Александр Бондаренко - Михаил Орлов

• Название: Михаил Орлов
• Автор: Александр Бондаренко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03699-4

Михаил Фёдорович Орлов (1788-1842) — один из самых романтических, ярких и загадочных персонажей российской истории первой половины XIX столетия. Племянник екатерининских фаворитов братьев Орловых — князя Григория и графа Алексея Чесменского, — он получил боевое крещение при Аустерлице, в рядах Кавалергардского полка. В 1812 году был поручиком, но выполнял личные задания Александра I и встречался с Наполеоном; разведчик, партизан, боевой командир — 19 апреля 1814 года он подписал капитуляцию Парижа и получил чин генерал-майора. В том же году ему пришлось решать судьбу Норвегии…

Член литературного общества «Арзамас», Орлов дружил с А. С. Пушкиным, П.А. Вяземским, Д.В. Давыдовым, другими известными литераторами; он стоял у истоков первых тайных организаций в России и был готов самовольно двинуть свою 16-ю пехотную дивизию на помощь восставшим против турецкого владычества грекам, а потом прийти в Петербург… Флигель-адъютант императора, М.Ф. Орлов мог сделать карьеру не менее блистательную, чем его родной брат Алексей — председатель Государственного совета и Комитета министров, возведённый в княжеское достоинство, — но не сбылось…

---

Далее следует самый, пожалуй, загадочный эпизод из всей весьма непростой биографии Михаила Орлова… Итак, наш герой приехал в Москву.

Историк пишет: «Съезд Союза Благоденствия состоялся в начале января 1821 г. на московской квартире Фонвизиных и продолжался около трёх недель или даже более. Съехались Николай Тургенев, Ф. Глинка, Михаил Орлов, оба Фонвизины, Якушкин, Граббе, Комаров, Бурцов, Охотников»{311}.

Лица, ранее нам незнакомые, и далее не представят для нас никакого интереса, поэтому не будем уточнять, кто есть кто и какие страсти разгорелись на съезде по поводу некоторых из присутствующих. К тому же на сей раз уважаемый автор не совсем точен, упустив ряд участников съезда. Волконский вспоминал:

«Прибыв в Москву, нашли московских и петербургских депутатов уже собранных, но как было положено, что правом голоса пользоваться только могут члены — основатели общества, а не члены, впоследствии поступившие в тайное общество, то я и Комаров были устранены от участия в прениях, а это право было предоставлено одному из Южной думы — Бурцову. В числе моек, членов были Фонвизин, Якушкин, Колошины, Граббе; в числе петерб. не упомню, кто был, а председателем был выбран Мих. Орлов. С самого начала съезда было получено из Петербурга] от тамошней думы сообщение, что правительство следит за действиями тайного общества и что будет осторожнее прекратить гласное существование общества и положить закрытие оного, а членам поодиночке действовать по цели оного. Главное основание этого побудительного обстоятельства было сообщение Фёдора Глинки, который, быв адъютантом у Милорадовича, имел случай о надзоре правительством положительные сведения, и было решено коренными членами Моск. конгресса закрыть два совокупных общества, и к этому пристал и Орлов»{312}.

Здесь всё верно: Союз благоденствия оказался «под колпаком» тайной военной полиции, созданной после возмущения лейб-гвардии Семёновского полка. Её руководитель, библиотекарь Гвардейского Генерального штаба Грибовский[195], являлся членом Коренного совета Союза благоденствия… Таким образом правительство имело полную картину деятельности тайного общества.

В докладе Грибовского о Московском съезде особое внимание было уделено Орлову — тому его выступлению, о котором Волконский в своих записках почему-то (на то можно предположить различные причины) предпочёл умолчать.

Зато Якушкин, менее близкий к Орлову, не только пересказал его речь, но и высказал своё предположение:

«Орлов привёз писаные условия, на которых он соглашался присоединиться к тайному обществу; в этом сочинении, после многих фраз, он старался доказать, что тайное общество должно решиться на самые крутые меры и для достижения своей цели должно прибегнуть к средствам, которые даже могут казаться преступными. Во-первых, он предлагал завести типографию или литографию, посредством которой можно было бы печатать разные статьи против правительства и потом в большом количестве рассылать по всей России. Второе его предложение состояло в том, чтобы завести фабрику фальшивых ассигнаций, через что, по его мнению, тайное общество с первого раза приобрело бы огромные средства, и вместе с тем подрывался бы кредит правительства.

Когда он кончил чтение, все смотрели друг на друга с изумлением. Я, наконец, сказал ему, что он, вероятно, шутит, предлагая такие неистовые меры…»{313}

«Это предложение могло показаться Якушкину диким лишь потому, что он оторвался от движения декабристов более чем на два года, — поясняет академик Нечкина. — Вышел из организации после “Московского заговора 1817 года” и вернулся туда лишь в начале 1820 г. Если бы он был активным членом Союза Благоденствия именно в эти три года, он, вероятно, знал бы, что замысел такой тайной типографии “в одной из отдалённых деревень” какого-либо члена Союза принадлежал Николаю Тургеневу и Фёдору Глинке и разрабатывался ими… ещё в 1818–1819 гг.»{314}.

И вообще, насчёт «неистовых мер» рассуждать уж точно не Якушкину, который ещё в 1817 году вызвался убить Александра I, а затем — покончить с собой, чтобы не навлечь беду на тайное общество…

Понятно, что «типография или литография» — тема знакомая Орлову с 1812 года, а «фабрику фальшивых ассигнаций» завёл на русской территории ещё Наполеон, и функционировала она достаточно успешно… В общем, ничего такого поразительного в предложениях Михаила Фёдоровича на самом деле не было.

К тому же в рассказе Якушкина отсутствует главное из предложений Орлова, являющееся революционным в самом полном смысле этого слова.

«Орлов, ручаясь за свою дивизию, требовал полномочия действовать по своему усмотрению; настаивал об учреждении “Невидимых братьев”, которые бы составляли центр и управляли всем…»{315} — сообщал Грибовский.

«Как доносит Грибовский, новая организация, которую надлежало создать на месте устаревшего Союза Благоденствия, должна была называться “Невидимыми братьями”, которые составляли бы центр и управляли бы всем. “Прочих, — иронически излагает Грибовский, — разделить на языки (по народам: греческий, еврейский и пр.), которые как бы лучи сходились к центру и приносили дани, не ведая кому”. Эти две иронические фразы доносчика — единственное, чем мы располагаем в документальном материале для суждения о структуре тайной организации, которую предлагал на съезде 1821 г. Михаил Орлов»{316}.

Заметим, что начальник тайной военной полиции отнёсся к предложениям генерала Орлова с гораздо большими вниманием и уважением, нежели его официальные единомышленники. Хотя, как известно, Грибовский на съезде не присутствовал и составлял свою записку «на основании доносов и сплетен».

Сам же Михаил Фёдорович несколько невнятно писал в своих показаниях:

«…отъезжая из Кишинёва, я ещё не имел твёрдого намерения оставить Общество. Оно родилось во мне после и было непоколебимо.

Собранные в Москве члены должны были заняться преобразованием Общества, ибо все чувствовали, что в нём нет никакой связи. Они пригласили и меня быть их сотрудником. Мы имели только два заседания. В первом ничего определённого не положили, а во втором я совершенно от всего отказался и объявил, что более членом быть не хочу. На другой день они съехались ко мне меня уговаривать, но всё было тщетно, и мы расстались очень сухо. С тех пор я не видел многих из них и с ними не встречался…»{317}

«Общепринятую», так сказать, точку зрения на выступление и позицию Орлова выразил в своих мемуарах Якушкин. После слов, что Михаил Фёдорович «шутит, предлагая такие неистовые меры», он утверждает, что, «…помолвленный на Раевской, в угодность её родным он решился прекратить все сношения с членами тайного общества. На возражения наши он сказал, что если мы не принимаем его предложений, то он никак не может принадлежать к нашему тайному обществу. После чего он уехал…»{318}.

Между тем речь, с которой выступал на съезде Орлов, была написана ещё в Каменке — до разговора с Александром Раевским…

Смысл предложения генерала состоял в том, чтобы самовольно, силами вверенной ему 16-й пехотной дивизии, поддержать начинающееся греческое восстание. Он же ещё до приезда в Кишинёв мечтал, чтобы «дивизию пустили на освобождение», писал Александру Раевскому — мол, «16 тысяч под ружьём», «с этим можно пошутить». Так что идея совсем не была скоропалительной и фантастичной. К тому же Михаил Фёдорович прекрасно знал обстановку.

«В это время… настроение царя и политические его симпатии были уже не совсем такие, как в 1815 году. Александр теперь испытывал меньше любви к свободе, но зато гораздо больше боялся революции. На Ахенском конгрессе (в ноябре 1818 года) царь снова частично подпал под влияние Меттерниха и реакционной политики. Несколько позднее либеральная агитация в Германии (1819) и восстания в Испании, Португалии и Италии (1820) произвели на его колеблющуюся натуру такое сильное впечатление, что, не переставая желать освобождения христиан из-под турецкого ига, он уже не смел подстрекать их к освободительной борьбе. Теперь царь рекомендовал грекам терпение. Ясно было, что он боится показаться изменником монархическому делу. Но, с другой стороны, все понимали, что, несмотря ни на что, он остался непримиримым врагом турок…»{319}

Михаил знал, что совсем скоро князь Ипсиланти перейдёт реку Прут — границу Молдавии. Как бы ни были слабы турки, отряду под водительством мятежного князя их будет не осилить, а потому Ипсиланти обратится за помощью к русскому царю. Однако вряд ли Александр I решится двинуть войска: если бы он хотел, то сделал бы это гораздо раньше. И тогда на помощь восставшим придёт 16-я дивизия! Мощное это соединение, безусловно преданное своему командиру, к тому же — неизбежно поддержанное тысячами российских и греческих добровольцев, поднимет над Элладой знамя свободы…