Зинаида Гиппиус - Том 7. Мы и они

• Название: Том 7. Мы и они
• Автор: Зинаида Гиппиус
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-268-00453-0, 5-268-00516-2

В 7-м томе впервые издающегося Собрания сочинений классика Серебряного века Зинаиды Гиппиус (1869–1945) публикуются ее книга «Литературный дневник» (1908) и малоизвестная публицистика 1899–1916 гг.: литературно-критические, мемуарные, политические статьи, очерки и рецензии, не входившие в книги.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Ю. Писарева. «Улыбки и слезы». Сборн. рассказов и стихотворений. – Заставочка и обложечка такие, что это новейшее варшавское произведение похоже скорее на детище царевококшайской типографии лет 20 тому назад. На первой странице читаем:

Научи меня, Великое Начало,
Душу принести на жертву идеалу…

О. Александрова. «Борьба жизни со смертью». Выпуски. – Читателю богатому, не знающему, куда деньги давать, я бы рекомендовал накупить побольше этих брошюр и жечь, не открывая. Лубок какой-то даже зловредный, граничащий с патологией; скучнейшее из помешательств.

Н. Попов. «Лили (Власть женщины)». – На обложке розочки, гостинодворский модерн. Вся бумага – нежно-голубая. Лили – героиня – обольстительная и благородная падшая женщина. То есть такой хотел ее, кажется, сделать г. Попов, но все у него в конце замутилось. С горечью, с ужасом читаю я на этой книге: «пятнадцатая тысяча». Пятнадцать тысяч! Целое население города, держало в руках «Лили» и питало души косноязычием автора. Неужели пятнадцать тысяч человек могло обмануться? На что пошли? На голубую бумагу? Кто искал «пикантности» – поделом обманулся. Но другие? Для меня все-таки загадка – «успех» (читательский) книг, подобных «Лили». Я понимаю распространение лубка откровенного, вроде Арсенов Люпенов и Нат Пинкертонов; он может «интересовать». Главное же, неисцелимое, свойство лубка «под литературу» – абсолютная неинтересность. Обыкновенный читатель может прощать плохой стиль, даже не замечать нелитературности книги, но мне всегда казалось, что в таком случае он требует «интересности», занимательности. Чем же прельстила «Лили» толпу в 15 тысяч? Чем прельщают «Ключи счастья» г-жи Вербицкой? Они, эти «Ключи», столь же нелитературны и, главное, в той же мере незанимательны, как и Лили. Тут очевидное недоразумение. А может быть, есть в современном русском «простом читателе» неизвестная черта, – для нас, присяжных литературных судителей, неизвестная; а для читателей вряд ли очень лестная.

Поднимемся, однако, ступенькой выше, перейдем от безграмотности к полулитературности.

Не знаю только, можно ли книгу А. Куркина «Очерки новейшей бурсы» поставить в разряд «полулитературных». Слишком первобытно неумело она написана, и как это жаль! Тема по существу интересная. А книгу смогут прочесть разве только однокашники А. Куркина. Прочтут и скажут: «Ага, вон что Алеша-то вспоминает. И написал! Да, да, как же, было это у нас!» Но помимо товарищей одного выпуска с А. Куркиным, книга никому ничего не даст и не может дать, разве внушит сожаление к автору, как к доброму человеку, занимающемуся явно не своим делом.

Валериан Светлов. «Змея и чаша». (Изд. Маркса.) Рассказы из «быта» военных докторов. – Автор, кажется, «присяжный» писатель, и потому удивительно, что у него нет примитивного навыка. Язык мало гладкий и утомляет серая, серая скука – признак неисцелимой бездарности. Напечатано убористо, но все же не рекомендую покупать эту книгу и на железнодорожных вокзалах: она не развлечет, а утомит.

Вяч. Артемьев. «Стены» (Изд. Гонг.) – Тоже рассказы из военного быта, в ином несколько роде, как будто живее, но зато с большими претензиями.

И. Данилин. «Рассказы» (Изд. Сытина.) – Книжка, в сущности, совершенно невинная. Никаких, конечно, надежд, никакого интереса, но и зловредного ничего.

О. Снегина. «Рассказы». – Не очень затейливое женское рукоделье. Любовь, дети. Детские платьица часто удаются дамам. О любви г-жа Снегина пишет так: «Тайные мечты жгли его в часы одиночества, но мешал какой-то неясный страх…» и т. п. Очень обыкновенно, – до безобидности, если ничего не требовать.

Л. М. Гущин. «Новые рассказы». (К-во Антей.) – У всех этих современных полулитературностей – бесплодная надежда на какую-то милую «картинку», именно картинку, без хвостика, без сюжета, без эпоса. А язык вроде: «Сегодня волшебная лунная ночь…», «Как ядовитая змея прокрадывается в душу апатия…». Один рассказ называется: «Роза в трауре».

Е. Курлов. «Ира» и др. рассказы. – Неприятные рассказы, не без позывов на декадентство пятнадцатилетней давности. Особенно неприятен первый рассказ: волшебная Арина превращается в Иру; и во время превращения «чудные серые глаза с поволокой зажигались огнем, все лицо светилось совершенно своеобразным ярким светом». Не занимательно.

Г. Завражный. «В народе». – Это симпатичная невинность. Похоже, что автор сам из народа. Он – «сознательный», но при этом добродушен и оптимистичен. Ни языка, ни рисунка – нет, конечно, но нет и претензий; и за то спасибо.

Однако подымемся еще на одну ступеньку выше, перейдем к хорошей середине, к хорошему второму сорту. Идти так, как я иду, т. е. снизу вверх, – выгоднее и приятнее. После какого-нибудь Львова радуешься и Снегиной, а после Снегиной видишь достоинства Гусева-Оренбургского, видишь ясно все его права на существование.

Гусев-Оренбургский! Да неужели он – серьезный литературный писатель, – «хорошая середина»? Это зависит от точки зрения. Подойти к г. Оренбургскому с литературной программой maximum – и от него ничего не останется. Но справедливо ли это? Нужно ли?

Нет, Гусев-Оренбургский, да и не он только, а и г. Шмелев, и г. Сургучев, и г. Коцюбинский (все изданные «Знанием», в скромно-приличных, форменных обложках) – это настоящая середина, второй литературный сорт, имеющий право на читателя. Индивидуальные особенности очень не резко выражены у таких писателей. Описывают они, приблизительно, одну и ту же среду, у них похожий, спокойно недурной язык (если и есть прорухи, то во всяком случай в тонкостях, недоступных для обыкновенного читателя), – а главное, что делает их мало-различимыми, – это то, что они пишут под одинаковым углом зрения, под знаком однообразной воли, переходящей иногда в однообразную тенденцию. Середина – типична, но не индивидуальна. Гусев-Оренбургский, может быть, немного талантливее Шмелева; зато последний нигде не изменяет себе, а у г. Оренбургского в его очень недурных рассказах из, жизни современного духовенства есть неожиданные выпады в «модерн»; это нейдет к мирному писателю, это безвкусно и производит такое впечатление, точно хорошие, ясные люди вдруг заболели мгновенным умопомешательством. Но есть рассказы и выдержанные.

Единая воля в произведениях г.г. Шмелева, Сургучева, Г.-Оренбургского, Гольдебаева и других – воля чаще добрая. И при наличности недурного языка и некоторых способностей нельзя не назвать эти книги хорошими средними книгами для чтения. Именно хороший второй сорт.

Однако подниматься еще выше, еще на одну ступеньку – некуда. У нас, по совести, нет сейчас «литературы» хорошего первого сорта (литературы, а не отдельных двух-трех писателей и поэтов). Есть целая гирлянда авторов, резко отличающихся по типу от упомянутых, от «хорошего второго сорта»; но я бы назвал эти тоже очень типические произведения «дурным первым сортом».

Разны они – небо и земля! но, в конце концов, может быть, равноценны. Выбор между хорошим вторым сортом и дурным первым делается по вкусу. Кому что больше нравится. Человека мечтательного, тонкого, пустоватого и слабовольного повлечет скорее в «модерн», к Петру Кожевникову, скажем; напротив, читатель более свежий, более молодой и грубовато действенный, – если он еще не успел отравиться купоросом Л. Андреевских творений, – с большим интересом станет читать Г. Оренбургского, в крайнем случае, даже Тана (хотя Таи скучнее и плоше). Между прочим: литература первого типа нужна более для «читателя»; я уверен, что Сургучев и Шмелев мало читают друг друга; литература типа второго очень интересует самих ее творцов, каждый следит за тем, что вышло из-под пера собрата, умеет оценить, умеет выбранить. «Модерн» живет самим собою.

Но посмотрим ближе на этот «модерн», на «дурной первый сорт». Я не случайно назвал Петра Кожевникова. Его последняя книга «рассказов» (изд. Шиповника) очень характерна для определений общих. Посмотрите, какие удивительные у него описания: «Была листва платанов нежно-зелена и в золоте, и каждый лист как маленькая с пальцами ладонь. А стволы стальные, как голое тело, и, как голое тело, кое-где шелушились».

Или: «…Вой вечерние осокоря над розовою речкою. Гаснут их отражения, но уходят жить в иных водах…» «…Весь день со стороны города летало что-то розовое: твои, весна, световые райские птицы…» Но не передашь в короткой цитате всю кружевную прелесть этих описаний. Если бы, однако, я сказал, что это цитаты не из Кожевникова, а из Б. Зайцева, мне бы легко поверили. Так же, как приведи я пять строчек из Сургучева и скажи, что это Шмелев – никто не усомнится. Коротенькие цитаты, впрочем, еще ничего не доказывают. Строить на них что-либо – дешевая задача. Но можно сделать другой опыт. Передо мной два новейших романа «модерн»: в журнале «Новая жизнь» роман г. Чулкова «Дом на песке» и в альманахе «Шиповник» роман А. Толстого «Две жизни». И там и здесь – деревенская барышня, которая потом выходит замуж. Без особого труда можно составить целую страницу или две так, что никто не заметит, где кончится г. Чулков и начнется Толстой. При этом я еще беру двух таких неравных писателей: Ал. Толстой природно талантлив, нутром талантлив, а г. Чулков – лишь словопереимчив, памятлив и заметлив; коренная его, собственная, пустота обнаруживается скоро. Неравноценность этих двух писателей вне сомнения, – а вот есть же между ними какая-то общность, тот и другой принадлежат объединяющему их «модерну». Ни одного из воспитанников «Знания» к Чулкову не приставишь.