Мариэтта Шагинян - Зарубежные письма

• Название: Зарубежные письма
• Автор: Мариэтта Шагинян
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1977

---

Посередине зала возвышается белый лакированный аппарат со стальными частями, чем-то похожий на наши летучие «спутники», нечто глазастое, головастое, человекоподобное и с тем вместе очень по-цейсовски изящное. Это смонтированный новый планетарий, уже завтра отправляемый по заказу, кажется, в Рио-де-Жанейро. Те, кто его создал, — они почти все тут в зале — ни разу еще не видели его в действии. Мой спутник старательно пишет в блокнотике, что ему диктует наш гид: «Новый планетарий, электронное представление (программировано); пульт, шкаф, автоматический шкаф, проектор».

Подходят знакомиться с нами ответственный электроник, один из конструкторов, руководители и строители… Нам объясняют то новое в научных приборах, чем отличается этот планетарий: возможность показа неба с каждой звезды; синхронная передача зрелища и текста. Называют даже цену: 800 000 марок. Мы все пишем и пишем, собираем автографы, записываем под конец, что говорит инженер: «Наши рабочие увлечены работой, по неделям не покидали цеха, забывали о семьях…» И когда медленно затухает свет и в темноте над нами начинает светиться небо, мы понимаем, как можно забыть о семьях.

Протяженная, приятная «музыка сфер», как будто несущая с собой прохладу, раздается вместе с медленно проступающими сквозь черноту мириадами звезд. Эти звезды медленно двигаются, совершая свой вековечный ночной путь. Несколько звезд покатились, как слезинки, сорвавшись с неба, и канули вниз. Потом началась наверху метаморфоза: сквозь обычное звездное небо проступили большие контуры древних наименований созвездий, рисунки Рака, Псов, Близнецов… Я жадно гляжу, чтоб запомнить, что — где, потому что в знании неба я до сих пор невежда. И все это — под музыку, которую хочется назвать космической, так отдаленно, так издалека, с такой прохладой далеких миров несется она к нам вниз, хотя космонавты наверняка не слышали ее в своем черном космосе. Музыка просачивается к нам в душу, до самых костей, как дрожь, — а звезды все плывут, плывут, в законах вечной связи, вечного движения. Да, мы побываем на них. Человек проникнет на последние материки галактического океана, быть может, заглянет с них — в другую галактику, познает другое солнце. Но будет ли он счастливее, чем мы в эту минуту, пронизанные звездной музыкой, созданной музыкантом нашей земли, нашей эпохи, нашего короткого времени? И не вертит ли Время свою катушку, чтоб мы, человечество, по частям узнавали все то, что заключено в нем в один рулон вечности, в один миг, укладывающийся в сугубо материальную формулу сугубого идеалиста Канта: «Звездное небо над нами, нравственный закон внутри пас»?

Так, безответным вопросом, но с коробочкой Кассиопеи в кармане, прощаюсь я с Веймаром, Иеной, Тюрингией — до будущего свиданья.

Иена — Ялта, июнь 1969 г.

Бетховенский фестиваль в ФРГ (Западногерманский дневник)

I. Въезд в столицу (Вместо предисловия)

Прямого сообщения поездом у нас с Бонном пока нет. Мы слезаем в Кёльне, откуда вагон наш убегает дальше, во Францию и в Голландию. А нам приходится из крупного, шумного, густо задымленного заводами Кёльна добираться минут тридцать до тихого столичного города Федеративной Республики Германии. Это создает первое впечатление о Бонне как о чем-то глубинном, шагнувшем с большой дороги в сторону, в интимный мирок окраины или дачного места. И дальше укрепляет это впечатление децентрализованность самого Бонна.

Небольшой на карте, по сравнению с кружочками других, более крупных городов, средний по числу населения, Бонн имеет, разумеется, свой старинный маленький центр, но как столица, как место большой политики, торговых и дипломатических представительств, конгрессов, общественных и государственных учреждений — этот маленький кулачок старинного центра решающей роли не играет. Растянулись вдоль живописного Рейна длинные курортные места и деревушки, по которым разбросаны роскошные виллы иностранных посольств, общественные и фирменные здания. Этот особый внегородской облик западнонемецкой столицы отчасти напоминает дачный характер Гааги и Вашингтона, но только отчасти. В целом — он невольно заставляет задуматься: можно ли искать именно в Бонне лицо этого государства, или Бонн не даст вам общего единого облика страны?

Я не берусь ответить на этот вопрос — слишком мало пришлось мне побывать в западной части Германии, получившей название Федеративной Республики. По за пятнадцать дней в четырех городах, где успела побывать, создалось у меня впечатление именно федеративной децентрализованности республики, где каждая часть живет своей жизнью и своими культурными особенностями, причем на долю Рейнлянда, с его естественным «стартом» в Бонне, достается в огромной степени международный туризм. Может быть, так воспринялось мной потому, что сама я стала гостем великолепной туристской организации «Inter Nationes» («Между нациями»), составившей программу моего путешествия.

Сделалось это не сразу. Сперва мне пришлось окунуться в старую, словно полвека назад, Германию, — гостиница на узкой улочке центрального Бонна с со пуховиками, фарфоровыми вазочками, вышитыми подушечками, розовощекими девушками, домашним завтраком и — тем дрожанием стен, окопного стекла, половиц вокруг, каким отзывалась улица на тесных домах, и движение по ней словно пронизывало их насквозь. Это было знакомо мне еще с 1912 года, когда мы с сестрой, ночуя в Нюрнберге, всю ночь, как музыку, слушали певучее дребезжание оконных стекол… По скоро я была водворена в совершенно другую гостиницу и другой мир. Центральный кружочек Бонна остался где-то очень далеко. Огромная гостиница «У тюльпанного поля», с бесшумными молниями-лифтами, с многонациональным юношеским обслуживанием (негры, испанцы, латиноамериканцы), с пенистым, отдохновенным «бадедас» для ванн — витаминным порошком, питающим ваше тело в воде, — словом, со всем европейским комфортом, — распахнула передо мной свои двери. Правда, вокруг не было ни «поля», ни «тюльпанов», а был только перекресток улиц, площадей и переездов, малодоступный для пешеходов и плохо находимый по плану.

На следующий день по приезде мне была вручена уже отпечатанная «программа», где были точно указаны гостиницы, часы, минуты, имена «сопровождающих» (Begleiterinnen), номера поездов, перечень мероприятии, телефоны гаражей и шоферов. Поздней в каждом городе печатался уже более подробный перечень местного «круга моей жизни», а в Мюнхене — на дорогой веленевой бумаге под пышным гербом Баварии.

Шоферов у меня было несколько — по новому на каждый день. Все — очень молодые и все (или почти все) с дворянской частицей «фон» перед своей фамилией. У одного, Фалька фон Брауна, я наконец спросила, что значит такое обилие дворян среди водителей машин. Оказывается, они были студентами разного профиля — Браун учился на ортопеда, кончал медицинский — и подрабатывали себе на жизнь. Единственным без «фона», уже среднего возраста, был господин Фукс, с которым я ездила в Баварские Альпы.

Что до «сопроводительниц», то здесь я столкнулась уже не только с частицей «фон», но и с титулом. Па первый концерт в Бонне мы должны были пойти вместе с фрейфрау фон Киари. Слово «фрейфрау» непереводимо. В новых словарях этот титул отсутствует; в старом (Павловского) он считается ближе всего к титулу баронессы. Баронский, оставшийся от феодального мира, титул был первым, заставившим меня призадуматься о том, что можно назвать не столь «экономическим», сколь «эстетическим», декоративным положением дворянства в нынешнем западном мире.

Я приехала в Бонн для фестиваля, посвященного двухсотлетию Бетховена. По нашей русской неосмотрительности (и потому еще, что наши газеты, видимо, не получили из ФРГ никаких проспектов или, получив их, сунули в корзину) я была уверена, что, приехав ко дню его рождения, 16 декабря, сразу окунусь в его музыку. II вот я ступила на боннские улицы, и яркая суета охватила меня. Днем — не продерешься в машине среди машин, вечером играют цветные огни иллюминаций, перекрывая огненные рекламы, магазины полны, все шумит, гремит, движется… Мы дома у себя привыкли к народности наших юбилеев, к участию в них всего населения, к оживлению, выплескивающемуся из домов на площади, к яркой иллюминации, — и, естественно, все боннское одушевление я приписала юбилею Бетховена. Но оказалось, что оно относится не к рождению Бетховена; оно относилось к празднику рождества. В Бонне, как и во всей Западной Европе, рождество длилось почти весь декабрь, делая праздничными не только 24 и 25 декабря, но и весь долгий канун праздника.

Судя по тем самым проспектам, которые до нас но дошли, Международный фестиваль, посвященный двухсотлетию Бетховена, захватил май, сентябрь и первую половину декабря. В течение этих трех циклов слушатели познакомились с одними из лучших оркестров, дирижеров и солистов в мире: среди оркестров — Амстердамский, Лондонский, Венский; среди дирижеров — Отто Клемперере и Герберт фон Караян, а среди солистов есть и наш Эмиль Гилельс. Но все это — не в декабре, а главным образом — в сентябрьском цикле. Мне же (к «шапочному разбору») досталось финальное исполнение Missa Solemnis в Бонне и Девятая симфония Бетховена под управлением Рафаэля Кубелика — в Мюнхене. Но хоть и жаль было пропущенного, Торжественная месса (Missa Solemnis) и прощальное исполнение Девятой были, в сущности, кульминацией всего того, что гений Бетховена хотел завещать миру. Он их писал почти одновременно, переходя в работе от создания одной к творчеству другой. Торжественная месса писалась в годы 1819–1823, а Девятая в 1822–1824. По нумерации ого работ первая помечена № 123, вторая № 125, и за ними до самой его смерти следует почти лишь несколько квартетов. Обе эти вещи, грандиозные по замыслу и звучанию, Бетховен писал глухим.