Камен Калчев - Димитров

• Название: Димитров
• Автор: Камен Калчев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1962

Дело Георгия Димитрова огромно. Трудно все охватить в беллетризованной биографии. Поэтому я прежде всего остановился на главных событиях и фактах, стараясь писать ясно, просто, доступно, чтобы быть полезным самым широким читательским кругам, для которых и предназначена моя книга.

Камен Калчев

---

— А разве я не тихий?

— Тебе виднее.

— Эх, мама, ты все их оправдываешь.

— Тех не оправдываю, Георгий, а ты мне дорог.

— И мне люди дороги, потому я и борюсь за них.

— А они думают так, как ты?

— Думают!

— Хорошо, если так…

Мать поглядела прямо в глаза сына — нет, они не обманывают. У этих умных глаз оца всегда спрашивала, и они всегда говорили ей правду. А в этот раз они сказали ей, что ее сын уже принадлежит не только ей, но и всему народу и что народ его любит и защищает, как любит и защищает его она сама, его родная мать.

21 июля 1909 года XVI съезд партии избрал Димитрова членом Центрального Комитета Болгарской рабочей социал-демократической партии тесных социалистов. И с тех пор в продолжение сорока лет он неутомимо работал в руководстве партии как ее верный солдат.

Популярность Димитрова росла, росли и опасности. Летом 1912 года он был арестован и брошен в Черную джамию за то, что назвал одного широкого социалиста шпионом и полицейским агентом. Черная джамия — это старая турецкая тюрьма с виселицей во дворе. Сейчас на том месте небольшой зеленый парк. Но тогда… Димитров в своих письмах из Черной джамии в «Рабочую газету» описал, что представляет собой этот страшный застенок. Народ, читая письма Димитрова, ужасался режимом средневековой турецкой тюрьмы. Прокатились митинги, собрания протестов. И народ добился своего. Димитрова освободили. Выйдя из тюрьмы, Димитров через ту же «Рабочую газету» обратился ко всем тем, кто встал на его защиту:

«Пользуясь случаем, хочу в ответ на многочисленные поздравительные и ободряющие письма и телеграммы, которые я получил от организаций и отдельных товарищей со всей страны, высказать горячую благодарность. Эти живые симпатии и сочувствия сделали мои тюремные дни, вопреки тысячам тюремных невзгод и унижениям, которым ежедневно подвергается здесь человеческое достоинство, очень легкими и превратили их даже в источник новых «сил для предстоящей работы в пользу нашего великого освободительного дела, службе которому мы все посвятили себя [13].

ВОЙНА

В 1912 году царь Фердинанд с офицерской свитой отправился по стране, чтобы лично проверить, как идет подготовка армии.

С утра до вечера в казармах звенели песни, гремели трубы, крики «ура». Одетые в грубошерстные куртки солдаты кололи тряпичные куклы. Старшие и младшие офицеры, фельдфебели и ефрейторы лихо козыряли, били подчиненных, гоняли на маршах до обалдения и ругались, ругались, ругались… В склады завозили новое обмундирование, пахнувшее нафталином, сгружали ящики с патронами, в пирамиды складывали ружья… Все работало лихорадочно и напряженно. Царь созывал генералов, генералы — офицеров, офицеры — солдат. Произносились громкие речи о «великой и объединенной Болгарии», о страждущих в турецкой неволе христианах, о братьях-рабах в многострадальной Македонии, о «святом деле», которое надо довести до конца. Народ, который испытал турецкое иго, встречал эти призывы воодушевленно. Но речи завершались возгласами «ура» в честь царя и царицы, принцев и принцесс, за благоденствие двора…

Война приближалась… В чьих она интересах?

Крестьяне сжали и убрали в амбары хлеб. На лугах паслись волы и кони. Царские комиссии приходили их осматривать. Крестьяне глядели подозрительно: они уже знали, что означает реквизиция.

Кто предполагал, что все произойдет так быстро и неожиданно?

Фердинанд мечтал пить кофе в турецкой столице. Манию величия ему заботливо привили австрийские правители. Он считал, что настал час принять титул императора. Он уже видел себя на белом коне, слышал гром пушек и крики солдат. Видел, как падают крепостные стены Константинополя и турецкие паши склоняются ниц.

Кто может укротить этого человека?

— Вперед! Смерть или победа! — кричали верноподданные, вопили стамболовисты, народняки[14], широкие социалисты. Чистый народный порыв освободить порабощенных братьев в Македонии заглушался воем шовинистов. Против войны выступала только Болгарская рабочая социал-демократическая партия тесных социалистов. Еще в 1911 году Георгий Димитров писал в своей статье «Надо быть готовыми»: «Националистически и шовинистически настроенная буржуазия ведет к войне, рабочий класс должен объединиться, сомкнуть свои ряды для достижения мира на Балканах».

15 августа 1912 года был созван XIX съезд партии в городе Русе. Партия на этом съезде заявила, что она «гневно протестует против преступной агитации буржуазных партий за новую войну с Турцией, что такая война сегодня принесет, рабочему классу и народам Балканских стран только страшное разорение, еще большую нищету и новое рабство под игом больших капиталистических держав».

Съезд завершился трехдневными демонстрациями на улицах Русе. На демонстрации вышли горожане и крестьяне из окрестных селений. Перед демонстрантами выступили ораторы. Они агитировали против войны, против безумной политики так называемых «патриотов»… Призывали к образованию балканской федеративной республики[15]. Три дня на улицах Русе звучал «Интернационал», развевались красные знамена, слышались возгласы:

— Долой войну! Мы не хотим войны!

Но война вспыхнула.

Фердинанд и все его окружение, которое кричало, что оно готово умереть во имя победы, послали умирать других. Сами же остались в тылу ожидать падения турецкой столицы — Константинополя.

Но Константинополь не пал. Война с Турцией перешла в войну между союзниками — Болгарией и Сербией. Союзники по войне с Турцией передрались между собой. И это было естественно, так как это была война за интересы эксплуататоров, царей и королей, а не война народа за свое народное дело. Народ мер от холеры и голода в тылу и от пуль на фронте.

В эту тяжкую пору семью Димитрова постигло несчастье. С фронта пришло сообщение о том, что убит сын Костадин. Склонившись над ткацким станком, плакала мать, а старый Димитр в тот день долго не мог продеть нитку в иглу. Он сразу сдал. Через несколько дней слег в постель. Сердце его не могло вынести огромной утраты. Зиму он кое-как продержался. Весной болезнь снова его свалила.

Потеряв одного сына, старый Димитр все больше беспокоился за Георгия. Димитр то и дело поглядывал на дверь и спрашивал;

— Не вернулся ли Георгий?

А Георгий, как на грех, настолько был занят, что не мог бывать дома.

Здоровье отца ухудшалось со дня на день. 5 июня 1913 года Димитр Михайлов скончался. Ночь. В комнате полутемно. Над кроватью тускло светится лампочка. Вокруг молча сидят дети, мать, Люба. Такой тишины еще никогда не было дома. Но вот скрипнула дверь, и в комнате появился Георгий, бледный, усталый. Никого не спрашивая, он сразу понял, что случилось. Молча подошел ж постели. Да и что можно было сказать в такой час?..

— Очень хотел тебя видеть, — нарушила молчание мать, — все спрашивал о тебе…

— Ты знаешь, какие у меня дела, мама, не мог вовремя прийти. И мне хотелось его увидеть, успокоить в последний его час… Жалко отца, жалко Косту. Надо терпеть, как терпят сейчас многие, в чью жизнь ворвалось столько бедствий…

Послышался стук в окно. Мать спросила:

— Кто?

— Свой, — ответил хриплый голос, — откройте.

Георгий кивнул: «Можно». Люба открыла, и в комнату вошел молодой человек. С фуражки, с пальто его стекала дождевая вода.

— Что случилось? — спросил Георгий.

— Принес важное письмо, товарищ Димитров.

Молодой человек снял фуражку и извлек из нее конверт. Димитров прочел и, ни слова не говоря, начал одеваться. У порога тихо сказал матери:

— Прости, не могу остаться на погребение…

Мать понимающе наклонила голову. Георгий надел кепку, постоял и, обращаясь ко всем, сказал:

— Не плачьте.

Обнял мать и Любу, попрощался с братьями и сестрами и быстро вышел.

Дождь усилился. Димитров поднял воротник пальто и широко зашагал по ночной улице. На душе его было горько. Он думал об отце, о брате, оставившем кости свои где-то на боевом поле.

Ветер яростно хлестал в лицо дождем, пробирал до самых костей. Втянув голову в плечи, зябко кутаясь в пальто, Димитров шагал по притихшему городу, а в голове стучали слова: «Холера и пули!.. Холера и пули!..»

Фабричная сирена гудела над Искырским ущельем. С завода и рудника выходила рабочая смена. Одни шли домой, другие по старой привычке — в соседнюю корчму. Над Елисейной висела густая мгла. Печи, в которых плавилась руда, отбрасывали в мрак снопы света.

По железнодорожной линии шли двое. Шли они со стороны Лютиброда, из горных селений, где проводили собрания. Предстояли парламентские выборы. Это были Георгий Димитров — он возглавлял избирательный список тесных социалистов во Врачанском округе — и его товарищ Ангел Анков, местный деятель партии тесных социалистов и также кандидат в депутаты.