Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

• Название: Том 1. Рассказы и повести
• Автор: Кальман Миксат
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1966
• ISBN: не указан

Кальман Миксат (Kálmán Mikszáth, 1847―1910) — один из виднейших венгерских писателей XIX―XX веков, прозаик, автор романов, а также множества рассказов, повестей и эссе.

Произведения Миксата отличаются легко узнаваемым добродушным юмором, зачастую грустным или ироничным, тщательной проработкой разнообразных и колоритных персонажей (иногда и несколькими точными строками), ярким сюжетом.

В первый том собрания сочинений Кальмана Миксата вошли рассказы, написанные им в 1877―1909 годах, а также три повести: «Комитатский лис» (1877), «Лохинская травка» (1886) и «Говорящий кафтан» (1889).

Миксат начинал с рассказов и писал их всю жизнь, они у него «выливались» свободно, остроумно и не затянуто.

«Комитатский лис» — лучшая ранняя повесть Миксата. Наиболее интересный и живой персонаж повести — адвокат Мартон Фогтеи — создан Миксатом на основе личных наблюдений во время пребывания на комитатской службе в г. Балашшадярмат.

Тема повести «Лохинская травка»  ― расследование уголовного преступления. Действие развертывается в родном для Миксата комитате Ноград. Миксат с большим мастерством использовал фольклорные мотивы — поверья северной Венгрии, которые обработал легко и изящно.

В центре повести «Говорящий кафтан» ― исторический эпизод (1596 г. по данным хроники XVI в.). Миксат отнес историю с кафтаном к 1680 г. — Венгрия в то время распалась на три части: некоторые ее области то обретали, то теряли самостоятельность; другие десятилетиями находились под турецким игом; третьи подчинялись Габсбургам. Положение города Кечкемета было особенно трудным: все 146 лет турецкого владычества и непрекращавшейся внутренней войны против Габсбургов городу приходилось лавировать между несколькими «хозяевами».

---

Деньги сиятельный граф взял себе, что же касается лавки, то одной недели, понадобившейся для оформления наследства во Львове, вполне хватило графу, чтобы подыскать прехорошенькую продавщицу, которой можно было с благородством истинного кавалера подарить эту самую лавку.

Ощущая в своем бумажнике свалившуюся с неба кругленькую сумму, Кожибровский так обращался к самому себе, сидя в поезде, мчавшем его в Венгрию:

«Теперь-то уж будь умницей, Кожи! Будь начеку, Кожи! Учти, это последний прутик, протянутый тебе судьбой, чтобы ты сплел из него корзинку своего счастья. Карты, брат, из головы выбрось. Лучше-ка собственным умом да ловкостью верни себе былой блеск. Послушайся меня, Кожи! Ты многому научился у «Крузе и компаньона», обрати же эту науку себе на пользу!»

И что же: он внял собственным предостережениям и без задержки доехал до самого комитата Земплен. Здесь он высадился и за восемьдесят тысяч форинтов купил имение. Причем как раз такое, какое ему было надобно. А надо ему было такое, на какое ни один дурак не польстится.

Чтобы был там обширный лес, к которому нелегко подобраться, да чтобы в лесу том стоял большой охотничий замок, — не повредит и землица в имении, наоборот, поможет, в особенности если на ней произрастает какая-нибудь зелень, и вовсе не обязательно, чтобы то был именно овес. Не следует быть чрезмерно требовательным.

Уж где-где, а в Земплене имеются такие проклятые богом угодья. В неприступных местах высятся старые замки с башнями, выстроенные древними олигархами, чтобы укрываться там от врага. Или изящные охотничьи замки тех времен, когда в лесах еще водились настоящие хищники.

Так вот, тримоцкое имение было одним из них; первоначальный владелец его, какой-то смотритель протестантского храма использовал имение с целью прослыть благотворительным вельможей (затем, собственно, и стал он главным смотрителем): он прямо-таки с нетерпением ждал, чтобы сгорела дотла какая-нибудь деревушка, и тотчас предлагал погорельцам строительный материал из Троцкого леса, причем невзирая на вероисповедание пострадавших. (Эх, какие люди были прежде!) Опять же почему бы ему и не поступать столь благовидно, когда, в сущности, все вершилось на газетных страницах, так сказать, в теории. На деле бедному погорельцу вполне хватало того, что дом его сгорел, и нельзя было требовать, чтобы он вдобавок рисковал случайно уцелевшей скотинкой да собственной жизнью из-за подобного дара. Ибо вынести, вернее, спустить из того леса хотя бы одно-единственное бревно было опасно для жизни и стоило не дешевле, чем если бы его заказали в хоммонанской аптеке.

Это самое тримоцкое поместье после смерти самоотверженного благотворителя, последовавшей три года назад, попало в руки одного неглупого троюродного его племянника. Имение не давало никакого дохода. Кому только не предлагал его новый хозяин — но над ним лишь посмеивались. Он уже собрался было подарить имение СВОПу *, когда к нему явился вдруг Кожибровский (с которым, между прочим, он был на «ты») и предложил за «доминиум» восемьдесят тысяч форинтов.

— Не напал ли ты часом на какую-нибудь золотую жилу, старина?

Кожибровский загадочно улыбался.

— Там будет видно.

Вскоре составили купчую, Кожибровский небрежно бросил в виде задатка двадцать тысячефоринтовых банкнотов: «Остальное за мной», — ударили по рукам и распили магарыч, как это водится и на венгерской, и на польской земле.

— Ну хоть теперь-то уж открой секрет: что ты намерен делать со своей Пафлагонией? *

— Прежде всего удобрю.

— Лес? — недоумевал собеседник.

— И лес, — неуверенно прозвучало в ответ.

— Чем же ты будешь удобрять?

— Чем полагается. Живым и мертвым добром.

— А потом?

— Потом приукрашу замок.

— А дальше?

— Дальше последует все остальное. Словом, сам увидишь. Имение состояло в основном из леса площадью в тысячу восемьсот венгерских хольдов и примерно четырехсот хольдов так называемых прочих земель, весьма подходящих, скажем, для производства самана. Насчет того, чтобы кто-либо находил их пригодными для какой-нибудь иной цели, сведений не имеется. Был там и камень, даже в большом количестве, который мог быть использован для строительства, но об этом упоминать не стоит, коль скоро мы уже упомянули о глине. Ежели имеется глина и камень, то одно из двух — или глина, или камень — оказывается лишним. Для чего, спрашивается, им конкурировать друг с другом? Кроме того, из земли там и сям пробивались роднички с божественной водой. Будь эта водица в Будапеште, она представляла бы большую ценность. Но здесь, в этой глуши, где никто не живет! Здесь разве только птица пьет — а где ей понимать толк в ключевой воде: она вполне довольствуется росой с листьев.

Но есть еще на свете добрые, порядочные люди, которые умеют оценить все по достоинству.

Кожибровский погнал лошадей прямиком в Хоммону, где он сговорился с подрядчиками, взявшимися «приукрасить» замок.

Потом он завернул на рынок, в лавку еврея, торговавшего старым железом. Здесь не знали, куда и посадить шикарного барина.

— Чем могу служить вашей милости?

— Не сумели бы вы, любезный, раздобыть мне старинные оленьи рога?

Еврей удивленно поднял на графа глаза: уж не шутит ли он — но тут же хлопнул себя по лбу.

— Это для украшения комнаты, не так ли? — сказал он, радуясь своей догадливости.

— Н-ну, примерно.

— Чтобы Микша Крамер да не мог! Да он все может. У Микши Крамера целый выводок детей. (Крамер имел привычку говорить о себе в третьем лице.) Бедность — лучший учитель.

— Ну, значит, доставайте, и поскорее.

— А сколько нужно вам приблизительно? — спросил торговец, потирая руки.

— Ну, скажем, возов шесть, — ответил Кожибровский. Микша Крамер оторопел, потом всплеснул руками.

— Ох, крышка ему! (Понимай: крышка Микше Крамеру.) Где же у оленя столько рогов!

— Экий вы чудак, Крамер; у одного, конечно, нет, но ведь оленей-то на свете много, значит, и рогов много. (С этими словами он раскрыл бумажник и положил перед Крамером сотенную.) Вот вам для вдохновения. Я хорошо заплачу, когда все соберете. Рога могут быть старыми, крупными, мелкими, парными, ветвистыми — какими угодно, лишь бы это были рога. В середине марта я приеду за ними с людьми.

Крамер наконец пообещал собрать желаемые рога к сроку, и удовлетворенный Кожибровский отправился в Будапешт.

Отсюда он написал учтивое письмо в Грац «усовершенствователям природы», в котором ставил их в известность, что будет с него развлечений, ибо отныне он берет свою судьбу в собственные руки и лично поведет дела своего владения, расположенного на территории Венгрии.

Он с рвением приступил к этим делам, раздобыл красивый экипаж с четверкой лошадей, на каком-то аукционе приобрел за бесценок кучу негодных сельскохозяйственных машин (таких, которые уже не служили и не поддавались починке) и отвез их в Тримоц; купил, тоже с аукциона, две мушкетные пушки, чтобы установить их перед фасадом — какое великолепие придадут они замку!

Вместе с тем он рьяно посещал казино, что ни вечер — усаживался за спиной старого графа Ваграни и без конца подначивал этого страстного спорщика. У графа каждые три-четыре слова перемежались решительным: «Держу пари!» Кожибровский, улучив как-то удобный момент, выразил сомнение по поводу высказанной графом Ваграни очередной нелепицы (которыми граф славился).

— Что же, давай пари! — по обыкновению запальчиво воскликнул граф.

— Вопрос только: на что? — скромно произнес Кожибровский.

— На что угодно! На что хочешь!

— Ну, хорошо, — согласился Кожибровский, — держим пари на тридцать мешков живых зайцев.

Ваграни улыбнулся, но тем не менее ударил Кожибровского по ладони и проиграл ему тридцать мешков живых зайцев. Когда дело дошло до расплаты, Ваграни изъявил желание заменить зверюшек деньгами, но Кожибровский был непоколебим: нет, денег ему не надо, ему подавай живых зайцев — таким образом, шутки шутками, а проигравшему барину пришлось рассчитываться натурой, то есть косыми, раздобыть которых и доставить в полном здравии он незамедлительно приказал своему управляющему алфёльдским поместьем.

Как только окончилась зима и божьи коровки стали выползать из-под комочков земли, чтобы погреться в первых лучах весеннего солнца, Кожибровский взялся за свое имение.

Сначала он занялся замком. Ночью из Хоммоны были перевезены в Тримоц семь крытых простынями возов с оленьими рогами. На другой день Кожибровский нанял работников, приставил к каждому возу по четыре человека, и возы разъехались по разным уголкам леса.

— Вот что, ребята, — наставлял Кожибровский поденщиков, — беритесь за дело: надо разбросать рога по всему лесу.

Те недоуменно уставились на него.

— А польза-то с этого какая, ваша милость? Кожибровский засмеялся.