Александр Смолян - Во время бурана

• Название: Во время бурана
• Автор: Александр Смолян
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1969

…Здесь есть рассказы о старом питерском доме и о первой любви, об уральских строителях и о девушке из Белостока, о горнолыжниках, об американском инженере, о порогах на Кумма-йоки и даже об одном медведе, с которым мне привелось как-то познакомиться. Есть и еще несколько рассказов. Одни из них списаны с натуры — это, как говорили в старину, «истинные истории»; другие — научно-фантастические. Впрочем, не кажется ли вам, что фантастика нередко несет в себе ту самую долю истины, которой подчас не хватает наиправдоподобнейшей бытовой прозе? А.Смолян

---

Значит, фамилия лесника — Дорохов. Алексей Кузьмич? Андрей Кузьмич? Да, кажется, так.

За один этот день (прихватив, правда, часть ночи) я написал очерк, не вытанцовывавшийся две недели. В пятницу утром поехал в редакцию, сдал очерк и оттуда же позвонил Лисице. Понимая, как легко может рассыпаться шаткое здание моих догадок, я не хотел говорить ей о том, что немедленно выезжаю в Лемболово. Выдержав иронические взгляды двух товарищей, находившихся в комнате, я сказал, что на денек или на два уезжаю в редакционную командировку. И обещал позвонить не позже понедельника.

Глава четвертая, настолько антинаучная, что уже почти научно-фантастическая

В вагоне было полно грибников, корзины стояли и на багажных полках, и под скамьями, и на коленях у пассажиров. Кроме меня, почти у всех были корзины. И я пожалел, что составляю исключение: еще удастся ли найти Левку, а грибов, хоть немного, небось нашел бы.

Сойдя с поезда на станции Лемболово, я вскоре свернул с шоссе на проселочную дорогу, на пятом километре которой стоит домик лесника. И примерно на полпути встретил направлявшегося куда-то хозяина этого домика.

— Товарищ Дорохов! — воскликнул я.

— Он самый, — сказал старик, вопросительно глядя на меня светлыми печальными глазами.

— Андрей Кузьмич, если не ошибаюсь?

— Точно, точно. Авдей Кузьмич.

— Вы меня, конечно, не помните, Авдей Кузьмич. Я как-то ночевал у вас несколько лет назад. Мы тогда вдвоем с приятелем были, с Юрием Левченко, художником, вы его знаете, он с вас портрет писал.

— Портрет писал, это точно. А вас, извините, не припоминаю. У меня много народу ночует. Летом грибники или, скажем, ягодницы, зимой лыжники.

— А он сейчас не здесь? Не у вас?

— Юрий-то?

— Да.

— Юрий у нас. Вы идите, располагайтесь, а мне надо в магазин сходить…

Левка даже не пытался скрыть свое удивление, когда я появился в домике лесника. Да что там говорить — я и сам был несколько удивлен, что тонкая ниточка рассуждений и домыслов нигде не оборвалась, привела меня к цели. В двух словах я рассказал ему о миссии, возложенной на меня Лисицей.

— Делать тебе нечего, — наши семейные дела налаживать, — смущенно пробормотал он. — Впрочем, я рад, что Лисица догадалась позвонить тебе.

— Я тоже.

— Но либо я совершенно никудышный конспиратор, либо ты отличный детектив.

Вежливость не позволила мне поддержать первое из этих предположений, скромность не позволила поддержать второе. Поэтому я промолчал.

— Есть хочешь? — спросил Левка.

— Небось грибы?

— Ага. Тушеные, с картошечкой. Пища богов! И молоко.

Я не стал отказываться, но не без тайного умысла сказал, подойдя к рукомойнику:

— Надо бы умыться с дороги. Мыло у тебя имеется?

— Не употребляю, — сказал он с той категоричностью, с какой праведный кержак ответил бы на предложение распить с ним бутылку саперави. — Кузьмич иногда пользуется, да не знаю, куда его обмылок делся. Мойся так, привыкай к лесной жизни.

Теперь, помимо свидетельских показаний (или Лисицу следовало считать не свидетельницей, а потерпевшей?), мы имели и признание самого обвиняемого.

Левка разогрел на примусе «пищу богов», и мы сели за стол, сбитый из досок, на одной из которых можно было без особого труда прочесть: «Верх. Не кантовать». Видно, Кузьмич был так же чужд условностей, как и его жилец. Настолько, что даже не счел нужным прибить эту доску надписью книзу.

Я решил сразу «завести» Левку:

— Живем, значит, под лозунгом: «Назад к питекантропу»?

— Мне думается, — спокойно возразил он, — что способность самостоятельно мыслить и не поддаваться общепринятым заблуждениям как раз и должна отличать современного человека от его доисторических предков. У тех стадность была не немощью души, а неизбежной стадией развития.

— Мне думается, что общепризнанность какого-либо положения отнюдь не доказывает его ошибочности. И наоборот: вполне самостоятельное мнение ничем не гарантировано от того, чтобы оказаться заблуждением.

— В принципе согласен. Но мы ведь не об общих принципах говорим, а о такой конкретной штуковине, как мыло. Известно ли тебе, что мыловарение в сколько-нибудь серьезных масштабах существует только с прошлого века? Только с тех пор, как научились добывать дешевую соду. И Аристотель, и, скажем, блистательный Цезарь, и даже Вольтер и Свифт не пользовались этой скользкой вещицей, дающей обильную пену. А ты вон куда загнул — к питекантропам! Надеюсь, я не подорву твоего уважения к Шекспиру и восхищения перед прекрасной дамой его сонетов, если скажу о них то же, что о Свифте. И Данте с его Беатриче, и Петрарка с его Лаурой тоже, представь себе, не знали мыла. Как видишь, можно быть культурнейшим человеком, не пользуясь этой штуковиной. И можно, регулярно ею пользуясь, оставаться в прискорбной близости к питекантропам. Если Аристотель не употреблял…

— Не этим, брат, прославились Аристотель и Цезарь.

— Конечно, не этим.

— И у Вольтера, и у Свифта есть кое-что, более достойное подражания.

— Золотые слова! За них я премирую тебя добавочной порцией. Давай тарелку. Самое приятное в твоих словах — то, что ни одно из них не противоречит моим.

— Спасибо… Хорошо, пусть только с прошлого века. Но, значит, была в нем нужда, потребность, если оно стало таким популярным.

— Умело организованное парфюмерными фирмами предложение породило спрос, моду, популярность. Мода не так уж своенравна, как принято думать. Чаще всего это инъекция, допинговая инъекция, призванная подстегнуть бегуна, имя которому — покупатель.

— Но моды проходят.

— Если не переходят в привычку. Если не включаются в джентльменский набор, не становятся признаком, якобы обязательным для цивилизованного человека… Ты говоришь — «нужда, потребность». Но вот на наших глазах — извини мне этот нечаянный каламбур — что-то странное начинает твориться на глазах многих представительниц пола, именумого прекрасным. Какие-то черные хвостики, завитушки протягиваются от глаз к вискам, какие-то толстые черные или синие полосы появляются на верхних веках… Как видишь, некоторые вещи становятся популярными отнюдь не будучи продиктованы действительными потребностями. И лицо, измазанное черной краской для ресниц, красной краской для губ и всякой прочей химией, общепринятое мнение почему-то грязным не считает. А по мне…

— Э, нет, не жулить! Не передергивать! Речь у нас шла не о косметике, а скорее о гигиене. Но раз уж ты заговорил о лицах, измазанных краской, то сводить это к одним лишь новомодным увлечениям просто-напросто антиисторично. Не знаю, как насчет мыла, оно, может, вошло в обиход сравнительно недавно… Впрочем, были у него, наверно, какие-нибудь предшественники. Вроде глины кил, например… Но раскрашивание лиц — явление, имеющее, как известно, древнейшую традицию. Еще в каменном веке…

— Вот и договорились. Начал ты с упрека: дескать, я тяну назад. А дошел до того, что взываешь к традициям, идущим от каменного века.

— Да вовсе я к ним не взываю, что ты мелешь! Но давай ставить точки над «и». Что именно ты называешь заблуждением? Стремление к чистоте? Одно из самых естественных стремлений! Оно свойственно даже животным!

— Знаем, знаем: «Все с уважением относятся к коту за то, что кот соблюдает чистоту». Человек пошутил, а вы и уши развесили. Это же типичный антропоцентризм! Приписываете животному и собственные достоинства и собственные недостатки. Есть у Кузьмича кот, Мошкой звать. Полное имя — Мошенник. Сейчас где-то по лесу шляется. Кинь ему рыбку на этот грязный пол — не побрезгает, съест и вторую попросит. А с третьей еще и поиграет, еще больше ее по полу извозит. И мышей тоже ест без предварительной санобработки, как всякий порядочный кот. А что моется да чешется, так на это у него свои причины: во-первых, блох надо вычесать, во-вторых — чтоб шерсть не свалялась, а то зимой греть не будет. Это тебе не чистоплюй какой-нибудь, его реальные вещи заботят, а не какая-то абстрактная чистота. Это тебе не тетка моя, которая, помню, каждую конфетку брала щипчиками и под самоварным краном ошпаривала. Мне не то что есть — притронуться к этой конфете было противно, а мама восхищалась тетиной чистоплотностью. Нет уж, Мошка этого делать не стал бы! И если он свое дерьмо зарывает, то делает это не по предписаниям санэпидстанции, а по закону леса: «Не оставляй следов своих!» А послушал бы ты Кузьмича! «Грязь — не сало: высохла — отстала». Это одна из его любимых поговорок. Или вот еще: «От грязного не околеешь, на чистом не раздобреешь».

— Я вижу — вы с ним спелись. Полное сродство душ. И вообще, Левка, то, до чего ты доходишь в своем благородном стремлении к естественности и простоте, — это вульгарнейший, опошленный до предела руссоизм!