Зинаида Гиппиус - Том 7. Мы и они

• Название: Том 7. Мы и они
• Автор: Зинаида Гиппиус
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-268-00453-0, 5-268-00516-2

В 7-м томе впервые издающегося Собрания сочинений классика Серебряного века Зинаиды Гиппиус (1869–1945) публикуются ее книга «Литературный дневник» (1908) и малоизвестная публицистика 1899–1916 гг.: литературно-критические, мемуарные, политические статьи, очерки и рецензии, не входившие в книги.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Теперь, кажется, г. Сивачев устроился: книгоиздательство «Современные проблемы», выпустившее «Записки», обещает нам и «полное собрание сочинений» г. Сивачева. Нельзя не порадоваться за человека; ведь в последнем-то счете человек дороже литературы. Но я почти уверен, что если критика найдет «сочинения» плохими, г. Сивачев не задумается послать лишнее проклятие интеллигенции, не признающей «народа», еще раз объявит литераторов «банкротами духа». И вот это будет уж совсем нехорошо… для г. Сивачева и ему подобных, конечно.

Среди «представителей народа», идущих ныне в «проклятый город», в «проклятую интеллигенцию» и, в частности, в литературу (куда еще идти? Не забудем, ведь для нее достаточно «милости Божьей»), есть и женщины. Такова, например, Надежда Санжарь. Вне чисто женских особенностей ее «творчества» (о них буду говорить ниже) – г-жа Санжарь очень напоминает Сивачева. Сивачевщина ведь не индивидуальна, а типична. Налицо и гордость своим происхождением, и вера в избранничество, и негодование, и проклятия интеллигенции. У г-жи Санжарь были, конечно, свои мытарства, имеются и свои «Записки». Правда, они не так прямы, как записки Сивачева, называются «Записками Анны» и в них, судя по предисловию, не одна автобиография, а «действительность сплетена с вымыслом». Но для нас это не имеет значения, тем более что автор предисловия к обеим книгам г-жи Санжарь (есть еще книга «Заколдованная принцесса») сам то и дело подчеркивает автобиографичность «Записок» и даже «Заколдованную принцессу» называет той же Анной или Надеждой Санжарь.

В чисто художественном отношении г-жу Санжарь придется поставить если не ниже, то рядом с М. Сивачевым. Предисловие издателя, рекомендующего нам г-жу Санжарь как «существо, упавшее на землю с другой планеты, на котором еще видимы простым глазом клочья облаков, прорванных при падении» (sic!), – заранее говорят нам, что от книги нечего ждать. Сивачев счастливее: у него нет таких «услужливых друзей»; или чувства меры у него все-таки больше, и он не позволил издателям объяснять, «кровью» или не кровью написана предлагаемая «потрясающая» книга.

Нет, все-таки требование Сивачевых и Санжарей довольно возмутительны. Мы, читатели, не только не обязаны, но определенно не хотим ни «потрясаться», ни «содрогаться» от плохих книг, хотя бы эти книги были «о жизни»; мы перед самой жизнью содрогаемся… или не содрогаемся, это уж личное дело каждого, а скверная книга, претендующая одновременно и на действительность, и на художественное творчество, да еще кричащая о нашей неморальности, – такая книга по справедливости может только возмутить.

Человек дороже литературы, да; но ведь стоит же чего-нибудь и литература. Г-жа Санжарь пишет: «Факт несомненный: у меня оказался своеобразный литературный талант. Это признали, за него мне хорошо платят». Она даже «инстинктивно тянется к небу, моля его: Помоги, чтобы я смогла выдержать свалившийся на меня талант».

Г-жа Санжарь, как женщина, еще увереннее и стремительнее Сивачева. В конце концов она не одну интеллигенцию проклинает: «Я, как безумная, искала человека. Пол был для меня безразличен». «Мне надо было человека, я задыхалась от лжи, косности, подлости жизни, примириться с которой не могла». «Я металась, стонала, кричала о своей тоске по человеке…» Вскоре, однако, пол стал для нее не безразличен: «я стала искать мужчину…» «О, мои поиски мужчины-человека были не менее поучительны и красноречивы, как и поиски человека вообще». («Не менее – как…» По-русски ли это?)

Издатель в предисловии объясняет, что г-жа Надежда Санжарь вообще не может не кричать. Но чем же литература виновата? Ах, если б героиня г-жи Санжарь нашла нужного мужчину, ах, если б успокоить, накормить и пригреть Сивачева! В том-то и дело, что здесь впереди стоит вопрос не литературный и даже не моральный, как думает г. Сивачев, а просто-напросто социальный.

Характерно отличие современных «представителей народа», идущих в интеллигенцию, от старых, вечных Ломоносовых; оно в том, что прежние Ломоносовы, удачные и неудачные, были томимы «жаждой просвещения», шли учиться; таково нормальное, естественное, всегда существующее, движение снизу вверх. Но не то мы наблюдаем у всевозможных Пименов Карповых, Сивачевых, Санжарей и т. п. Не учиться они идут, а учить. В предисловии к сочинению г. Санжарь ясно говорится: «Дочь народа, выражаясь аллегорически, а по паспорту крестьянка, невежественная, она не только по-своему „учит“, но и зовет куда-то… учит и зовет не своего брата-недоучек, а лучших представителей интеллигенции, на манер „Вех“» «Записки явились своего рода бичом».

Не признак ли это дикости, ненормального состояния… отнюдь не интеллигенции, а всей России, не симптом ли коренного какого-то культурного извращения? Но пусть подумают тут социологи, я же пока вернусь к вопросам литературным.

Типично женские свойства писаний г-жи Санжарь, – вне ее личной истерики и личной недаровитости, – невольно заставили меня вспомнить несколько других образцов современного женского «творчества». По правде сказать, женский роман менее всего бывает «современен», он вечен, и если я сейчас беру «Marie Claire»[63], «Гнев Диониса» и «Vagabonde»[64], то лишь потому, что эти романы вышли недавно в свет.

Кто не знает, что в сущности всякая женщина может написать одну хорошую книгу, – книгу своей жизни? Эта общеизвестная истина постоянно подтверждается. Благодаря способности глубоко чувствовать свою жизнь, свою любовь, и безраздельно ею интересоваться, женщина может и рассказать о ней особенно искренно, точно. А первая, долитературная, свежесть языка, в простоте своей часто соприкасается с высшей простотой искусства, перешедшего все ступени сложности. И женский роман может быть органичным, живым и прекрасным, как цветок. Нашумевший французский роман «Marie Claire». именно таков. Маргарита Оду – простая женщина, тоже «из народа»; страдала она, конечно, не меньше, чем г-жа Санжарь; но благородная, тихая душа спасла ее и дала ей возможность создать свою, женскую, душистую книгу. Не хочется судить ее, не хочется разбирать, точно ли это «искусство». Рассказ идет, как будто узкий светлый ручеек журчит по камням. Роман не кончен, то есть описание доведено лишь до приезда героини в Париж. М. Оду будет, конечно, продолжать описание и, конечно, так же хорошо, – ведь это все один и тот же роман, одна и та же своя жизнь, своя история. И почему-то мне кажется, что душевный такт М. Оду охранит ее от попыток писать какие-нибудь другие романы, от литературствования. Слишком художественна для этого сама ее душа.

Большею же частью случается так: после первой удачной (единственной) книги, женщина увлекается, начинает писать дальше, уже с намерением «творить». И в результате – ряд слабых… не творений, а повторений; напрасные усилия вымысла; а свежесть языка, между тем, изменяет, – свежесть неповторима. Последняя книга французской писательницы Colette Willy «La Vagabonde»[65] – длинная, вялая, уже не в первый раз написанная история женской жизни, все та же история все той же героини, нестерпимо скучная для постороннего, – для читателя. Автор скуки не замечает, героиня, конечно, близка его сердцу. Роман написан с привычкой к языку, но бледно-бледно и не оставляет никакого впечатления.

История женщины в книге г-жи Нагродской «Гнев Диониса» – интереснее, если мы исключим длинные и довольно неожиданные рассуждения автора на счет «двуполости», выводы неудачно привязанные к роману и детски формулированные. Налицо знакомая непосредственная свежесть языка, заставляющая забывать, что тут еще нет «искусства». Но достаточно взглянуть на другую книжку – сборник рассказов той же Нагродской, – чтобы понять, в чем дело. Эти рассказы – не средняя и не плохая литература, они – не литература вовсе. Упражнение неопытной гимназистки на ею же издуманные, однообразные темы.

О женском творчестве много бы еще можно сказать, но лучше я возвращусь к нему когда-нибудь на досуге; теперь в заключение мне хочется упомянуть об одной очень хорошей книге, но своему хорошей, ничуть не похожей на «Деревню» Бунина. Это – «Узор чугунный» Бориса Садовского (К-во Альциона).

Не могу сказать, чтобы я был вообще поклонником писателя: в критических работах своих он особенно узок, подчас неловок, а спорен всегда; но как раз эта узость придает очарование его рассказам, собранным в книжке. Все рассказы – стилизация начала XIX в., притом стилизация такая любовная, с таким приникновением к эпохе, что уже ничего, кроме данного, от автора и требовать не хочется, – ни сюжета, ни личного творчества. Лучшие рассказы – те, где автора почти совсем не видно. Например, «Из бумаг князя Г.». Это даже не рассказ, это собрание писем, отрывков, документов, – им просто хочется верить, как подлинным. Гораздо слабее «Петербургская ворожея». Фигура Пушкина сделана не без банальности; вообще известные исторические лица… не то что не удаются автору, а не удается ему осветить их с особой, новой стороны. Зато от какого-нибудь «письма кузины» пахнет остро, забыто, мило, – словно из раскрытой бабушкиной шкатулки.