Василий Балябин - Забайкальцы. Книга 4.

• Название: Забайкальцы. Книга 4.
• Автор: Василий Балябин
• Издательство: Восточно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1987

Четвертая книга романа «Забайкальцы» Василия Балябина посвящена сибирякам, потомкам отважных русских землепроходцев, тем, кто устанавливал советскую власть на восточных окраинах необъятной России.

В романе показаны боевые дни и ночи забайкальских партизан, отважно сражающихся с японскими интервентами и белоказачьими бандами атамана Семенова и барона Унгерна. Перед читателем проходят образы руководителей партизанского движения на Дальнем Востоке, большое место в произведении занимает образ легендарного героя гражданской войны Сергея Лазо.

Четвертая книга романа заканчивается рассказом о начальном этапе мирной жизни в Забайкалье.

---

— Тайга прокормит в случае чего.

— На тайгу, брат, надейся, а сам не плошай.

И дальше в пути, где только представлялась возможность, норовил Яков ночевать в селах, экономя запас продуктов, а коней надоваливая овсом. В селах много понаслышались путники о крутом характере своенравного Витима, и на третий день похода увидели его воочию, залюбовались рекой, сгрудившись на крутом яру правобережья.

Витим, о коварстве которого много бытует рассказов в народе, начало свое берет в том же хребте, что и спокойный Баргузин, несущий свои воды к богатырю Байкалу. Витим поначалу так же устремился на юг, но, отрезанный от Баргузина кряжистым горным водоразделом, не стал он пробиваться к Байкалу, а, встретив на пути такую же своенравную, как и сам, реку Зюзю, слился с нею воедино и круто повернул к востоку. Тысячеверстная, нехоженая, не тронутая человеком тайга раскинулась по обе его стороны, прикрывая собою горные хребты и скалы. Много больших и малых речек принимает в себя Витим, и там, где они впадают в него, горы как будто раздвигаются, становятся поло-же, могучие кедры, сосны, даурские лиственницы вплотную приближаются к реке, и обнаженные корни их, волнуясь, ласково лижут Витим. Тут он вроде затихает, становится спокойнее, но, как только попадает в теснины, где голые отвесные скалы сжимают его с обеих сторон, вновь свирепеет и, как дикий, необъезженный конь, рвется вперед, потрясая белопенной гривой, с оглушительным ревом кидается на клыкастые камни порогов. Немало погибло на этих порогах смельчаков, что пытались проплыть здесь на плотах. Однако путь на восток преградил Витиму Яблоновый хребет, и буйный богатырь, словно устав от борьбы с каменными гигантами, постепенно сворачивает на север, а затем, образуя как бы большую подкову, потечет к западу, чтобы там воссоединиться с многоводной Леной.

Жигалину с его отрядом предстояло дважды пересечь Витим, ибо обойти его стороной было невозможно, слишком уж дики и непроходимы скалистые хребты правобережья. С яра, где находились Жигалин и его спутники, было видно большое село Романовна, на реке вдоль берега чернели лодки жителей, оттуда по зову вновь прибывших отчалил к ним паром. Когда паром пристал к берегу, Жигалин спросил паромщика, нет ли в селе каких-либо частей.

— Были какие-то. — Коричневый от загара паромщик, седенький старичок в полотняной рубахе, сощурившись, оглядел приезжих и добавил: — Белые, кажись, в погонах. С неделю тому назад уехали.

Конники, укрепив паром, начали заводить на него нерасседланных лошадей. Паромщик торопил их, с тревогой поглядывая на реку.

— Живей, ребятушки, живей! Прибывать начал Витим наш батюшка! Видать, дожди большие прошли в верховьях-то, успеть надо переправиться. Он вить такой, как взыграет, так с ним шутки плохи. Злой, оборони бог, злой!

"Чего так убоялся старик? Не пойму", подумал Жигалин, глядя на толстый из витой проволоки канат, перетянутый через реку и на берегу прочно прикрепленный к столбам. От парома к канату тянулся толстый буксир с роликом на конце. При переправе паромщик лишь перекладывал руль в ту или иную сторону, и течение гнало паром к тому или другому берегу. Много в этот день сделал рейсов старик на своем суденышке, пока перевез жигалинцев. Они усердно помогали ему удерживать руль в нужном положении, к вечеру переправу закончили.

— Слава тебе господи, успели, переправились по-хорошему, — сняв с головы старенькую, выгоревшую на солнце фуражку, старик истово перекрестился на восток и, приняв от Жигалина плату за перевоз, вздохнул. — Повезло вам, ребятушки, прям-таки коневой фарт! Опоздай вы хоть на один денек, даже на полдня, и хана, пришлось бы куковать на том берегу, пока вода бы не спала, а это могло и на неделю затянуться!

— А что, по большой воде и паром не ходит?

— Что ты, мил человек! — удивился старик наивности незнакомца. — Вить это же Витим! На него аж страшно смотреть, как загудит-то он в полную силу. Боюсь, не сорвало бы паром с буксира! Такое бывало не раз, потому и держим на такой случай запасные паромы. Во-он они лежат высоко на яру. Ну да бог милостив, может, на этот раз не шибко взыграет!

Утром чуть свет гонимый любопытством Жигалин поспешил на берег к Витиму и не узнал его — так изменился он за ночь. Вспухший вровень с высоким берегом, затопив низины, с бешеной скоростью гнал он мутные потоки, где, пенясь, кружились глубокие воронки. То тут, то там вынырнет из воды громадное, вырванное с корнем дерево, махнув зеленой кроной, исчезнет, и уже далеко внизу вынырнут корявые извивы его черных корней. Сбылось опасение старого паромщика: паром его сорвало, унесло невесть куда, лишь буксир от него одиноко свисал с каната на середине реки.

— Вот это да-а! — воскликнул Жигалин, выходя на берег. Восхищаясь грозной стихией, он мысленно сравнивал ее с революцией, с мощным подъемом восставшего народа. Лавина, такая же грозная лавина, все она сметет на победном пути своем и, как вот эти деревья, с корнем вырвет остатки угнетателей.

Вечером этого дня он записал у себя в объемистой тетради с клеенчатыми корочками, которую назвал дневником:

"6 июня 1920 года. Какая досада, придется пробыть здесь дня три, а то и больше, ждать, когда вода пойдет на убыль! Ведь через несколько дней придется снова переправляться через Витим, а по такой воде это немыслимо. Главная-то беда в том, что сел-то нету там, вряд ли и жилье какое встретишь, придется плоты сооружать. Проклятие, люди наши от безделья здесь изнывать будут, а они так нужны теперь партизанам Шилова. Зло берет, хоть волком вой с досады. Одно утешение, что население здешнее относится к нам благожелательно, коней овсом надоваливаем, и сухарей запас пополнить сулит поселковый атаман, он советует подождать дня три. Ничего не поделаешь, ждать придется, как говорится: и не привязанный, да визжи".

ГЛАВА VI

Шифрованную телеграмму из Верхнеудинска о таежной экспедиции Шилов получил в первой декаде июня, несказанно обрадовался столь приятному сообщению. С нетерпением ждал он прибытия жигалинцев, но шли дни, недели, а о них ни слуху ни духу, и радостное настроение Шилова испортилось. На смену ему пришло беспокойство, тревога за судьбу товарищей из экспедиции — где они? Уж не случилось ли с ними беды? Эта новая забота вплелась как бы еще одним горьким цветком-лютиком в тот букет трудностей, что свалились на голову Шилова. Их, этих трудностей, оказалось гораздо больше, чем он предполагал, когда партизаны избрали его командующим Амуро-Забайкальским фронтом. Мало того, что у него не было никакого интендантства, запасов продовольствия, воинского снаряжения и боеприпасов, не было средств связи! Телеграммы в Верхнеудинск правительству ДВР он ухитрился посылать через Китай и Монголию, и не было уверенности, дойдут ли они вовремя до адресата. Теперь уж не в диковинку было, что командовать эскадронами, даже полками, партизаны избирали малограмотных, а иногда и вовсе неграмотных фронтовиков. Но главной бедой был недостаток политработников, которые особенно нужны были именно теперь, после создания ДВР — Дальневосточной республики, — ибо не все партизаны понимали всю важность этого мероприятия. В полках усиленно распространялись враждебные революции толки: "Не нужен нам буфер!"

— Воевали за советскую власть, а теперь буфер какой-то объявился, сбоку припека!

— На готовенькое заявились!

— Не желаем! Обман!

— Будь бы живой Журавлев, по-другому бы дело было!

— Тот бы не позволил.

Понимая опасность таких настроений, Дмитрий Шилов, не зная покоя ни днем ни ночью, мотался по фронтам, вызывал к себе командиров частей и фронтовиков-коммунистов, растолковывал им, что такое "красный буфер", выступал на полковых собраниях. Обстоятельства требовали появления командующего и в Забайкалье, в партизанском корпусе Коротаева. Так и не дождавшись жигалинского отряда, Шилов телеграммой вызвал с фронта комиссара 1-й амурской кавдивизии Атавина, которого знал не только как земляка, казака Копунской станицы, но и по совместной работе в полковом комитете в 1917 году.

Утром Дмитрий проснулся, как обычно, еще до восхода солнца, умывшись холодной водой, прошел из своего купе в штабной вагой. Там еще было пусто, работники штаба спали в соседних вагонах, лишь наружный часовой с винтовкой медленно прохаживался вдоль штабного поезда. Приглаживая рукой волнистый темно-русый чуб, Дмитрий остановился у окна, залюбовавшись утренним пейзажем. Из окна ему виден был угол станционного здания, а за ним небольшой поселок, на нем еще лежала утренняя тень от горы, но кудрявые столбы дыма уже порозовели под лучами восходящего солнца. За селом зеленеет широкая луговина, в зарослях тальника угадывается речка, а дальше горы, тайга, словно зеленый волнистый океан, раскинулась она вширь до затянутого сизой дымкой горизонта. Тайга! Как любил ее Дмитрий с детских лет, и теперь нахлынула на него волна воспоминаний того времени, вытеснив из головы мысли о затерявшейся где-то там жигалинской экспедиции. Вспомнились юношеские годы, летние каникулы, когда учился он в реальном училище, Нерча, старый рыбак Прокопий Милалев, по-уличному Проня Горчен. Любил Дмитрий слушать охотничьи рассказы деда, ходить с ним на Нерчу рыбачить. Так и видится Дмитрию широкий плес в излучине Нерчи: сидит Митя под кустом боярышника, недалеко от деда, внимательно следит за двумя удочками, а перед дедом торчит их над водою штук пять. На зеркальной глади глубокого омута недвижно лежат камышовые поплавки. Но вот один поплавок чуть дрогнул, раз-другой, нырнул. Дмитрий проворно подсек, и сердце у него зашлось от радости, когда потянул из воды добычу, миг — и вот она, сверкнув на солнце серебристой чешуей, тяжко шлепнулась, затрепыхалась на песке.