Герд Кёнен - Между страхом и восхищением: «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945

• Название: Между страхом и восхищением: «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945
• Автор: Герд Кёнен
• Издательство: РОССПЭН
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-8243-1359-8

Немецкий историк и публицист Герд Кёнен на основе интереснейшего документального материала рассматривает историю и эволюцию образа «Востока» и России в сознании немцев в первой половине XX в. Полемизируя с историками, считающими, что русофобские тенденции еще с XIX в. превратили этот образ в комплекс «российской (а потом красной) опасности», он утверждает, что вернее было бы описывать данный «комплекс» как «колебание между страхом и восхищением, фобийным защитным отталкиванием и страстным притяжением, причем встречными и зачастую взаимопереплетенными».

Книга предназначена для специалистов-историков и широкого круга читателей, интересующихся историей взаимоотношений России и Германии.

---

Вскоре Майер стал вести с Радеком, с которым был знаком и раньше, оживленные беседы. Во время неудавшейся стокгольмской мирной конференции один немецкий профсоюзный деятель предостерег Радека от контактов с Майером, поскольку тот связан с берлинским Министерством иностранных дел, но Радек холодно ответил: «Майер наверняка пишет в Министерство иностранных дел только о том, о чем бы он хотел, чтобы там знали»{305}. Затем он сам передал этот разговор Майеру. Такова была его типичная манера, столь же беспечная, сколь и умелая: намекать о своей осведомленности о секретных миссиях и связях собеседника и благодаря этой откровенности создавать атмосферу интимной доверительности.

В самом деле, Радеку удалось завлечь Майера в свои сети таким же способом, как в то же самое время и Паке. В письмах жене Майер восхвалял Радека, называя его «самой сильной духовной личностью, которую я здесь до сих пор встречал». Да и его мечтательная интонация напоминала интонацию Паке: «Как эти люди, включая мою собственную особу, благодаря ему [Радеку] всецело отдаются великим течениям эпохи… — это касается сегодня только еще восточноевропейских евреев и русских. Только у них еще сохранились в душе огромные просторы невозделанной целины, там, где у нас уже на протяжении многих поколений обработан каждый клочок земли, возделан каждый садик… а они, эти новые, молодые люди, для них сегодняшний мир, в котором у них нет места, обречен на гибель. Они видят очертания нового мира, который вырастает из войны и революций»{306}.

В июле Министерство иностранных дел поручило Майеру расширенную, «по-настоящему самостоятельную и масштабную миссию», предметом которой были «всемирно-исторические события, назревавшие на Востоке». Сразу после возвращения его с женой пригласили «в гости на чай семейства Радека и Ганецкого-Фюрстенберга в Неглингене». В этом фешенебельном предместье Стокгольма Фюрстенберг снял весной виллу (с помощью жившего там Улофа Ашберга, шведского главы кооперативного банка[65]). «После этого Радек и его жена проводили нас до ближайших ворот парка виллы, снятой на лето доктором Фрицем Варбургом, у которого мы должны были ужинать этим вечером. Теплым августовским днем супруги Варбург со своими детьми стояли… у входной калитки. Вот так, еще немного — и “коммунистический” интернационал прямо передал нас “капиталистическому”. По крайней мере, так оценили курьезную ситуацию… господин и госпожа Радек»{307}.

Вполне возможно, что в этом забавном анекдоте, записанном спустя тридцать лет и после двух мировых войн, содержался скрытый намек. Во всяком случае, Фриц Варбург — не только член известной гамбургской банкирской семьи, но и сотрудник германского посольства — был, по-видимому, тем человеком, который отвечал во время войны за «деловые» операции, осуществлявшиеся в Скандинавских странах и через них. С другой стороны, вилла в Неглингене, где жили семьи Ганецкого и Радека как иностранных представителей большевиков, все еще оставалась летом 1917 г. и стокгольмским адресом экспортно-импортной конторы, по заданию которой высланные из Копенгагена Ганецкий или его жена Гиза (работавшая главным бухгалтером) посылали в Петроград десятки телеграмм и переводов (перехватывавшихся Временным правительством). Они же в основном занимались нелегальной торговлей немецкими товарами, преодолевавшими продолжавшуюся блокаду и разные ограничения{308}.

Мавр и его дело

В мае сразу по прибытии Майер был представлен его знакомым Нассе также Карлу Мору[66] — и из тона, в каком оба разговаривали друг с другом, заключил, «что они наверняка раньше вместе работали»{309}. Между тем известно, что состоятельный швейцарский социал-демократ Карл Моор, который лично знал Ленина с 1913 г. и не раз содействовал ему при его переезде в Швейцарию в 1914 г. (поручился за Ленина перед властями, помог ему в предоставлении залога, а также нашел квартиру для его близкой знакомой Инессы Арманд), сыграл под кличкой «Байер» собственную и весьма многостороннюю роль в структуре германо-большевистских отношений в 1917–1918 гг. и после окончания войны.

Моор родился в 1852 г., он был внебрачным сыном офицера-дворянина немецко-австрийского происхождения и швейцарки. Его социалистические убеждения носили своеобразный характер и отличались страстным неприятием буржуазно-капиталистических западных держав. Отчет Моора о стокгольмской конференции весной 1917 г., адресованный венской придворной бюрократии, связь с которой он поддерживал так же, как и с берлинским Министерством иностранных дел, можно назвать почти трагикомическим в тех местах, где он эмоционально ратует за братание рабочих, которое «стремятся сорвать империалистические правительства и общественные круги Англии и Франции». За всем этим, писал он, стоит «смертельный ужас империалистических поджигателей войны во Франции и Англии, что международный пролетариат, сегодня разделенный и расколотый, все еще приносимый в жертву идолу капитализма ради его интересов, сможет снова найти общий язык в своих рядах»{310}.

В августе 1917 г. Моор — через Н. А. Семашко (будущего наркома здравоохранения) — предложил 230 тыс. марок (деньги, полученные якобы частным образом по наследству) стокгольмскому «заграничному представительству» большевиков для поддержки их международной пропаганды. Ленин из своей конспиративной квартиры в Финляндии, где он скрывался от Временного правительства, ответил подчеркнуто сурово: «Но что за человек Моор? Вполне ли и абсолютно ли доказано, что он честный человек? что у него никогда и не было и нет ни прямого ни косвенного снюхивания с немецкими социал-империалистами? Если правда, что Моор в Стокгольме, и если Вы знакомы с ним, то я очень и очень просил бы, убедительно просил бы, настойчиво просил бы принять все меры для строжайшей и документальнейшей проверки этого»{311}.

В действительности это следовало понимать только как настоятельное требование обеспечить отсутствие всяких компрометирующих «документов» при переводе денег. Во всяком случае, согласно опубликованным с тех пор документам Центрального комитета КПСС, эти почти четверть миллиона в конце лета 1917 г. попали к большевикам и, видимо, послужили для финансирования выпускавшихся в Стокгольме изданий, таких, как «Корреспонденц-Правда» и еженедельник «Боте дер руссишен революцион»{312}. Так или иначе, по-видимому, в эту солидную субсидию действительно влился личный капитал Моора. И позднее московский пенсионер Моор точно датировал свою личную финансовую ссуду большевикам, указал точную сумму и потребовал ее возврата[67].

Установлено, что Моор (он же «Байер») был тем человеком, который 15 ноября, всего за несколько дней до захвата власти большевиками, переслал в Берн, Ромбергу, призыв о помощи, полученный от Воровского: «Выполните, пожалуйста, немедленно ваше обещание. Основываясь на нем, мы связали себя обязательствами, потому что к нам предъявляются большие требования»{313}. На следующий день Ромберг телеграфировал: «Запрошенная финансовая помощь отправляется по надежным каналам наверх». А 28 ноября получил из Берлина еще одно указание: «…правительство в Петрограде терпит огромные финансовые затруднения. Поэтому чрезвычайно желательно, чтобы им выслали деньги»{314}. Затем в начале декабря были предложены (через Рицлера) и, очевидно, приняты 15 млн. из последней субсидии. С их помощью была проложена дорога к Брестскому перемирию.

Германская подрывная пропаганда

Параллельное действие большевистской и германской пропаганды среди солдат в окопах можно весьма наглядно реконструировать по ежедневным отчетам политического отдела IIIb Верховного командования «Ост» о ситуации на различных участках фронта на исходе лета и осенью 1917 года.

Возникает картина многостороннего, почти интимного общения между остатками обеих армий через линию фронта. Бывало, «солдаты и граждане свободной русской революционной армии» обращались под Барановичами с письмом к «товарищам монархического войска» и указывали им «в обходительной форме на ужасы войны и на вину монархов» с просьбой «позаботиться о скорейшем окончании войны»{315}. Но чаще германские офицеры-пропагандисты занимались обработкой солдат противника и констатировали: «Наши газеты принимаются с огромной благодарностью»{316}, — хотя бы из-за хронического недостатка информации и развлечений в русских окопах. Нарушая запреты, группы солдат и унтер-офицеров приходили в немецкие окопы и охотно рассказывали о невыполнении приказов открывать огонь, несмотря на частые угрозы физической расправы или расстрела со стороны собственных офицеров и боеспособных частей. Материальную связь между фронтами обеспечивала торговля бритвенными приборами, мылом, презервативами, часами или едой, сознательно поощрявшаяся германским начальством и — особенно в период перемирия — достигавшая значительных масштабов.