Виссарион Белинский - <Статьи о народной поэзии>

• Название: <Статьи о народной поэзии>
• Автор: Виссарион Белинский
• Жанр: Критика

Цикл статей о народной поэзии примыкает к работе «Россия до Петра Великого», в которой, кратко обозревая весь исторический путь России, Белинский утверждал, что залог ее дальнейшего прогресса заключается в смене допетровской «народности» («чего-то неподвижного, раз навсегда установившегося, не идущего вперед») привнесенной Петром I «национальностью» («не только тем, что было и есть, но что будет или может быть»). Тем самым предопределено превосходство стихотворения Пушкина – «произведения национального» – над песней Кирши Данилова – «произведением народным».

---

Такова была историческая действительность Новагорода; такова и его поэзия: никакие летописи, никакие исторические изыскания не могут так верно выразить смутного его существования, как его поэзия. Начнем с «Василья Буслаева»: это – апофеоза Новагорода, столь же поэтическая, удалая, размашистая, сильная, могучая и столь же неопределенная, дикая, безобразная, как и он сам. С самого начала поэмы вы видите существование в Новегороде двух сословий – аристократии и черни, которые не совсем в ладу между собою. Как бы в похвалу Буслаю, отцу Василья, говорится, что он «с Новым городом жил, не перечился, со мужики новогородскими поперек словечка не говаривал». Да и как не хвалить за это: из чего же и ссориться было сему благородному дворянину со мужики новогородскими? В Риме вражда между патрициями и плебеями имела свои важные причины:{160} первые возникли и образовались из племени завоевателей, вторые – из племени побежденного и завоеванного:{161} вот первый исходный пункт вражды двух сословий. Далее: патриции образовывали собою правительственную корпорацию; в их руках была высшая государственная власть; они были полководцами и сенаторами, из них преимущественно выбирались консулы и диктаторы; вообще, сословие патрициев пользовалось большими правами, которые составляли часть коренных государственных законов, владели большими имениями: а народ был беден и правами и полями, ему предоставлено было только лить кровь за отечество и повиноваться его законам. Наконец, патриций считал себя существом высшим плебея и гнушался вступить с ним в родство или допустить его в свое общество. Патриций оскорблял плебея и самым превосходством своим в образовании. Все это поддерживало борьбу, бывшую источником римской истории и причиною ее колоссального развития. Но в Новегороде дворянам и боярам не из чего было перечиться с мужиками, а мужикам не из чего было враждовать против дворян и бояр: при равенстве прав, или совершенном отсутствии прав с той и другой стороны, и при равенстве образования, или при совершенном отсутствии всякого образования с той и другой стороны, там только бедный мог завидовать богатому, а не мужик дворянину, ибо там и мужик мог быть богаче боярина и потому больше его иметь весу на вольном вече. Но тут была боярская бессмысленная спесь, которая основывалась не на превосходстве образования, общественного или умственного, не на праве заслуги, а на пергаментных грамотах; спесь с одной стороны вызывала вражду с другой; а как неважные причины родят неважные следствия, то вражда и разрешалась кулачными боями и телесным увечьем. Василий Буслаев есть представитель аристократической партии в Новегороде: он человек превосходно образованный – умеет читать, писать и петь: чего же больше?.. Повадился он со пьяницы, со безумницы; но быль молодцу не укора, тем более что общественная нравственность Новагорода отнюдь не презирала этих господ, потому что они были не только пьяницы, безумницы, но и «веселые, удалые добры молодцы». Костя Новоторженин должен быть не из дворян, а из купчин; выдержав экзамен Васьки, то есть удар по голове червленым вязом во двенадцать пуд, он делается его братом названыим: вот вам и символ единства и родства высшего и низшего сословий в политической организации Новагорода! Лука и Моисей – два боярченка; Василий особенно «стал радошен и веселешенек» их приходу: это своя братия – аристократы… Но что за мужики Залешана, не раз упоминаемые в киршевых поэмах, – неизвестно; и почему Васька, никого не трусивший, не посмел им показаться, хоть они и пришли к нему на двор, где он беседовал за чаном зелена вина с своею ватагою, – тоже темно и неопределенно. Не менее загадочны и братья Сбродовичи, не раз упоминавшиеся и в прежних поэмах: о них, как и о мужиках залешанах, можно сказать с достоверностию только, что они – новогородцы. Что за братчина Никольщина, где на складчину пьют канун варен и пива ячные, – тоже загадка{162}. Драка началась не из ссоры: побывав в кабаке, молодцы Василья начали «боротися, а в ином кругу в кулаки битися»; начали за здравие, а свели за упокой, по русской пословице; следовательно, не вражда между сословиями, а то, что руки расчесались и плечи расходились – произвело нецивилизованную драку. Вызов Васьки мужиков новогородских на бой с его дружиною о велик заклад прекрасно характеризует новогородскую удаль и молодечество; в его условии с ними, к которому были «подписаны руки» с обеих сторон, промелькивает коммерческая цивилизация Новагорода. В жалобе мужиков, приносимой к матери Васьки, и скорой расправе матери с сыном вполне выражается патриархально-семейное основание гражданского быта того времени; а «дороги подарочки», представленные матерой вдове Амелфе Тимофеевне при жалобе на сына, показывают ясно, что и в новогородской республике без «подарочков» никакая просьба не обходилась. Девушка-чернавушка упоминается и в некоторых других русских сказках; следовательно, она должна иметь какое-нибудь значение, но какое именно – нельзя понять. Для нас эта девушка-чернавушка, которая хватает Ваську за белы руки и, как ребенка, тащит в погреба глубокие, а потом кипарисовым коромыслом побивает мужиков новогородских, сшибает замки булатные, ломает двери железные и освобождает Василья, – для нас она не имеет никакого смысла. Замечательно, что эта девушка-чернавушка явно держит сторону Василья и его молодцов, и только в качестве служанки его матери, обязанной повиноваться своей госпоже, действует она против Василья. Встреча освобожденного из подвала Василья с старцем-пилигримищем есть лучшее место в поэме. Этот старец-пилигримище есть поэтическая апофеоза Новагорода, поэтический символ его государственности. Старец держит на могучих плечах колокол в триста пуд; он холодно и спокойно, как голос уверенного в себе государственного достоинства, останавливает рьяность Буслаева: «Из Волхова воды не выпити, в Новегороде людей не выбити: есть молодцов супротив тебя, стоим мы, молодцы, не хвастаем». В ответе Василья видны привилегии духовного сословия и уважение Буслаева к идее Новагорода, однако же побеждаемое неукротимостию его молодечества: «Бился я о велик заклад со мужики новогородскими, опричь почестного монастыря, опричь тебя старца-пилигримища; во задор войду – и тебя убью!» Васька ударяет тележною осью по голове старца: качается{163} старец, не шевельнется; заглянул он, Василий, старца под колокол: а и во лбе глаз – уж веку нету… Хоть слова качается и не шевельнется и кажутся противоречием друг другу, однако в них нет противоречия, а только неточность выражения: слово качается должно относить к колоколу, а не шевельнется – к старцу, образу Новагорода. А и во лбе глаз – уж веку нету – указывает на мистическую древность исторического существования Новагорода. Вообще, этот образ Новагорода дышит какою-то грандиозностию, силою и поэзиею; но в то же время он странен, дик, неопределен, – словом: самый верный портрет исторического Новагорода, поэтический инфузорий, огромный взмах без удара…

Теперь мы докончим историю мота и пьяницы, молода Василья Буслаевича, пересказав содержание другой новогородской поэмы, представляющей Буслаева в новом положении.

* * *

Под славным, великим Новым городом, по славному озеру по Ильменю плавает, поплавает сер селезень, как бы ярый гоголь поныривает: а плавает, поплавает червлен корабль как бы молода Василья Буслаевича со его дружиною хораброю: Костя Никитин корму держит, маленький Потаня на носу стоит, а Василий-то по кораблю похаживает, таковы слова поговаривает: «Свет, моя дружина хорабрая, тридцать удалых добрых молодцов! ставьте корабль поперек Ильменя, приставайте, молодцы, ко Новугороду!»

Вышед из корабля, Василий идет к своей матушке, матерой вдове Амелфе Тимофеевне, просит у нее благословения великого «идти в Ерусалим-град, господу помолитися, святой святыне приложитися, во Ердане-реке искупатися». Мать отвечает: «Коли ты пойдешь на добрые дела, тебе дам благословение великое; коли ты, дитя, на разбой пойдешь, я не дам благословения великого, а и не носи Василья сыра земля». Камень от огня разгорается, а булат от жару растопляется, материно сердце распущается; и дает она много свинцу, пороху, и дает Василью запасы хлебные, и дает оружье долгомерное. «Побереги ты, Василий, буйну голову свою».

Поехал Буслай со дружиною по Ильменю-озеру во Ерусалимград; плывут они уже другую неделю (какое огромное озеро!); встречу им гости корабельщики: «Здравствуй, Василий Буслаевич! куда, молодец, поизводил погулять?» Отвечает Василий Буслаевич: «Гой еси вы, гости корабельщики! А мое-то ведь гулянье неохотное: смолоду бито много, граблено, под старость надо душа спасти; а скажите вы, молодцы, мне прямого путя ко святому граду Иерусалиму». Корабельщики отвечают, что если ехать прямым путем – то семь недель, а если окольною дорогою – полтора года; и что на славном Каспийском море, на Куминском острову стоит застава крепкая – атаманы казачие, не много не мало их – три тысячи, грабят бусы, галеры (?), разбивают червлены корабли. «А не верую я, Васинька, ни в сон, ни в чох, а и верую в свой червленый вяз; а бегите вы, ребята, прямым путем». И завидя Буслай гору высокую, скоро приставал ко круту бережку и походил на ту гору Сорочинскую, а за ним летит дружина хорабрая. Будет Василий в полугоре, попадается ему пуста голова, человеческая кость; пнул Василий тое голову с дороги прочь; провещится пуста голова человеческая: «Гой еси, Василий Буслаевич! ты к чему меня, голову, побрасываешь? Я молодец не хуже тебя был; умею я, молодец, валятися, – и где лежит пуста голова молодецкая, и будет лежать голове Васильевой». Плюнул Василий, прочь пошел: «Али, голова, в тебе враг говорит, али нечистый дух?»