Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V

• Название: Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V
• Автор: Дмитрий Быстролётов
• Издательство: Крафт+
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-93675-185-1 (том V)

Д.А. Быстролётов (граф Толстой) — моряк и путешественник, доктор права и медицины, художник и литератор, сотрудник ИНО ОГПУ — ГУГБ НКВД СССР, разведчик-нелегал-вербовщик, мастер перевоплощения.

В 1938 г. арестован, отбыл в заключении 16 лет, освобожден по болезни в 1954 г., в 1956 г. реабилитирован. Имя Быстролётова открыто внешней разведкой СССР в 1996 г.

«Пир бессмертных» относится к разделу мемуарной литературы. Это первое и полное издание книг «о трудном, жестоком и великолепном времени».

Рассказывать об авторе, или за автора, или о его произведении не имеет смысла. Автор сам расскажет о себе, о пережитом и о своем произведении. Авторский текст дан без изменений, редакторских правок и комментариев.

---

Сказано — сделано. Вновь хлопотливые дни, опять грязные руки, синий рабочий костюм, приятная физическая усталость и большое нравственное удовлетворение…

Труд! Я занят делом — и баста! Оно было тем интереснее, что всех тонкостей этой работы я еще не знал. Герр барон желал скорее увидеть результаты и распорядился начать с гостиной, кабинета, столовой, то есть с основных помещений. В разных столицах я быстро познакомился с последними достижениями модных декораторов, объехал фабрики и склады поставщиков и сделал ряд экспериментов.

Начал с гостиной, она вышла удачно. Следующие помещения — ещё лучше: было больше выдумки и больше технических возможностей для ее воплощения. Я рос в работе и в каждой новой комнате осуществлял то, что в предыдущей только смутно угадывалось или неясно нащупывалось. Так и получилось. Закончив декорацию ванной, я сам себе сказал: «Вот мой шедевр». Кирпичная коробка комнаты была обложена стеклянными плитами. У основания темно-синего, потом сине-зеленого, а вверху бледно-голубого цвета. В толщу стекла на заводе, после многочисленных опытов, были впаяны стайки серебряных и золотых рыбок, очень стилизованных и изящных, как бы сновавших в глубине морской воды взад и вперед или разбегавшихся в стороны. Все это с адским терпением, быстро, но осторожно вводилось в мягкое стекло, когда оно лежало в горячих формах. Кроме этого, снизу вверх продувались струйки газа, но так, чтобы остались одиночные пузыри или целые хвосты пузырьков за ртом отдельных крупных рыбок. Вверху пузырьки переходили в пену; такими плитами из пенистого бледно-голубого стекла был перекрыт потолок. Пол устилали плиты с впаянными, очень стилизованными фарфоровыми морскими звездами, крабами и прочим fruits de тег (дарами моря). Для усиления эффекта поверхность стен была сделана выпуклой и волнообразной, сверху по стеклу текла вода, а свет — это главное! — был помещен за стеклянной наружной стеной. На металлической раме были установлены сотни лампочек и электрический автоматический переключатель. Свет усиливался волнообразно, покачиваясь и играя. Когда вся эта дорогая и сложная машина приводилась в действие, то получался фантастический эффект морского дна и живого движения воды вокруг и над зрителем. Это было морское дно, но не натуралистическое, а облагороженное искусством, потому более прекрасное, оно казалось мне достижением, которое нельзя превзойти. Но работа с цветным стеклом и светом кое-чему меня научила, и при украшении клозета я сделал еще один шаг вперед.

Стены уборной были сделаны из плит золотисто-розового стекла. Со стороны капитальной кладки на стекле был протравлен и выточен замысловатый рисунок, легкий эротический узор из людей и зверей, такой запутанный, что вначале смысл оставался для зрителя скрытым, и лишь случайно, ненароком взглянув, он раскрывал смысловое значение этих грациозных гирлянд. Вогнутый рисунок кое-где был отшлифован и, наоборот, кое-где отработан до достижения крупной зернистости. В толщу стекла была вмешена золотая пыль. Что же получилось? Если войти в комнату и включить только внутреннее освещение, то стены казались мутно-розовыми и блестящими. Скучно и непонятно! Но под потолком во всю длину стеклянных плит были установлены сильные электрические лампы-трубки, дававшие яркий свет, проходивший внутрь стекла и пронизывавший всю толщу плиты сверху донизу. И вот если, зажигая освещение комнаты, включить одновременно и этот верхний скрытый свет, то в полупрозрачной розовой дымке мягко, но отчетливо повисали в воздухе волшебные и живые фигуры, легкое эротическое видение, некий «сон в беспокойную ночь!» Все вогнутости теперь казались выпуклостями, и глаз ясно различал все подробности, от округлости девичьей груди до шероховатости треугольника волос. Волнующийся и переливающийся свет освещал позади стеклянных плит густо-розовую поверхность фундаментальной стены, и золотистое видение неподвижно парило в воздухе, как бы плывя в золотистых облаках, восходящих к небу.

Когда герр барон и гауфюрер вошел в ванную, он долго стоял, не снимая фуражки и пальто, молча оглядывая стены, потолок и пол. Молчал, вертел головой и дымил сигарой. Я тоже молчал, самодовольно ожидая похвал, точно зная, что эти похвалы будут, обязательно будут. Наконец, он вынул изо рта сигару.

— Чудесно. Это именно то, что мне хотелось — увидеть чудо. Чудо искусства. Чудо творческого вдохновения! Знаете, ван Эгмонт, вы тысячу раз правы, все ваши силы сконцентрировались именно на ванной комнате. Я не думаю купаться здесь один, черт возьми! Пара наяд на таком морском дне будет кстати, не правда ли? Но, войдя в уборную, он ошалел. Сигара давно потухла, он, машинально держа её в руках, пачкал пеплом черное форменное пальто. Машинально сел на унитаз и снял фуражку. Мы долго молчали, он рассматривал парящие в розовой мгле золотистые фигуры. Я тоже любовался красотой, которую моя творческая сила вызвала из небытия к жизни. Я знал ее изнанку — каменную кладку, масляную краску на стене, стеклянную стену и освещение. Всю технику хитроумного изощрения, которая здесь играла роль золотой оправы для бриллианта — узора на стекле, и все же даже я сам не мог не поддаться очарованию собственного творчества. Сколько выдумки, сколько вдохновения, сколько раздумий, сколько часов труда, оторванных от сна и от еды. Творец не может жалеть себя, иначе он не творец! Как родящая мать жаждет ребенка и готова принести себя ему в жертву, так и творец должен разродиться. Вдохновение мучит и требует воплощения, если бы не было кистей и холста, я писал бы по воде пальцем, представляя силой воображения все мельчайшие подробности! Вот она, сверхчеловеческая сила искусства, украшающая и преображающая жизнь, делающая из творца героя!

Я стоял и сквозь розовую полутьму видел грядущие образы Прекрасного и Великолепного, всё то, что стоит вокруг меня, ждет, властно требуя своего рождения!..

Вдруг раздался резкий шум, сидевший на унитазе герр барон нечаянно нажал рычаг и спустил воду.

— Я и забыл, что мы в уборной! Вы вашим искусством закружили мне голову, теперь придется выходить на улицу с мокрой задницей!

Гауфюрер расплатился очень щедро. Паломничество его друзей в новую виллу превратило их в моих поклонников. Они все просили принять новые заказы. Обо мне заговорили, я сразу вошел в моду. Журнал «Kunst und Gewebe» поместил очень лестную статью с цветными репродукциями, потом откликнулись французский «Arts decorotifs» и лондонский «The Artist». Ванная и уборная всюду фигурировали. В телефон с восторженным рыданием в голосе говорили.

— Дорогой мэтр, пожалуйста! Пожалуйста!! Отделайте мою виллу, да, всю целиком, с головы до пят, и уж, конечно, не забудьте ванную и уборную! Как у герра гауфюрера!

Сначала до меня не дошел смысл этих разговоров, но как-то раз в театре я услышал обрывок фразы. Говорили два господина и две дамы очевидно о стиле в декоративном искусстве. Одна из дам что-то с жаром доказывала и повторяла: «Да, уборная ван Эгмонта, только это, и ничего меньше, только уборная ван Эгмонта как Новое Слово в искусстве!»

Один журналист несколько раз повторил мне с уважением и завистью: «О вашей уборной говорит весь город!» Наконец, на открытии одной выставки, проходя мимо группы немецких художников, которые мне завидовали, я услышал позади себя нарочито громкий и вызывающий разговор.

— Этот? Модный иностранец? Наш берлинский Latrinenkonig (король отхожих мест).

— Король дурачества…

— Король свинства…

— Король уборных…

Как римский папа, я ношу на своей голове тиару с тремя коронами…

«Почему?» — спрашивал я себя тысячу раз и тысячу раз отвечал: «Потому что это неизбежно и естественно в обществе, где ты живешь!»

Я вспомнил много мелочей, которые мне вначале не были понятны. Пришлось специально поехать домой и в Чехословакию, познакомиться с нужными людьми, перечитать не один десяток книг. В конце концов, все стало ясным. В этом обществе всё покупается и продается. Всё, до человека включительно. «Пестрая корова» была послана в море несмотря на то, что она была в аварийном состоянии и была не судоходна. Компания скупала старые суда, зарабатывая на их катастрофах, поскольку эти старые калоши страховались на большие суммы. Почему английский угольщик пропорол борт? Поползли слухи о намеренной организации столкновения судов. Крупнейшие торговые фирмы для получения высоких страховых сумм сами сжигали свои предприятия. Передо мною свежие лондонские газеты, в которых сообщается о сговоре между поджигателями и начальником лондонских пожарных команд. Невероятно? Чудовищно? Гибли доблестные пожарники и самоотверженные служащие. Их хоронили как героев, точно так же погиб и был похоронен мой отец. После наводнения в Голландии у нас цены подскочили, и я с ужасом нашел в старых газетах радостные сообщения об оживлении в торговле. Мсье Татя — обманщик и прохвост, волк в овечьей шкуре. В Чехословакии мне объяснили хитрую механику этого балагана: одураченные крестьянские сыны верили вранью о новом мире без пролетариев и капиталистов, шли на завод, где не было профсоюзов, и работали до изнеможения. В тисках завода, заводских столовых и домов, через пару лет работы на конвейере, когда у них начинали трястись руки, заводская полиция выгоняла их вон, и после расчета у «восторженных сотрудников» в карманах ничего не оставалось. Жалкие акции в руках этих тысяч мелких владельцев не позволяли им противопоставить себя основному владельцу и диктатору — ультракапиталисту в маскарадной кожаной куртке и с фальшивым красным знаменем в руке. Неизвестный по кличке ван Аалст — не клоун и не гангстер, это бывший преподаватель литературы, типичный служака, который позавчера в одной фирме продавал знания, вчера в другой торговал пушками, сегодня у третьих хозяев торгует порнографией, а завтра у четвертых аккуратно и равнодушно будет торговать пылесосами или Евангелиями. Какое дело колесику до продукции всей машины? Колесико вертится, делает свое дело, и его хорошо смазывают, ну и все! Даже Святые Простофили, все эти папы, диктаторы и королевские акулы, даже они, по существу, являются не более как производными этого жестокого, — нелепого и преступного общества, уродующего людей и направляющего их таланты и способности на дурное.