Александр Меньшов - Пряди о Боре Законнике

• Название: Пряди о Боре Законнике
• Автор: Александр Меньшов
• Жанр: Фэнтези

И тьма и свет живут в сердце.(цикл «Аллоды», книга 3)

---

— О чём ты говоришь! — вспылил я, обращаясь к Торну.

Таким, как тогда, мне уж давно быть не приходилось. Внутри, будто что-то клокотало, рвалось наружу.

— Я - вахтмейстер Сккьёрфборха и…

— И ничего! — резко перебил я, переставшего заикаться, Торна. — Ничего больше, кроме чина! Твои дозорные — «вахта» — сами по себе, и ты — сам по себе. Никто не выполняет приказы, никто не слушает начальства! Для вас, гибберлингов, главное только, чтобы не сочли трусом. И потому бежите вперёд, сломя голову… А, может, надо обождать? Может, обойти с флангов… — перечислять остальные «может» расхотелось. Я в сердцах добавил: — Стадо!

— Бор! — резко оборвал мою речь старший брат Краснощёких. — Не забывайся!

Я почувствовал, как забурлила кровь. Дышать стало трудно.

Что значит «не забывайся»? Они просто не хотят видеть того, в чём сами виноваты…

— В мои времена… у нас… у нас в отряде все подчинялись своему командиру, которого сами и выбирали, — сказал я, сжимая кулаки. — Никто ничего не делал без приказа… Никто не позволял себе лишнего, хотя право голоса имел каждый. Однако, поступали всегда так, как велел командир…

— В твои времена? У вас? Это на Ингосе?

— Хотя бы и там! — огрызнулся я.

— Ну, про традиции северян нам прекрасно известно, — ехидно отвечал Краснощёкий. — И известно про то, что делали с теми, кто имел «наглость» поступить вразрез словам своего командира. Говорят, их пороли до потери сознания… Как же там оно называлось? «Волчьи стаи»? Верно?

— Верно, — сквозь зубы процедил я.

В старые времена на Ингосе был «иной» взгляд на дозорные отряды. Их действительно прозывали «волчьими стаями». В одной из таких и служил Сверр… одна из таких и не пропустила авангард имперских ратников на аллод.

— Да, там царил жёсткий порядок! За его нарушение было не менее жёсткое наказание. Но все окупалось с лихвой! Как говорил мой командир, Гуннар: «Ведро пота завсегда лучше капли крови»… А у смерти нет приличий, и на чины она не смотрит. И в бою она забирает большей частью глупцов! Особенно тех, кто боится прослыть трусом… В бою всё должно быть чётко. И не бывает такого, мол, ну подумаешь, бросился в атаку без приказа… Нет! Значит, ты ослабил фланг. И даже если не было атаки противника, даже если ты не получил ранение, и тебя не убили, и даже если ты там одержал победу, то всё одно…

— Разве это плохо — одержать победу?

— Плохо? Запомните все: малое порождает большое… Непослушание будто горная лавина: не пресечёшь в начале, потом просто не удержишь… Помнишь, Торн, как было с космачами? Вот то и есть «малое непослушание». Сегодня ночью мне довелось увидеть, что натворили твои дозорные. И ты, Торн, как бы ни пытался исправить ситуацию, чтобы при этом не делал… но никто даже ухом не повёл, и не прислушался ни к твоим приказам… ни к чему… Ратники кидались на чудовище, даже не понимая того, что идут прямо в лапы смерти… А, если и понимали, тогда вдвойне виноваты в гибели тех своих соплеменников, которых они должны были защищать. И это наибольший позор…

— Да как ты смеешь! Ты… ты… Нам известно, что ты за человек! Твоя душа насквозь пропитана… пропитана… кровью… Думаешь, этими словами оправдать собственное бессилие… Ты сам-то, где был? Сам что сделал?

— Не передёргивай, Торн! Ты знаешь закон войны! Ведь воевал же, так?

— Воевал… конечно, воевал… Там, на Святой Земле, мне приходилось видеть, подобных тебе. И тоже оправдывали всё войной… Да, у неё иная… «правда». Хорошая ли? Плохая ли? Не мне судить. Но…

— Но эта «правда» более действенная, — перебил я Торна. — Следуешь ей — побеждаешь. И даже порой спасаешь чьи-то жизни. Отказываешься, тогда… тогда… результат можно видеть на поле за городом.

Торн грубо выругался, причём используя весьма не лестные слова и выражения.

— Что? — прохрипел я. Кровь снова ударила в виски, вызывая приступ злобы. — Как ты меня назвал?

— Трус!

— Ха! Да лучше прослыть трусом… в ваших глазах, — я обвёл взглядом гибберлингов. — Таких «храбрецов» ещё поискать надо! Сколько там, на поле, погибших? Я сейчас не говорю о ратниках…

— Ещё бы! Они спасали своих сородичей, а ты невесть, чем занимался. А, может, поджал хвост…

— Спасали? Торн, приди в себя! Ты забыл, как орал во всё горло своим солдатам, что и как им делать? Кто из них выполнил приказ? Кто подчинился своему командиру? Кто спас жизни тем, кто «ни в чём не виноват»! Да твои ратники, как глупое стадо… Даже у коров порой бывает жесткая дисциплина!

— Ты смеешь нас обвинять в… в…

Торн вскочил и рефлекторно опустил руку на гарду своего меча. Крепыши бросились между нами.

— Вы глупцы! — отвечал я. — И это ещё мягко сказано…

— Говори, как есть! Чего уж! — выкрикнул из-за гибберлингов Торн. — Ты же у нас смелый!

— Каков командир, таковы и его солдаты!

— Что?

Послышался характерный звон меча, который вынимают из ножен.

— Ты… ты… ты…

Торн тяжело дышал. Его Змея тускло поблескивала в свете огней масляных светильников.

Вызов сделан. Дело принимало «забавный» поворот. Я нисколько не испугался, а вдруг ощутил позабытый азарт схватки.

Ну, значит, поборемся… Если драки не миновать, то и отступать не стоит.

Торн смотрел на меня исподлобья. Конец его меча нервно приплясывал из стороны в сторону.

Я понимал, что следующий ход за мной.

В комнате повисла напряжённая тишина.

— Торн! — глухо проговорили Краснощёкие. — Спрячь оружие!

Откуда-то издалека послышались чьи-то голоса. Кажется, кто-то пел. Невнятность слов скрашивалась приятной печальной музыкой скрипок и флейт.

— Торн! — тон Краснощёких стал мягче.

Гибберлинг закусил губу и спрятал меч в ножнах.

— Господин Бор, покиньте дом! — обратились ко мне хозяева Великого Холла.

Мне хотелось сказать кое-что резкое, но вмешалась Стояна. Она встала передо мной и с таким просящим лицом стала заглядывать в глаза, что я неволей сдался и отступил.

— Хорошо… уйду. Только что это изменит?

— Подожди! — послышался окрик Торна.

Краснощёкие попытались его остановить, но он сделал жест, мол, дайте закончить, и добавил:

— Ты, Б-б-бор, многого н-н-не понимаешь. — Торн снова стал Заикой. — Т-т-ты… т-т-ты живёшь иными т-т-т… т-т-ценностями…

— То же самое могу сказать и о тебе… и о вас всех, — поправился я. — Проснитесь! Иначе будет поздно…

Торн покосился куда-то в сторону улицы, где продолжала играть музыка и несколько мужских голосов тянули негромкую песенку.

Посчитав разговор законченным, мы со Стояной пошли к выходу. И тут вслед донеслись слова Тростинок, переговаривающихся друг с другом:

— Даже слепцу видно, что его сердце не знает ни милосердия, ни пощады…

Я резко остановился и, не оборачиваясь, громко сказал:

— Если вам станет от этого легче, то скажу, что даже для себя я не ищу состраданья. Если виноват — значит виноват!

С этими словами мы вышли наружу, намереваясь идти к дому Ватрушек.

По улице двигалась длинная процессия каких-то гибберлингов. Некоторые из них несли нечто вроде носилок. Впереди же всех шли музыканты, за ними — с десяток певцов, одетые в темные килты.

Почти из каждого дома выходили жители, которые выносили небольшие лепёшки с рыбой и глиняные чашки. Всё это осторожно помещалось на носилки.

— Что это? — спросила Стояна у вышедших следом Тростинок.

— Последняя еда и питьё… для ушедших от нас… Так мы… помним о мёртвых.

— А они — о нас, — послышался глухой голос Торна. Он снова перестал заикаться.

Мы встретились с ним глазами.

Процессия растянулась, чуть ли не на всю улицу. Мы дождались со Стояной, когда нас минуют последние гибберлинги, и пошли прочь.

Я досадовал… особенно на самого себя. Почему тогда ночью оставил оружие в доме? Расслабился? Забыл?

Разве это оправдание? Эх, Бор, Бор…

А эти нихазовы дозорные на пиру! Куда смотрели? А главное, что потом делали? Из-за их глупого стремление «достойно умереть в бою»… из-за него столько погибших… среди обычных гибберлингов. И не только их.

А Торн? Тоже мне вахтмейстер! Не научил своих людей ни дисциплине, ни слаженности… А ещё ветеран войны!

Взгляд сам собой натолкнулся на Стояну. Она хоть и шла рядом, но всё же поглядывала на меня. И причём с таким видом, будто в чём-то осуждала…

Ну, что я сделал не так? Сказал правду?.. Ну, сказал! Это плохо?

Твою-то мать! Что же за день такой!

2

Город гудел. Это был улей растревоженных пчёл, готовых в один момент броситься на врага, которого укажет им Совет.

В Сккьёрфборх съехалось неисчислимое множество гибберлингов. Вот уж правду говорят об сих существах: для них и горе, и радость — суть одна для всех. Тут нет своих и чужих. Связанные в единый узел, объединенные единым горем, большой бедой, принимающейся как своей собственной. В их глазах я читал неподдельное сочувствие к своим сородичам, и ещё решимость. Да-да, решимость.