Александр Бондаренко - Михаил Орлов

• Название: Михаил Орлов
• Автор: Александр Бондаренко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03699-4

Михаил Фёдорович Орлов (1788-1842) — один из самых романтических, ярких и загадочных персонажей российской истории первой половины XIX столетия. Племянник екатерининских фаворитов братьев Орловых — князя Григория и графа Алексея Чесменского, — он получил боевое крещение при Аустерлице, в рядах Кавалергардского полка. В 1812 году был поручиком, но выполнял личные задания Александра I и встречался с Наполеоном; разведчик, партизан, боевой командир — 19 апреля 1814 года он подписал капитуляцию Парижа и получил чин генерал-майора. В том же году ему пришлось решать судьбу Норвегии…

Член литературного общества «Арзамас», Орлов дружил с А. С. Пушкиным, П.А. Вяземским, Д.В. Давыдовым, другими известными литераторами; он стоял у истоков первых тайных организаций в России и был готов самовольно двинуть свою 16-ю пехотную дивизию на помощь восставшим против турецкого владычества грекам, а потом прийти в Петербург… Флигель-адъютант императора, М.Ф. Орлов мог сделать карьеру не менее блистательную, чем его родной брат Алексей — председатель Государственного совета и Комитета министров, возведённый в княжеское достоинство, — но не сбылось…

---

Трудно было выбрать более неблагоприятное время, чтобы обращаться за помощью к русскому царю. Александр I пребывал на конгрессе в австрийском Лайбахе[199], где его ближайшее окружение составляли австрийские император Франц и министр иностранных дел князь Меттерних. Тут как раз вспыхнул вооружённый мятеж в Пьемонте — и Александр, торжественно заявив о своём «принципиальном отвращении» к революции, как таковой, предложил в помощь Францу 95 тысяч войска. При всей нелюбви к туркам, царь видел в султане Махмуде II легитимного правителя подвластных османам земель — в том числе и Греции — и не желал поддерживать «вождя революционеров» князя Ипсиланти…

В начале апреля в Кишинёве — проездом в Скуляны, для встречи с представителем князя Ипсиланти, — приехал подполковник Пестель, офицер штаба 2-й армии и руководитель Тульчинской управы.

— Наша управа считает решения Московского съезда неправомочными, — заявил Павел Иванович. — Почему они, даже не члены Коренной управы, решили за весь Союз благоденствия? Съезд превысил свои полномочия!

Пестель рассказал, что, более не привлекая людей, к общему делу охладевших, тульчинцы организовали новое общество, не имеющее пока названия. Вошли в него самые испытанные и верные люди: подполковник Аврамов, штабс-ротмистр Ивашев, прапорщик Басаргин, поручик князь Барятинский, два брата Крюковы, поручики — кавалергард и квартирмейстер…

Принципиальное отличие новой организации от прежней состоит в том, что избранные в ней начальники располагают неограниченными полномочиями и диктаторской властью, — чеканил слова Пестель. — Должна быть строгая субординация. Руководство общества, его председатель — это я, блюститель — генерал-интендант Юшневский. Третьим членом директории мы заочно избрали Муравьёва[200], руководителя петербуржских наших товарищей. Полагаю, что восстание начнётся в столице, а мы его поддержим…

— Думаю, тогда обе наши управы выступят в тесном союзе, — отвечал Орлов. — Мы и сейчас можем немало поспособствовать друг другу. Формально объединять их не имеет смысла — пусть каждый следует своим путём к единой цели!

— Следуем в тесном союзе! — согласился Пестель. На следующий день, к вечеру, к Михаилу Фёдоровичу пришёл Пушкин:

— Всё утро я провёл с Пестелем! Умный человек во всём смысле этого слова. Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и прочее. Право, это один из самых оригинальных умов, которых я знаю!

Восторженные эти рассуждения Орлов слушал не без некоторого неудовольствия. Он привык главенствовать, быть в авангарде. Может, по этой причине он и не пожелал объединять свою малочисленную, хотя и весьма деятельную управу с обширным тайным обществом Пестеля…

…Возвращаясь в Тульчин, Павел Иванович с оказией сообщил Орлову, что в сложившейся ситуации мятежный генерал Ипсиланти имел две возможности: либо прорываться к грекам, призывая их к оружию, и поднять восстание в землях Эллады, либо вообще прекратить авантюру и, объявив о том, срочно возвращаться в Россию. Князь не сделал ни того ни другого: он отступил к австрийской границе и стал ждать, что же получится дальше… Под его знамёнами было порядка 6–8 тысяч человек, а он уверял всех, что 20. Неудивительно, что, переоценив грозящую им опасность, виддинский, силистрийский и браиловский паши стали приводить свои силы в боевую готовность.

Тем временем поручик Владимиреску, затеяв какие-то передвижения своего отряда в непосредственной близости от стоянок князя Ипсиланти, прошёл по его тылам, что генералу показалось подозрительным. Он приказал схватить и казнить Владимиреску, что и произошло 4 июня 1821 года. Зачем так сделал — непонятно. Нелепым этим поступком князь восстановил против себя румын; к тому же его соратники всё настойчивее спрашивали: где же обещанная помощь?

Но царь отнюдь не желал помогать «мятежникам», а Орлов, мечтавший поддержать героев освободительной войны греков против их вековечных угнетателей, не видел ни героев, ни войны… Ряды восставших начали таять.

Наконец, 19 июня, у местечка Драгошани (Драгачане), произошёл бой повстанцев с армией виддинского паши. Точнее, передовой турецкий отряд обратил в бегство всю армию этеристов, вдвое превосходившую его по численности — сами турки были удивлены своей победой. Оставив своё полуразбежавшееся войско, Ипсиланти перешёл трансильванскую границу, сдался властям и был помещён в австрийскую тюрьму. Александр I не стал просить «своего брата» Франца, чтобы русский генерал был возвращён в Россию…

…Впрочем, Михаил Фёдорович давно уже понял, что прийти в Петербург во главе победоносной армии ему не суждено…

Кажется, Орлов должен был бы весьма негативно отнестись к неудачливому вождю этеристов, обрушившему его планы. Но сколь благороден и честен был наш герой, писавший своей тогда ещё невесте Екатерине Николаевне Раевской:

«Не смейтесь над Ипсилантием. Тот, кто кладёт голову за отечество, всегда достоин почтения, каков бы ни был успех его предприятия. Впрочем, он не один, и его покушения не презрительно ни по намерению, ни по средствам. Из моих писем вы всё знаете, но прошу вас их не разглашать…»{326}

Это он уже о своих проблемах…

* * *

15 мая в Киеве Михаил Фёдорович обвенчался со старшей дочерью генерала Раевского. Ожидая возвращения Орлова, его кишинёвские единомышленники несколько приуныли: как-то подействует на генерала женитьба? Не скуют ли цепи Гименея и его любовь к свободе?

В томительном ожидании, к коему примешивалась ещё и ревность, ибо он сам был поочерёдно влюблён в каждую из сестёр Раевских, Пушкин сочинял стихотворное послание Василию Львовичу Давыдову, в котором, со всем блеском своего таланта, умудрился сказать сразу обо всём происходящем:

Меж тем как генерал Орлов —
Обритый рекрут Гименея —
Священной страстью пламенея,
Под меру подойти готов;
Меж тем как ты, проказник умный,
Проводишь ночь в беседе шумной,
И за бутылками аи
Сидят Раевские мои,
Когда везде весна младая
С улыбкой распустила грязь,
И с горя на брегах Дуная
Бунтует наш безрукий князь…
Тебя, Раевских и Орлова,
И память Каменки любя, —
Хочу сказать тебе два слова
Про Кишинёв и про себя…{327}

Приехав в Кишинёв, чета Орловых заняла два смежных дома. Михаил Фёдорович вновь зажил на широкую ногу, с открытым столом для друзей, подчинённых и единомышленников…

Злоязыкий Вигель описывал эту жизнь — правда, с чужих слов:

«Сей благодушный мечтатель более чем когда бредил въявь конституциями. Его жена, Катерина Николаевна, старшая дочь Николая Николаевича Раевского, была тогда очень молода и даже, говорят, исполнена доброты… Он нанял три или четыре дома рядом и начал жить не как русский генерал, а как русский боярин. Прискорбно казалось не быть принятым в его доме, а чтобы являться в нём, надо было более или менее разделять мнения хозяина. Домашний приятель, бригадный генерал Павел Сергеевич Пущин не имел никакого мнения, а всегда приставал к господствующему. Два демагога, два изувера, адъютант К.А. Охотников и майор В.Ф. Раевский (совсем не родня г-же Орловой) с жаром витийствовали. Тут был и Липранди… На беду, попался тут и Пушкин, которого сама судьба всегда совала в среду недовольных. Семь или восемь молодых офицеров генерального штаба известных фамилий, воспитанников муравьёвской школы[201], которые находились тут для снятия планов по всей области, с чадолюбием были восприняты. К их пылкому патриотизму, как полынь к розе, стал прививаться тут западный либерализм. Перед своим великим и неудачным предприятием нередко посещал сей дом с другими соумышленниками русский генерал князь Александр Ипсиланти, шурин губернатора[202], когда “на брега Дуная великодушный грек свободу вызывал”…

Всё это говорилось, всё это делалось при свете солнечном, в виду целой Бессарабии. Корпусный начальник, Иван Васильевич Сабанеев[203], офицер суворовских времён, который стоял на коленях перед памятью сей великой подпоры престола и России, не мог смотреть на это равнодушно. Мимо начальника штаба Киселёва, даже вопреки ему, представил он о том в Петербург…»{328}

Остановимся, обратим внимание на фамилию Киселёв[204]. Даже странно, что она не прозвучала раньше, потому как Павел Дмитриевич — один из ближайших друзей и давних сослуживцев нашего героя — как и князь Волконский.

Кстати, они все трое были одногодками, но если Орлов поступил в Кавалергардский полк юнкером в 1805 году и дрался при Аустерлице, заработав там офицерские эполеты (ну да, эполет в то время в Русской императорской армии ещё не было, зато звучит красиво!), то Киселёв, как и князь, пришёл в полк в 1806 году и тоже офицером — но корнетом. Все трое участвовали в Прусском походе, прошли Отечественную войну. «Во время Бородинского сражения он, за убылью старших офицеров, некоторое время командовал эскадроном и получил орден Св. Анны 4 ст. В сентябре Киселёв был назначен адъютантом к графу Милорадовичу[205], командовавшему арьергардом…»{329} В этой должности Павел оставался до конца кампании, которую завершил в чине ротмистра, а в 1815 году был произведён в полковники. Милорадович, как известно, «тяготился письменной отчётностью», да и вообще докладывать не любил, а у Киселёва это получалось прекрасно, так что вскоре он стал не только известен императору, которому докладывал от имени своего начальника как письменно, так и лично, но и получил флигель-адъютантские аксельбанты… Как ранее и его друзья, давно уже пребывавшие в генеральских чинах — но, как мы говорили, на должностях не самых завидных.