Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

• Название: Том 1. Рассказы и повести
• Автор: Кальман Миксат
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1966
• ISBN: не указан

Кальман Миксат (Kálmán Mikszáth, 1847―1910) — один из виднейших венгерских писателей XIX―XX веков, прозаик, автор романов, а также множества рассказов, повестей и эссе.

Произведения Миксата отличаются легко узнаваемым добродушным юмором, зачастую грустным или ироничным, тщательной проработкой разнообразных и колоритных персонажей (иногда и несколькими точными строками), ярким сюжетом.

В первый том собрания сочинений Кальмана Миксата вошли рассказы, написанные им в 1877―1909 годах, а также три повести: «Комитатский лис» (1877), «Лохинская травка» (1886) и «Говорящий кафтан» (1889).

Миксат начинал с рассказов и писал их всю жизнь, они у него «выливались» свободно, остроумно и не затянуто.

«Комитатский лис» — лучшая ранняя повесть Миксата. Наиболее интересный и живой персонаж повести — адвокат Мартон Фогтеи — создан Миксатом на основе личных наблюдений во время пребывания на комитатской службе в г. Балашшадярмат.

Тема повести «Лохинская травка»  ― расследование уголовного преступления. Действие развертывается в родном для Миксата комитате Ноград. Миксат с большим мастерством использовал фольклорные мотивы — поверья северной Венгрии, которые обработал легко и изящно.

В центре повести «Говорящий кафтан» ― исторический эпизод (1596 г. по данным хроники XVI в.). Миксат отнес историю с кафтаном к 1680 г. — Венгрия в то время распалась на три части: некоторые ее области то обретали, то теряли самостоятельность; другие десятилетиями находились под турецким игом; третьи подчинялись Габсбургам. Положение города Кечкемета было особенно трудным: все 146 лет турецкого владычества и непрекращавшейся внутренней войны против Габсбургов городу приходилось лавировать между несколькими «хозяевами».

---

Кожибровский меж тем помог фрау Врадитц устроиться на заднем сиденье и усадил рядом с ней старого барона, полной грудью вдыхавшего целительный лесной воздух.

— Вы же, любезный господин Ханк, попробуйте примоститься тут, на откидном сиденье; правда, это местечко рассчитано на малых детей, но ведь и сам кайзер не может дать больше того, что имеет.

— А вы как же?

— Я бы подсел к кучеру, но там багаж.

— Следовательно?

— Следовательно, я сяду на другое место.

Кучер выпряг переднюю пару лошадей и одну лошадь поставил сбоку от оглобель, пристяжной к задней паре.

— А что будет с четвертой лошадью? — спросил барон.

— На нее сяду я, — сказал Кожибровский.

Сказано — сделано.

— Господь с вами! — испуганно воскликнула фрау Врадитц. — Ведь она не оседлана!

— О, будь она еще оседлана! — самоуверенно усмехнулся Кожибровский и поскакал рядом с коляской.

Тройка молнией неслась по великолепной дороге знатного владения, «славного доброй водицей и добрыми камнями», Кожибровский же средневековым рыцарем восседал на лошади, будто на ней и родился. Оно, впрочем, и не удивительно: вырос он в Кечкемете (его отец — офицер и похоронен был в этом славном алфёльдском городке) и все свое детство провел в играх и сражениях с тамошними скифскими отпрысками, вместе с ними научился и ездить без седла. По пути Кожибровский развлекал приезжую даму всевозможными историями. Этот замок того-то и того-то, здесь вот была такая-то битва, а вон там произошло то-то; в этих краях и вправду много чего происходило… Вот по левую руку хмуро стоят руины замка, а чуть подальше — огромный пень: когда дерево это срубили, из ствола его высыпался целый котелок золотых монет времен Матяша.

— Ой, посмотрите, что это такое вон там? О, боже мой, какая прелесть!

— Это мак.

— И можно его сорвать?

— Если прикажете…

Лошадь Кожибровского мигом перескочила ров и помчалась по пшеничному нолю, Кожибровский, перегнувшись чуть не до земли, на скаку сорвал цветок и поднес его красавице.

Фрау Врадитц улыбнулась всаднику и понюхала мак — хоть он и не имел запаха; потом приколола его к своей груди.

Так ехали они почти час и за это время вполне освоились друг с другом. Кожибровский то и дело склонялся к уху гостьи и нашептывал всякую всячину. Старый барон нет-нет да и интересовался:

— Что сказал этот проказник?

Она то отвечала, то нет, а иной раз даже краснела.

У Слинянского хутора Кожибровский увидел стайку кур.

— Знаете ли вы, с кого копирует Ворт * свои модели дамских туалетов?

— С кого?

— С кур!

— Полноте, Кожибровский, не то я брошу в вас этим вот биноклем.

— Честное слово. Я лично знал его, когда он был еще странствующим подмастерьем. Как-то я принял участие в одной деревенской охоте. Заметив на большаке паренька, мы силой заставили его присоединиться к нам загонщиком. Бедняге пришлось согласиться. Потом мы его, конечно, угостили, я завел с ним разговор и понял, что передо мной необычно смышленый ремесленник. Он рассказывал, что идет из Вены и собирается пешком исходить Венгрию, чтобы изучить национальные костюмы живущих здесь народностей и создавать потом гармоничные по цвету женские туалеты, ибо гармония цвета и является предметом его исканий, она-то и есть главное. Был у меня в то время один весьма толковый сторож, некий Янош Варко, вот я и рассказал ему, о чем говорит и что изучает французский паренек. «Глупости все это, — ответил Янош, покручивая усы, — в таких вещах лучший знаток господь бог, тот, что кур наряжает. Вы соизвольте только взглянуть, как тут подобраны цвета, — моя старуха, когда щиплет кур, прямо завидует: «Ох, да какой же наряд у них расчудесный!» Я возьми да и передай Ворту слова сторожа. Он крепко задумался, а когда я спустя лет десять зашел в его фешенебельный магазин в Париже, он кинулся ко мне на грудь: «Сударь, за все, что имею, я благодарен только вам». — «Мне?» — спрашиваю я оторопело. — «Это ваши куры снесли мне золотые горы. Да, да, я одеваю герцогинь и графинь в куриные цвета».

— Послушайте, Кожибровский, не морочьте мне голову!

— Клянусь, все это сущая правда. После этой встречи я сам доставлял ему из моего имения венгерских кур самой различной окраски, с них он затем копировал все новые и новые цветовые гаммы. И все уговаривал меня жениться — он, мол, будет даром поставлять туалеты моей жене, — в благодарность, так сказать.

— Вот видите. И вы все-таки не женились?

— Потому что не мог найти себе никого по душе, вплоть до вчерашнего дня.

— Значит, вчера все же нашли?

— Я называю вчерашний день потому, что нынешний назвать уже не могу.

Он так близко подъехал к фрау Врадитц и так низко склонился к ней, что лошадь коснулась ее мордой, оставив на мантилье каплю пены.

— Иисус, Мария и Святой Иосиф! — взвизгнула молодая женщина. — Что вы тут вытворяете? Ступайте прочь со своим противным животным!

Кожибровский, будто обидевшись, проехал вперед. Вдова Врадитц, разговаривая с дядюшкой, теперь могла видеть очертания статного всадника только издали, да и то лишь из-под локтя кучера.

— Смотри, Нинетт, да ты только погляди, что это за величественная красота! — не уставал восхищаться ландшафтом барон.

Нинетт, однако, больше нравилось разглядывать всадника и дабы не потерять его из вида, она ручкой зонтика раздвинула шляпные картонки, чтобы сквозь образовавшуюся щель продолжать вести наблюдения.

От дядюшки не укрылись ее ухищрения.

— Мне кажется, дорогая, что тебя интересует этот… как бишь его… ну… граф, — сказал он.

Фрау Врадитц пожала плечом.

— Ну, я бы этого не сказала. Впрочем, нужно отдать ему справедливость: он не какая-нибудь посредственность, чья душа погружена в непробудный сон. Нет, нет, он не шаблонен. В нем есть что-то необычно мужественное. Настоящий дикарь!

— А ты, конечно, расположена к дикарям. Ну что ж, вполне естественно. Ведь это они съели твоего мужа. Ты исполнена благодарности к ним, Нинетт.

Старичок любил говорить колкости.

У Непомукского моста Кожибровский свернул с большака и подал знак кучеру, который тоже, вслед за ним, выехал на проселок и, минуя крестьян, мочивших лен, погнал лошадей прямо к лесу.

— Это уже мой лес, — объявил Кожибровский, подъехав к барону.

— А где замок?

— За лесом.

— А пашни?

— Они за замком. Но часть из них мы увидим еще по пути.

— Может, сначала осмотрим замок?

— Как вам угодно. Только я предлагаю для начала лес.

— Согласен. Что это белеет вон там, на опушке?

— Это небольшой шалаш, я велел вынести сюда чего-нибудь подкрепляющего, так как обед будет позднее.

— Что ж, нам это не повредит, а, Нинетт?

— Перекусим немного и пройдемся по лесу. Для вас, господа, я припас парочку ружей.

— Ах да, ведь вы не охотник.

Погода стояла чудесная, весенняя, на чистом белом небе не было ни единого пятнышка, ни одной тучки, солнце не светило, не донимало горячими лучами, оно безучастно болталось в небе, как яичный желток в белке. В травах кишели, копошились тысячи существ, в пробившемся сквозь лес ручье барахталась и резвилась шустрая форель. Какой-то деревенский парнишка наловил их целую корзину и теперь как раз шел им навстречу.

— Посмотрите-ка, форель! Вот это да! — воскликнул приятно удивленный барон: он был большим любителем форели.

— Чей этот ручеек?

— Мой, разумеется, — ответил Кожибровский.

Пальцы барона слегка коснулись локтя Нинетт, взгляд которой блуждал, тонул в восхитительных красках леса, от голубовато-зеленых оттенков можжевельника до золотистых игл сосны.

— Слышишь, Нинетт? И ручей тоже наш, — оговорился барон.

Кожибровский весело посмеивался в душе, думая о том, насколько удачно и кстати вплетена была роль крестьянского мальчика. Пришпорив коня, он подъехал к шалашу.

В шалаше две сельские красавицы подали гостям ветчину, горячий чай, вареные яйца, масло, всевозможные печенья и шампанское. Вкусный завтрак здесь, на лоне дикой природы, вызвал у гостей восторг.

— Sapperlot![26] Это же прямо по-королевски! — Кожибровский поклонился.

— Мы хоть и небогаты, сударь, но пожить любим.

Возле шалаша горел огромный костер, над пламенем которого один из гайдуков жарил сало, подставляя под шипящие капли его кусок хлеба; сало становилось все румяней, а хлеб — все черней от копоти.

— А что он делает? — вполголоса спросила Нинетт. — Что жарит этот… гм… этот господин генерал? (До предела разукрашенная серебряным позументом ливрея была рассчитана именно на такой эффект.)

— Это любимое национальное блюдо венгров. Не хотите ли отведать?

Фрау Врадитц посмотрела на него тем щекочущим взглядом, который может смутить самые глубокие воды.

— Вы желаете моей смерти, господин Кожибровский!