Любен Дилов - На поющей планете. (Сборник)

• Название: На поющей планете. (Сборник)
• Автор: Любен Дилов
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1979

Любен Дилов (1927) — современный болгарский писатель. Автор сборников рассказов; сборников фантастических новелл, романов «Я помню эту весну» (1964, на русском языке — 1966), «У страха много имен» (1967, на русском языке 1969, 1975) и др.

Содержание:

     Елена прекрасная (рассказ)

     Вся правда о Топси (рассказ)

     Ещё раз о дельфинах (рассказ)

     Накорми орла! (рассказ)

     На поющей планете (рассказ)

     Вперед, человечество! (рассказ)

---

— Конечно, но дельфины, к сожалению, этого не могут.

— Могут! — резко возразил он и привстал с сиденья. — Могут! И мы в состоянии их понять!

Кажется, начинается! К счастью, мы были еще в машине, и уютный, милый счетчик продолжал щелкать, отгороженный от нас массивной спиной шофера.

— Как? — вырвалось у меня сдавленно, и мой спутник, конечно, меня не услышал. Откинувшись на спинку сиденья, он продолжал спокойно, как раньше:

— Знаете, когда меня объявили сумасшедшим? Когда я научился разговаривать с дельфинами. Это умели многие и до меня, главным образом, рыбаки, из тех, старых, для которых море — жизнь, а не рыбный садок...

Я вспомнил, что мой приятель Борис Априлов наткнулся на такого рыбака во время скитаний по Черноморскому побережью; он даже рассказ о нем написал, но смотрел на это свое произведение, как на поэтическое повествование о помешанном добряке, душа которого, неиспорченная цивилизацией, сохранила способность общаться с природой. Я хотел было сказать об этом, но мой гид продолжал мечтательным голосом:

— Это было, когда я насильно вынес их из бассейна и пустил в океан.

— Насильно?

— Да, они такие добрые и так самоотверженно нас любят, что не хотели расставаться с океанариумом. Некоторые даже вернулись потом обратно, пожив со своими. Кружили возле берега, пока не показались люди профессора. Сами заплыли в расставленные им сети.

— Значит, у профессора им было хорошо, — сказал я, стараясь, чтобы мои слова не походили на насмешку: как знать, это сумасшедшее бормотанье, может быть, предвещало буйство.

— Ха-ха, хорошо! Я же вам говорю, что они готовы выносить любые страдания, чтобы заставить нас понять их, понять их добрую волю. Потому что они нас знают, даже те молодые и храбрые дурачки, которые вернулись, даже они нас знают.

— Правда? — отозвался я сладеньким голоском, пытаясь скрыть недоверие. — А как вы научились разговаривать с ними?

— Я выразился неточно, — живо отозвался он. — Я не научился, а просто вдруг понял, что говорю с ними. Была теплая ночь с огромной ясной луной, — одна из тех ночей, в которые трудно уснуть. Охваченный отчаянием — тысячи попыток разобраться в пяти десятках звуков, которые издавали наши питомцы и которые я без устали записывал на магнитофон, не давали результатов — я вышел пройтись, хотя страшно устал за длинный, знойный летний день. Присел возле одного из бассейнов и с грустью подумал: «Милые мои, хорошие мои, скажите же, что у вас за язык, что вы нам говорите, неужели мы так глупы, что вот уже целых десять лет бьемся и не можем разгадать смысл этих ваших пятидесяти слов?» Вода в бассейне была гладкая, как стекло, потому что стояло полное безветрие, а две пары дельфинов, которые жили в нем, наверное, спали где-нибудь; имея дело с нами, они тоже научились спать по ночам. Днем-то мы ни на минуту не оставляли их в покое. И вот, смотрю я на воду, вздыхаю, и вдруг у самых моих ног показалась морда Ники. Я его узнал, потому что было очень светло. Спрашиваю: «Ники, дружок, я тебя разбудил? Извини, я сейчас уйду». А он мне вдруг отвечает: «Меня разбудила твоя печаль, друг». Я не поверил своим ушам, да и услышал я его, кажется, не ушами. Я повторил свой вопрос погромче, и в ответ услышал те же слова в другом порядке: «Печаль твоя меня разбудила, друг». Тут я уже почувствовал, что эти слова раздаются где-то во мне — не как звук, однако не менее отчетливо и звонко. Я онемел, в голове галопом понеслись мысли: возможно ли... как же так... наверное, мне показалось... галлюцинация... с ума сошел старый хрен... надо принять снотворное... и все в этом роде. А сквозь их сумбурное течение настойчиво прорывалось: «Зачем страдать, друг? Не надо страдать! Вот видишь, ты уже меня понимаешь. Я тот, кого вы назвали Ники. Сначала это имя казалось мне глуповатым, но потом я его полюбил — я понял, что вам приятно так меня называть. Ты боишься, друг, а бояться не надо; я давно хотел сказать тебе все это, но твоя мысль ускользала от меня, а вот теперь она замерла и слышит меня. Ты ведь слышишь меня?»

Я сказал, что слышу, но вы можете себе представить, как я это сказал и каково мне было! А он продолжал: «Друг! Не позволяй своим мыслям ускользать от меня и от тебя самого. Не позволяй, и мы сможем разговаривать. Нам так много надо друг другу сказать, ведь правда? Ты сам знаешь, как много нам надо друг другу сказать...» И я не разрешил мыслям ускользнуть. Мы проговорили всю ночь. Он рассказывал мне о себе и о других дельфинах, а я рассказывал ему о себе и о людях. И оказалось, что я ничего не знаю о дельфинах, хотя дружил с ними и изучал их целых десять лет! А вот Ники было много известно о людях, причем даже такое, чего я сам не знал. Когда наутро я поразмыслил обо всем, то понял, что все это правда.

На вторую ночь я опять беседовал с Ники. Я спросил его, нельзя ли мне поговорить и с другими дельфинами. Он сказал, что я могу вступать в разговор со всеми дельфинами в океане, потому что они говорят между собой таким же образом, а вовсе не при помощи пяти десятков звуков, рудимента какого-то древнего способа общения, которые вырываются у них под влиянием эмоций. И каждый воспитанный дельфин старается воздерживаться от их употребления, потому что это не совсем прилично. Но в бассейне они нарочно то и дело пускают их в ход, перегружая свои атрофированные голосовые мембраны, потому что люди проявляют особый интерес к этим звукам и надеются с их помощью нащупать путь к мышлению дельфинов. На третью и четвертую ночь я отправился к другим бассейнам, я беседовал с каждым дельфином в отдельности. На пятую ночь я не выдержал, — под влиянием всего, что я услышал, меня охватило безумие, — и выбросил дельфинов в океан. Мне было невмоготу смотреть, как профессор Н. их истязает, а они из последних сил стараются угодить ему и терпят его варварские методы исследования. Вот как все это началось, и если вы проявите добрую волю и настойчивость, то сможете лично убедиться в том, что я говорю правду.

«Знакомая история! — сказал я себе. — Шизофрения, раздвоение личности. Пусть по книгам, но знаем!» Однако от такой констатации страху, конечно, не убавилось. Я напряженно и безуспешно пытался придумать выход из опасного положения, когда услышал тихий смех моего спутника.

— А знаете, люди тоже могут разговаривать между собой таким образом. Нужно только захотеть и немножко поупражняться. Хотите, я повторю, что вы сейчас сказали про себя? Вы сказали: «Знакомая история! Шизофрения, раздвоение личности? — Он опять засмеялся, но тут же поспешил извиниться: — Не обижайтесь, пожалуйста. Да вы, кажется, хотите, чтобы шофер остановил машину? Пусть останавливает, уже недалеко. Проклятый счетчик, — он сделал ударение на моих словах, — кто знает сколько уже накрутил, а вы беспокоитесь, потому что у вас мало денег. Я ужасно страдаю, что не могу заплатить сам, поверьте! Но человеку, который — пусть даже несправедливо — побывал в сумасшедшем доме, трудно найти работу. Пока меня кормят дельфины...

Не помню, реагировал ли я на это вообще, — да и как будешь реагировать, когда тебе повторяют вслух собственные мысли! — но он велел шоферу остановиться. Вежливо перегнулся через меня и открыл дверцу, успев шепнуть:

— Прошу вас, успокойтесь, а не то от нашей прогулки не будет никакого толку. Психиатрию я знаю лучше вас, изучал специально.

В каком-то почти сомнамбулическом состоянии я отсчитал сумму, показанную «проклятым счетчиком», и оказался на шоссе, под звездами и луной, которая протянула по морю свое шоссе; оно начиналось у самых моих глаз и уводило к горизонту, к самой луне или, может быть, к солнцу, а то и к самому центру Вселенной. И кто-то словно бы хотел повести меня по этому шоссе, говоря спокойно и вразумляюще:

— Хорошо, что вы отпустили такси, страшно дорогое удовольствие! Вернемся пешком, ночь хорошая, прогуляемся на славу. Вы — добрый человек, потому я вам и доверился. Знаете, разбираться в людях я тоже научился у дельфинов и редко ошибаюсь, так как могу слышать то, что люди говорят иногда самим себе...

Мы сошли с шоссе, созданного людьми, я то и дело спотыкался о прибрежные камни, а он поддерживал меня под руку; вероятно, потому я ни разу не упал, хотя все еще ничего не видел, ослепленный лунным светом, оглушенный могучим, прерывистым гулом прилива.

— Сядьте здесь! — сказал мой проводник, и я послушно, как загипнотизированный, сел.

Передо мной ворочался и гремел Тихий океан. Но это был не тот океан, о котором я мечтал мальчишкой, не тот, в котором плавал еще вчера. Это была единая, без начала и без конца живая масса, которая корчилась, рассеченная надвое лунным лезвием. Она гипнотизировала меня миллиардами серебряных глаз и звала голосами миллиардов существ, сливавшимися в один апокалиптический зов, и неотступно двигалась ко мне, и я двигался к ней, и мне казалось, что я возвращаюсь куда-то, откуда меня страшно давно исторгли против воли. «Иду-у-у-у! — кричало во мне все. — Иду-у-у! Иду-у-у!» — и это Все дрожало от торжества, что его ждут и слышат, что его зов понят на том, другом конце лунного пути, возле луны, или солнца или центра Вселенной.