Фритьоф Нансен - «Фрам» в Полярном море

• Название: «Фрам» в Полярном море
• Автор: Фритьоф Нансен
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-699-34134-4

Все герои и авторы серии «Великие путешествия» – личности выдающиеся. Но и на их фоне норвежский полярный исследователь Фритьоф Нансен (1861—1930) выделяется своей многогранностью и незаурядностью.

Превосходный спортсмен, отличный рисовальщик, выдающийся зоолог, доктор наук в 27 лет, – он во всем жаждал дойти до предела, проверить этот предел – и испытать себя на границе возможного.

Нансен участвовал как вдохновитель и организатор в нескольких грандиозных предприятиях, самые впечатляющие из которых – лыжный переход через всю Гренландию и легендарный дрейф на корабле «Фрам», о котором исследователь пишет в книге, предлагаемой вашему вниманию.

«“Фрам” в полярном море» – увлекательный, эмоциональный и насыщенный выразительными подробностями рассказ о знаменитой попытке покорения Северного полюса в ходе легендарного дрейфа корабля «Фрам» от российских Новосибирских островов до Шпицбергена (1893—1896).

Здесь читатель найдет и яркие описания арктической природы, и подробный отчет об изучении этого еще не освоенного в конце XIX в. приполярного региона, и замечательные зарисовки быта экспедиции. Но самое захватывающее в книге Нансена – его живой, драматический, очень личный рассказ о попытке пешего похода к Северному полюсу: откровенное, жесткое повествование о том, до чего может дойти человек под влиянием почти невыносимых обстоятельств. Кем ему нужно стать, чтобы выжить. И как вернуться обратно – не к спасительной суше, а в человечье обличье.

Нансен прошел через это главное испытание, выжил, вернулся – и стал в чем-то другим человеком. В своих запредельных странствиях он, по-видимому, понял: природа человека загадочнее и удивительнее природы Арктики. Познав истинную цену человеческой жизни, он обратился к общественной деятельности. После Первой мировой войны в качестве дипломата и верховного комиссара Лиги Наций по делам военнопленных и беженцев Нансен спас сотни тысяч жертв голода, геноцида и политических репрессий во время Первой мировой войны и Гражданской войны в России, за что в 1922 году был удостоен Нобелевской премии мира.

Он стал великим гуманистом потому, что благодаря своим героическим путешествиям понял самое важное: подвиги совершаются не личной славы ради, они совершаются для людей.

Электронная публикация включает все тексты бумажной книги о жизни и выдающемся путешествии Фритьофа Нансена и основной иллюстративный материал. Но для истинных ценителей эксклюзивных изданий мы предлагаем подарочную классическую книгу. Издание богато иллюстрировано и рассчитано на всех, кто интересуется историей географических открытий и любит достоверные рассказы о реальных приключениях. Это издание, как и все книги серии «Великие путешествия», напечатано на прекрасной офсетной бумаге и элегантно оформлено. Издания серии будут украшением любой, даже самой изысканной библиотеки, станут прекрасным подарком как юным читателям, так и взыскательным библиофилам.

---

А чтобы объяснить европейский ледниковый период, который служил главным предметом моих размышлений, надо было переместить полюс по крайней мере на десять или двадцать градусов. В таком случае со времени европейского обледенения прошло ужасно много времени, и, значит, человечество имеет за собой весьма почтенный возраст. Конечно, все это чепуха!

Пока я без устали и в глубокой задумчивости шлифую палубу, воображая себя великим мыслителем, вдруг открывается, что мои мысли унеслись домой, к теплу и настоящему лету, к тем, кого я там оставил, и где близкие люди строят всякие воздушные замки относительно того дня, когда я вернусь обратно домой.

Да, да! Я трачу слишком много времени на все эти размышления, а мы движемся все так же медленно, и ветер, всемогущий ветер, все тот же.

Когда я выхожу утром на палубу, мои глаза прежде всего обращаются к флюгеру на бизань-мачте[212], чтобы узнать направление ветра; туда же они постоянно обращаются в течение дня, и на него же я бросаю последний взгляд вечером, прежде чем идти спать. Но флюгер постоянно показывает одно и то же направление, западное и юго-западное, и мы то быстрее, то медленнее движемся на запад и совсем незначительно на север.

Я не сомневаюсь теперь, что экспедиция увенчается успехом. Ошибка в моих расчетах была не так уж велика. Но думаю, что нас пронесет едва ли выше 85°, если не меньше. Все зависит оттого, насколько далеко к северу простирается Земля Франца-Иосифа. Будет очень тяжело отказаться от мысли достигнуть полюса, хотя это достижение по существу только вопрос тщеславия, пустяк в сравнении с тем, что мы делаем и что надеемся сделать. Все же должен признаться, я настолько глуп, что охотно дошел бы до полюса, и попытаюсь это сделать, если только мы будем проходить мимо него в более или менее подходящее время года.

Май в этом году очень мягкий. За последнее время температура несколько раз подымалась почти до нуля. Выходя на воздух, право, можно вообразить себя на родине; редко бывает больше двух-трех градусов мороза. Но начинаются летние туманы, порой оставляющие на снастях бахрому инея. Впрочем, небо с его легкими бегущими облаками почти напоминает весеннее небо более южных стран.

На судне тоже стало заметно теплее; теперь не приходится больше топить печку, чтоб поддержать тепло и уют в кают-компании; впрочем, мы никогда не роскошествовали в этом отношении. Иней и лед, скопившиеся на потолке и стенах кладовых, стали понемногу таять. В кормовом и в большом трюме мы вынуждены провести «великую чистку», соскрести лед и иней и обсушить помещение, чтобы продукты не испортились, если упаковка отсыреет или жестяные банки проржавеют.

Кроме того, мы довольно долгое время держали открытыми люки большого трюма, чтобы помещение проветрилось и сырость испарилась. Вообще же прямо удивительно, до чего мало у нас на корабле сырости. Этим мы обязаны прочной конструкции корпуса «Фрама» и тому, что палуба над большим трюмом обшита с нижней стороны панелью. Я все больше и больше люблю наш корабль».

«Суббота, 9 июня. Наш политикан Амунсен отпраздновал сегодняшний день, надев белую рубашку с галстуком (согласно постановлению стортинга от 9 июня 1880 года).

Сегодня я опять перебрался работать в рубку на палубу, здесь можно, сидя за работой, поглядывать через иллюминатор на белый свет и чувствовать, что живешь на земле, а не в преисподней, где круглые сутки приходится жечь огонь. Я намерен остаться тут на зиму возможно дольше; здесь тихо, спокойно, никто не мешает; монотонные окрестности не так подавляют.

Чувствуется, что в самом деле наступило лето. Можно часами бродить по палубе вместе с солнцем или, останавливаясь и покуривая трубку, греться на нем, а взором скользить по хаосу снежных холмов и ледяных глыб. Снег теперь повсюду мокрый; то тут, то там начинают появляться озера. Весь лед сильно пропитан соленой водой; стоит только пробить самую маленькую яму во льду, как она тотчас же наполняется водой».

Дело в том, что лед содержит в себе соль, и по мере повышения температуры соль вызывает вокруг себя таяние; таким образом, создается крепкий рассол, точка замерзания которого ниже температуры окружающего льда. «Температура льда также значительно поднялась: на глубине 1,2 метра она равна –3,8 °С, а на глубине 1,6 метра несколько теплее —3,1 °С».

«Воскресенье, 10 июня. Довольно странно, что никого из нас до сих пор не поразила снежная слепота за исключением доктора, который дня два тому назад после игры в мяч на льду вдруг почувствовал ее приступ. Весь вечер он неудержимо проливал мужественные слезы, но скоро все прошло. Довольно оскорбительная насмешка судьбы, что именно доктора первого поразила эта болезнь». Впоследствии у нас было еще несколько легких случаев снежной слепоты; кое-кто вынужден был временно носить темные очки. Но все случаи оказались легкими и произошли потому, что вообще у нас не считали нужным принимать какие-либо меры предосторожности.

«Понедельник, 11 июня. Сегодня я сделал радостное открытие. Я думал, что давно уже начал последнюю пачку сигар, и рассчитал, что если я буду выкуривать по одной сигаре в день, то мне их хватит еще на месяц. Но теперь вдруг нахожу целый ящик у себя в шкафу. Вот радость! Это поможет мне скоротать несколько месяцев… Где-то мы к тому времени будем? Бедняга, низко же ты пал! Скоротать время! Едва ли когда прежде могла прийти тебе в голову такая мысль.

Тебя всегда смущало, что время летит слишком быстро, а теперь кажется, что оно ползет нестерпимо медленно. И вдобавок ты еще так пристрастился к табаку, туманишь себе голову вечными мечтаниями и облаками табачного дыма… Послушай, как ветер шумит, раскачивая мачты; слушать его – одно удовольствие».

Канун Ивана Купалы мы, конечно, собирались отметить обычным костром, но погода для этого оказалась мало благоприятной.

Суббота, 23 июня 1894 года.

«Прекрасны долы, чудны леса,
Когда заходит светило дня,
И дремлют горы, бросая тень.
Наступит завтра Иванов день».

Продолжается северный ветер с мокрым снегом. Противная погода. Дрейфуем к югу. 81°43' северной широты, т. е. с понедельника нас отдрейфовало на 9́ к югу.

Канун Иванова дня мне приходилось встречать под разными небесами, но никогда не видал такого, как сегодня. Так далеко, далеко от всего, что связано с этим вечером. Вспоминается веселье вокруг костров у нас на родине, звуки скрипки, смеха, стрельба, на которую откликается в синеющих горах эхо. Я смотрю на эту беспредельную белую равнину, сквозь туман и иней и гудящий ветер. Здесь Иванов день не несет с собой радости… Серо и пасмурно все вокруг.

Перелом лета миновал, и скоро дни опять станут короче, будут клониться к долгой зимней ночи, которая, быть может, найдет нас там же, где и покинула. Сегодня после обеда я сидел, углубившись в определение солености морской воды, как вдруг Мугста просунул голову в дверь и сообщил, что поблизости, кажется, бродит медведь. Наши ребята возвратились после обеда к своей работе у Великого бугра, где устраивался ледник для хранения свежего мяса[213], и тут обнаружили медвежьи следы, которых прежде не было.

Я надел лыжи и пустился в путь… Легко сказать – путь… Все последние дни стояла оттепель, и вместо пути образовалось сплошное снежное месиво, в котором беспомощно проваливаются лыжи. Медведь подошел с запада и, направляясь прямо к судну, остановился обозреть работы по рытью погреба, затем вернулся немножко назад и, задав порядочный крюк, затрусил тихо и спокойно к востоку, не обращая больше ни малейшего внимания на такой пустяк, как корабль.

Он шел зигзагами, обнюхивая все уголки, где, как ему казалось, можно было найти что-либо съестное, местами рылся в снегу, разгребая брошенные собаками объедки или что-нибудь в этом роде. Затем он обошел и обследовал с большим интересом все полыньи – по-видимому, в надежде, что ему попадется тюлень; потом снова пустился в путь среди торосов, где по льдинам, где прямо по воде и по слякоти. Будь лыжный путь получше, ему бы не уйти, но на таком рыхлом снегу он намного меня опередил.

Удручающе безотрадный ландшафт – все бело и серо кругом. Полное отсутствие теней, лишь полурасплывшиеся формы, тающие в тумане и мокром снегу. Полная оттепель. Проваливаешься на каждом шагу. Нелегко проложить себе путь по этому рыхлому снегу за медвежьими следами, которые вьются, то между торосами, то поверх их.

Лыжи глубоко погружаются в снег, и вода, скопившаяся под снегом, доходит часто до щиколоток. Трудно вытащить лыжи, и еще труднее переставлять в них ноги; но без лыж было бы еще хуже. Кое-где однообразный бело-серый хаос прерывается черной, как уголь, водой, которая извивается между высокими торосами то широкими, то узкими разводьями.

По черной поверхности разбросаны белые, покрытые снегом ледяные глыбы и обломки льда, будто белый мрамор на черноземе. Местами расстилаются большие темные полыньи, ветер гонит по ним мелкие волны, которые плещутся о ледяные края – это единственные живые звуки здесь в пустыне. Приветом старого друга звучит этот веселый плеск волн. И здесь разъедают они льдины и размывают их края; совсем можно вообразить себя в более южных широтах. Но все вокруг обложено льдом; он вздымается самыми причудливыми фантастическими формами и резко выделяется на черном фоне, на котором глаз покоился минуту назад.