Герд Кёнен - Между страхом и восхищением: «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945

• Название: Между страхом и восхищением: «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945
• Автор: Герд Кёнен
• Издательство: РОССПЭН
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-8243-1359-8

Немецкий историк и публицист Герд Кёнен на основе интереснейшего документального материала рассматривает историю и эволюцию образа «Востока» и России в сознании немцев в первой половине XX в. Полемизируя с историками, считающими, что русофобские тенденции еще с XIX в. превратили этот образ в комплекс «российской (а потом красной) опасности», он утверждает, что вернее было бы описывать данный «комплекс» как «колебание между страхом и восхищением, фобийным защитным отталкиванием и страстным притяжением, причем встречными и зачастую взаимопереплетенными».

Книга предназначена для специалистов-историков и широкого круга читателей, интересующихся историей взаимоотношений России и Германии.

---

Главным препятствием для продуктивного поворота в особых отношениях между Германией и Советской Россией, завязавшихся в Рапалло, служила политика сталинского руководства, определявшаяся навязчивыми идеями и боязнью контактов. Разумеется, в бесконечных беседах, консультациях и банкетах не было недостатка. Кредиты предоставлялись и получались, товарообмен развивался. Немецкая техника и технологии из Германии, наряду с американскими, неотъемлемой частью входили в советские программы индустриализации, кроме того, «российские заказы» частично помогали немецкой промышленности преодолевать моменты экономического спада и самые тяжелые кризисы. Так, по крайней мере, казалось.

Однако при ближайшем рассмотрении об этом и речи быть не могло. В период насильственно форсируемого промышленного и военного строительства в СССР, которое наметилось уже в 1926–1927 гг., внешняя торговля страдала от тех же запретов, что и все прочие виды сотрудничества в области экономики, в общественной сфере и в области искусства. Создание в 1928 г. «Российского комитета германской экономики» было попыткой противопоставить закрытому советскому государственному картелю контркартель, чтобы вообще поддерживать дела на плаву. Эйфория прежних планов концессий давно улетучилась, уступив место всеобщему разочарованию{1121}.

В феврале 1931 г. в Москву прибыла большая делегация промышленников под руководством Петера Клёкнера. «Список членов этой делегации читался просто как немецкий Готский альманах[194] промышленников: Крупп, Борзиг, “ДЕМАГ”, “МАН”, Отто Вольф, Объединенные сталелитейные заводы, концерн “Гутехофнунгсхютте”, “Сименс” и “АЭГ”». Члены делегации в очередной раз были поражены и привлечены гигантскими, в стиле пятилетних планов произвольно удвоенными, объемами заказов. Разумеется, гости по достоинству оценили «великие стройки социализма». Загвоздка, однако, заключалась в том, что немецкая сторона, и прежде всего обанкротившееся берлинское правительство, должна была в значительной мере сама финансировать эти заказы. Мировой экономический кризис приближался к своему апогею, однако народнохозяйственная выгода от желаемых поставок для Германии стремилась к нулю из-за ряда негативных факторов (высокое кредитное бремя, советский демпинговый экспорт и т. п.){1122}.

Что происходило в самом Советском Союзе с импортированными en gros[195] машинами и установками и откуда, вообще говоря, в разгар катастрофического голода в период коллективизации бралось зерно, которым они оплачивались, — все это оставалось еще загадкой. Артур Юст, весьма сведущий в области экономики публицист, в ходе своей поездки в Россию летом 1931 г. — при всей благожелательности — просто не мог не заметить, что гигантские комбинаты на Урале «проектировались без учета убытков» и проекты базировались на абсолютно фантастических допущениях и расчетах{1123}.

Короче говоря, динамика самоокупающегося гражданского товарообмена между Веймарской Германией и Советской Россией так и не наблюдалась, ни в экономике, ни в других областях. В конце 1920-х гг. такие энтузиасты активной политики в отношении Советской России, как статс-секретарь Министерства иностранных дел Аго фон Малыдан или дуайен зарубежных журналистов в Москве Пауль Шеффер, были отозваны, вызваны в Германию или высланы из СССР. Скорее всего, они бы и сами уехали. Проводить конструктивную восточную политику в том виде, как они ее представляли, в отношениях со сталинским Советским Союзом оказалось невозможно.

Пауль Шеффер, который с 1922 г. в качестве корреспондента «Берлинер тагеблатт» внимательно и не без скепсиса наблюдал за развитием событий в России и комментировал их, после своей фактической высылки (ему не возобновили аккредитацию) в октябре 1928 г. уже мог не сдерживать себя, перечисляя последствия отношений между обеими странами. В марте 1930 г. он писал: «То, что Германия зависит от России, что дружба с Россией необходима для нее, что Рапалльский договор пробил брешь в договоре Версальском, — все это общие фразы, имеющие ценность лишь в той мере, в какой они могут быть реализованы. У нас было семь лет на проверку их практической ценности. Те, кто не полагался на пустые общие места, а старался внимательно наблюдать за всем, уже давно стали опасаться, что НЭПу, а с ним основе для Рапалло, приходит конец. Ибо путь прямого перехода к социализму [сталинской коллективизации. — Г. К.] означает чрезвычайное усиление лабильности советской системы… Революция возвращалась, на первых порах постепенно, к своим истребительным методам, а теперь она уже галопом мчится в этом направлении»{1124}.

Политика обострения

Если и существовала «каузальная взаимосвязь» между большевизмом и восхождением национал-социализма к власти, то она заключалась не в страхе перед Советской Россией, а в ставшей невыносимой напряженности, порождаемой заведомо преувеличенными ожиданиями и постоянными разочарованиями. Одновременно немецкий национал-радикализм межвоенных лет подогревался советской политикой, проводившейся советским руководством, от Ленина до Сталина, таким путем, который следовало бы проанализировать гораздо тщательнее, чем это возможно в данной книге.

Так, например, нельзя не заметить удивительного тона торжества и восхищения, с каким Евгений Варга, главный экономист Коминтерна, еще в начале 1933 г. в предисловии к коминтерновской брошюре, изданной в Берлине, возвестил, что превращение Германии в «промышленную колонию» версальских держав-победительниц привело к катастрофе международной финансовой системы и к мировому экономическому кризису. Но, несмотря на ограбление и репрессивные санкции, Германия снова стала «крупнейшим индустриальным государством Европы», чья стотысячная армия представляет собой «готовые офицерские кадры для миллионной армии», и благодаря «использованию новейших достижений техники» разработала в высшей степени совершенные виды вооружения. После того как благодаря договору в Рапалло была предотвращена интервенция версальских держав, Советский Союз превратился в «центр поляризации для народов, угнетаемых версальской системой». Отныне наступает «новый виток войн и революций», который «готовит конец версальской системе», а с ним и конец «господству буржуазии в других странах»{1125}.

Ярость сталинистской агитации против немецких социал-демократов как «социал-фашистов» и главных врагов не была тогда простым идеологическим заблуждением. Она не в последнюю очередь служила для того, чтобы сделать понятие фашизма произвольным и расплывчатым. Буржуазный мир при таком взгляде состоял только из различных фашизмов (социал-фашизма, клерикал-фашизма, национал-фашизма любой масти), и это открывало пространство для политики разделений и объединений в соответствии с расчетами советской внешней политики, причем в самой Германии и в отношении нее. Продиктованное из Москвы «Программное заявление о национальном и социальном освобождении немецкого народа», сделанное КПГ в августе 1930 г., с его более или менее откровенными великогерманскими требованиями и реваншистскими нотками, было, во всяком случае, ответом на взлет национал-социализма, ответом, который оставлял открытыми любые возможности{1126}.

В такой ситуации радикальный «антибольшевизм», черпавший силы из убеждений или опыта, в политическом спектре Веймарской республики можно было скорее всего встретить у деятелей и партий политического центра, принципиальней всего наверняка в СДПГ, в печатных органах которой работали некоторые эмигрировавшие и хорошо информированные российские социал-демократы. Если бы антибольшевизм являлся такой доминирующей позицией в веймарской политике и публицистике, как изображалось впоследствии (не только историками ГДР, но и в самокритичном подходе к истории в ФРГ), то данный путь уже тогда должен был привести в прямо противоположном направлении — к дальнейшей интеграции республики в западный мир.

2. Россия Гитлера

«Миф XX века», начатый Альфредом Розенбергом в 1923–1924 гг., в короткий период исполнения им обязанностей находящегося в тюрьме Гитлера, и наконец-то увидевший свет в 1930 г., представлял собой самостоятельную попытку оснастить национал-социализм общепринятым и связным мировоззрением. Но при этом многие из якобы столь однозначных акцентов и установок, которые были даны Гитлером в «Моей борьбе», оказались снова утраченными.

Это касалось уже распределения рассматриваемых тем по значимости. Как и в ранних работах Розенберга, но иначе, чем во втором томе «Моей борьбы», России и большевизму отводились скорее маргинальные роли. Прошлая же мировая война подавалась «как начало мировой революции во всех областях». Мотором этого переворота назывался капитализм (еврейский): «Банкиры опутывают золотыми узами государства и народы, экономика становится кочевой, жизнь лишается корней»{1127}.