Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

• Название: Том 1. Рассказы и повести
• Автор: Кальман Миксат
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1966
• ISBN: не указан

Кальман Миксат (Kálmán Mikszáth, 1847―1910) — один из виднейших венгерских писателей XIX―XX веков, прозаик, автор романов, а также множества рассказов, повестей и эссе.

Произведения Миксата отличаются легко узнаваемым добродушным юмором, зачастую грустным или ироничным, тщательной проработкой разнообразных и колоритных персонажей (иногда и несколькими точными строками), ярким сюжетом.

В первый том собрания сочинений Кальмана Миксата вошли рассказы, написанные им в 1877―1909 годах, а также три повести: «Комитатский лис» (1877), «Лохинская травка» (1886) и «Говорящий кафтан» (1889).

Миксат начинал с рассказов и писал их всю жизнь, они у него «выливались» свободно, остроумно и не затянуто.

«Комитатский лис» — лучшая ранняя повесть Миксата. Наиболее интересный и живой персонаж повести — адвокат Мартон Фогтеи — создан Миксатом на основе личных наблюдений во время пребывания на комитатской службе в г. Балашшадярмат.

Тема повести «Лохинская травка»  ― расследование уголовного преступления. Действие развертывается в родном для Миксата комитате Ноград. Миксат с большим мастерством использовал фольклорные мотивы — поверья северной Венгрии, которые обработал легко и изящно.

В центре повести «Говорящий кафтан» ― исторический эпизод (1596 г. по данным хроники XVI в.). Миксат отнес историю с кафтаном к 1680 г. — Венгрия в то время распалась на три части: некоторые ее области то обретали, то теряли самостоятельность; другие десятилетиями находились под турецким игом; третьи подчинялись Габсбургам. Положение города Кечкемета было особенно трудным: все 146 лет турецкого владычества и непрекращавшейся внутренней войны против Габсбургов городу приходилось лавировать между несколькими «хозяевами».

---

— Но это невозможно, — пролепетал я в замешательстве.

Бургомистр пропустил мои слова мимо ушей и, обращаясь к отцам города, продолжал в шутливом тоне:

— Для того чтобы наш милейший аптекарь, господин Алайош Хавран, мог жить, прежде всего необходимо, чтобы мы умирали. Гм… Что? Что вы изволили сказать?

— Я сказал, что ваше предложение большая честь для меня, но принять его я, к сожалению, не могу.

— Как, вы отказываетесь? Тридцать тысяч душ населения на одного-единственного врача. Прикиньте-ка, господин доктор!

— Я очень хотел бы принять ваше предложение, но есть одно препятствие…

— Я вас не понимаю! Какие могут быть препятствия, если и вы согласны, и мы хотим? Запомните, Хайду-Луцасек не признает препятствий! — произнес бургомистр, горделиво ударяя себя в грудь.

— Видите ли, вся беда в том, что пока я всего лишь студент-медик четвертого курса. До получения докторского диплома мне остался еще целый год.

— Вот это другой разговор! — воскликнул бургомистр. — Надо было с этого и начинать! Давайте-ка подумаем, как нам быть, — добавил он доброжелательно. — А что скажете на это вы, господа?

Отцы города переглянулись.

— Вас выбрали вожаком, вам и верховодить! — резко бросил Михай Колтаи. — За вами слово!

— На мой взгляд, есть лишь два пути, ежели мы будем настаивать на том, чтобы должность городского врача занял наш уважаемый юный доктор.

— Какие же?

— Или мы подождем, или университет поторопится.

Янош Фараго покрутил длинные густые усы и мудро изрек:

— Нецелесообразен ни первый, ни второй путь. Если грабли за четыре раза не соскребут всего сена, то и на пятый раз оно там же, на лугу, останется. Если наш уважаемый доктор за целых четыре года не постиг всей науки, то и на пятый год он не позаимствует ее у профессоров. Поэтому самым разумным будет закрепить молодого доктора за городом. А чтобы из-за этого недостающего года обучения не понес ущерба и наш всеми уважаемый город, надлежит удерживать из докторского гонорара одну пятую часть. Вот и все. Так или нет?

Доводы господина Фараго показались всем настолько убедительными, что большинство собравшихся уже склонилось к тому, чтобы принять его предложение. Однако я решительно заявил, что приму предлагаемую мне должность лишь в том случае, если город согласен ждать, пока я возвращусь с дипломом.

После короткой перепалки мое условие было принято, и неделю спустя я уезжал из Хайду-Луцасека в качестве выборного городского врача, воспользовавшись предоставленным мне годовым отпуском для завершения университетского образования.

Тот, кто ожидает от меня замысловатого сюжета или каких-нибудь необычайных приключений, пусть себе поищет другого рассказчика. Я всего-навсего описываю свою врачебную практику, с тем чтобы через три столетия мой преемник, врач, практикующий в городе Луцасеке, прочитав эти записки, воскликнул: «Тысяча чертей, оказывается, и триста лет назад дело обстояло точно так же!»

Не для вас пишу я, мои уважаемые пациенты, а для тех нескольких коллег, которым предстоит унаследовать мой пост.

Год спустя, в самом начале зимы, я прибыл в свою резиденцию. За сорок форинтов в год я нанял себе маленький опрятный домик на окраине города. Первые дни прошли в обязательных визитах: я посетил бургомистра, реформатского священника, наиболее зажиточных горожан, — словом, дал всем знать, что я здесь и больные могут приходить.

Бургомистр не поинтересовался, получил ли я диплом, зато спросил, умею ли я играть в калабри *.

— Увы, нет!

— Жаль, а еще такой молодой! — недовольно пробурчал он, словно желая сказать тем самым: «В таком случае, что же вы будете делать всю свою жизнь?»

Святой отец спросил, знаю ли я игру в тарокк. Я ответил, что, увы, и этого не знаю.

— Н-да, конечно, конечно, тому, кто убивает людей, — добродушно пошутил священник, — незачем убивать время!

Да, как бы не так! Прошла целая неделя, а пациенты и не показывались.

Я досадовал и от нечего делать коротал время в аптеке, где после обеда многие собирались поболтать. Оставшись как-то наедине с аптекарем, я не удержался и посетовал на свою судьбу:

— Скажите, господин Хавран, что, здешние люди никогда не болеют?

— Терпение, молодой человек, терпение! Вне всякого сомнения, и они подчиняются общим законам природы, только болеют они стаями, как гуси, причем в определенное время года. Поодиночке наш город не болеет.

— Как прикажете понимать ваши слова?

— Очень просто, болеют два раза в год: зимой — на масленицу, и летом, когда поспевают фрукты, вернее, когда они еще не поспели. На масленицу вам придется чинить пробитые головы и сломанные ребра, а летом врачевать испорченные желудки. В эту пору болен весь город. Успокойтесь, domine spectabilis. Кто-кто, а мы с вами дважды в году пожинаем урожай.

Однако до урожайной поры было пока еще далеко: ведь зима только начиналась. Уже выпал снег, и бесконечная равнина была ослепительно-белой. Лишь вблизи города поле походило на растянутую шкуру огромного леопарда: на белом снегу тут и там виднелись черные пятна — места, где палили свиней.

Все — и небо и земля — было белым; одинаковое одеяние словно делало их братьями и, точно в телескопе астронома, приближало друг к другу. Вечерами порой нельзя было понять — звезда ли это зажглась на небе или какой-нибудь пастух повесил свой фонарь на журавель колодца. Зимою природа покрывает бесконечный стол земли белой скатертью, а летом уставляет его всякой снедью.

Из ослепительной белизны выделялась только вода озера, тоже белая, но со свинцовым отливом. Называется это озеро Ползуном. Из года в год оно становится все больше и больше, захватывая берега. В этом крае только оно и наделено способностью хоть как-то меняться: все остальное в Хайду-Луцасеке неподвижно.

Однако в самом городе снега нет; смешавшись с грязью, он превратился здесь в такое густое месиво, что ходить по нему — дело нелегкое. Улицы только местами вымощены булыжником, но места эти еще хуже немощеных, так как повсюду торчат острые камни, и возница, восседая на телеге, увязшей в этом чертовом месиве до самых втулок, кричит мальчишке с кнутом: — Не зевай, щенок, а то, не дай бог, угодишь на мощенку! Идти всего лучше вдоль завалинок домов да плетней. В юфтевых болотных сапогах, не забывая вовремя хвататься руками за колья изгородей, можно кое-как пробраться в нужном направлении через это чертово болото. Так обстоит дело на Алфёльде, пока не придут холода и не настанет пора, когда, как говорят крестьяне, «и собаку надо на руках выносить на улицу полаять».

В такое время весь город тих и сонлив. Только перед гостиницей «Бык» (в комитате Хайду именно бык, а не лев или, скажем, орел является олицетворением силы, и гостиницы обычно называют в его честь) стоят две-три подводы; в сенной трухе, осыпавшейся на землю, весело копаются хозяйские куры. Внутри, в распивочном зале, несколько человек пьют кислое дешевое вино. Если не ошибаюсь, справляют именины местного парикмахера Яноша Дюрковича. Тост произносит сапожник Андраш Надь:

— Да благословит тебя господь, кум мой, и продлят твою жизнь до…

На этом месте он запинается и подыскивает подходящее выражение, нечто вроде «наивысшего предела человеческого возраста», но, поскольку это мудреное изречение никак не хочет прийти ему на ум, он заменяет его следующим:

— …до тех пор, пока светят солнце, луна и звезды! Остроумный парикмахер тут же прерывает его:

— Брось, кум! Как же сын мой Марци после моей смерти в темноте брить будет?

— Не горюй, шурин, — подбадривает его псаломщик из Нижнего города по прозванию «Соловей», — к тому времени в наших местах газ проведут.

Газ в Хайду-Луцасеке? Ха-xa-xa! Да это такая идея, что стоит немедля выпить и за следующий день рождения парикмахера Яноша.

Кроме «Быка», жизнь теплится еще в трактире «Солнечный диск», где целыми днями сидят горожане, уткнувшись в газеты, да в лавке кондитера, где с утра до поздней ночи бездельничают молодые щелкоперы и борзописцы. Что же касается кузницы, то это клуб более серьезных политиков. Здесь под грохот могучих ударов молота покуривают свои трубки местные Ференцы Деаки *, которые держатся вдали от газетной лжи и все новости черпают из более достоверного источника. Что бы там ни болтали будапештские газеты в простыню величиной, настоящую правду можно узнать лишь в кузнице.

Возчики, прибывшие из дальних мест, останавливаются здесь подковать лошадей или подремонтировать повозку. Ясно, что такого проезжего не отпустят, не расспросив поподробнее.

— Откуда будешь, земляк?

Тот, в свою очередь, отвечает, здешний он или нет, — уж что-нибудь да обязательно ответит. Случается, заедет кто и издалека, из-за Дуная или из Трансильвании.

— А ну, расскажи, что у вас там новенького!