины своего отчаяния и надежды — к ответу. В жизни людей нет ничего тяжелей безответности. Эпитет, любимый Достоевским, — «безответная» — говорит о существе, уже ничего не ждущем, уже потерявшем надежду. Вся музыка последней мессы Бетховена — это требование ответа и тут же, силою выраженной скорби, выраженного предела страданья и восторга — уже сама — дающая ответ человеку. Таким ответом ложатся на душу слушателя грандиозные песнопения, снимающие своей требовательностью острую, не разрешенную в гармониях, как бы безответную, а только ждущую и молящую полифоничность. Трудно передать, каким большим праздником для слушателя бывает прослушиванье этого «предпоследнего» творения Бетховена. Зал был полон, исполнение было чистое, прозрачное, классическое по следованию за традицией, и боннский дирижер Фолкер Вангенхейм, еще молодой, с умным лбом и немного деревянными, но точными движеньями, вел мессу увлеченно, — тут я хотела бы поставить завершающую точку.

Но не могу.

Дело в том, что к концу, — вместо обычного подъема к «Агнцу божию», где вырывается главная мольба Бетховена, музыка достигает выразительности завещанья людям и где хор — даже в обыкновенных, более обычных и более слабых по качеству исполнениях — обретает максимум одушевления и пафоса, — я совсем неожиданно заметила скрытый зевок сидевшего передо мной пожилого мужчины. И на лице его соседки, элегантной дамы, — откровенное утомление — от долгой отсидки в кресле, от кажущегося однообразия звуков, не знаю — от чего еще. А пел хор… но и хор как будто не вложил всю мощь в последние слова, которыми Бетховен требовал… чего он требовал? Agnus dei, dona nobis pasis, — dona, dona! В музыке это «dona, dona» звучит, как протянутые руки, — дай, дай! Дай нам, дай человечеству МИР! Огромным социальным чувством, страстной жаждою наполнена эта музыка моления о мире. Как опа была понята скромным анонимным участником хора сто двадцать пять лет назад! Как расшифровал он ее в своем слове — подарке «всем соучастникам и слушателям»!

«…И весь оркестр вступает, убежденно заканчивая, и запечатывает с повторным крепким заключительным аккордом моления и его заранее видимое свершение. Все в целом — это мольба о мире внутреннем и внешнем (как великий мастер сам, в начале этой dona (дай), сам выразительно на это указал надписью), при котором, чтоб совершенно понять его смысл, надо представить себе врем, я написания мессы. К благочестивой молитве внутреннего человека о покое и мире его души притягивается, в связи с историческими событиями, мысль о внешней действительности, об ужасах войны, которая вторгает мир в смятение и бедствия, — и заканчивается сладостным благословением и надеждой вконец достигнутого мира…»[165] Это было написано сто двадцать пять лет назад.

О душевном — внутреннем мире мольбу мы чувствовали, но вот то, на что указывал «сам великий мастер» в рукописи своей ремаркой и что свыше века назад почувствовал и вложил в свое пенье участник хора, автор этой книжечки, — социальный момент музыки Бетховена, всегда в ней присутствующий, — мольба-требование мира на земле, мира для человечества — в конце исполнения мессы не пережилось. Чувствовалась блаженная усталость от хорошей музыки. Чувствовалось утомление нарядной толпы.

Я но хочу писать дальше, чтоб не винили меня в придирчивости, а ночью, в номере, с великим удовольствием перечла книжечку хориста, снова пережив с ней, по ее страницам, следование шести молений Бетховена. II поблагодарила за псе устроителей фестиваля!

III. «Рейнская стрела»

Каких только пет названий у железных дорог Западной Германии! Мифология, история, пейзаж — и только чуть-чуть хозяйства. Дорога Нибелунгов, дорога Зигфрида, дорога Замков, Зеленая дорога. Романтическая дорога, Дорога немецкого вина (вдоль Мозельских виноградников). Даже та, что идет на север, к Нидерландам, поэтически названа Дорогой птичьего полета, не потому, что поезд на ней развивает птичью скорость, а потому, что проложена опа но трассе, где птицы летят зимовать с дальнего севера на теплый юг. И только через Рур просто ходит экспресс, возле которого в справочниках деликатно указано: кто хочет обойти этот участок, надо пересесть там-то и там-то. Мне предстояла самая сказочная среди этих сказочных дорог — Золотая. И на самом сказочном из поездов ФРГ — на «Рейнской стреле».

Мы долго стояли с фон Брауном на грязноватом и неказистом боннском вокзале, поджидая таинственную «стрелу». Мимо шли поезда с надписями «Мюнхен», и я каждый раз делала шаг в сторону, но Браун отрицательно качал головой. И вот опять направление — Мюнхен. На этот раз — «стрела», ее номер и буквы ТЕЕ-22, ряд элегантных вагонов первого класса, коротенькая остановка. Сижу на своем месте в купе, к сожалению — не возле широкого окна. В купе шесть мягких сидений с подлокотниками, подвесными подушечками и выдвижными скамеечками для ног. У окна справа и слева удобно разместилась чета немецких бюргеров преклонного возраста, — видно, заранее знавших, какие номера заказать. Она, пухлая, в седых локонах, сняла модный сапог с толстой ноги и вытянула ее на скамеечку, отдыхать. Он — поджарый и лысый, любезно вскакивавший каждый раз, чтоб помочь соседям дамского пола, и без умолку рассказывавший о себе всю дорогу, — мы узнали, что ему шестьдесят девять, что он вставил в Кёльне зубы, что жена модными, по колено, ботинками натерла себе ногу, что для декабря погода на редкость теплая. На станциях входили и выходили, и он тотчас вступал в горячую беседу с новыми соседями.

Я была тоже втянута в разговор. Я давала всем медицинские советы по части их же лекарств, имеющихся у нас, но совершенно им незнакомых. Но когда меня спросили, что именно влечет меня в баварскую столицу, и я ответила: «Концерт под управлением Кубелика», — лицо пухлой дамы с больной ногой выразило полное недоумение, а двух других, спортивных девиц, подсевших к нам по дороге, — что-то вроде резкого недоверия. Дама подняла вверх ладошку и сделала то выразительное потирание пальчиков друг о дружку, которое всем и везде говорит без слов: «А денежки? Денежек это стоит, денежек!» Возле сидений моих соседок висели шубы — одна каракулевая, две другие — замша на меху. Соседки источали в купе тонкий запах французских духов. И я невольно подумала, что наши девушки есть-пить не будут, в товарный сядут, а не в дорогую «стрелу», но на концерт с Девятой Бетховена и знаменитым дирижером — умрут, а попадут… И вообще, говоря по-комсомольски, — какой может быть разговор.