О. Хлевнюк - Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы

• Название: Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы
• Автор: О. Хлевнюк
• Издательство: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН)
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1996
• ISBN: 5-86004-050-4

÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷

На основе архивных документов в книге рассматривается деятельность высшего органа партийно-государственной власти в СССР. Автор исследует порядок принятия важнейших политических решений в 1930–1940 гг., взаимоотношения И.В. Сталина с его ближайшими соратниками по Политбюро — В.М. Молотовым, Л.М. Кагановичем, Г.К. Орджоникидзе, С.М. Кировым, Н.И. Ежовым. При помощи архивных документов анализируются такие важнейшие сюжеты советской политической истории, как причины убийства Кирова, конфликт между Сталиным и Орджоникидзе, столкновения между отдельными членами Политбюро, соотношение власти Сталина и его соратников на разных этапах довоенного периода.

÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷

---

О наличии такой поддержки свидетельствовало новое совещание хозяйственников ВСНХ и наркомата снабжения, созванное в ЦК ВКП(б) 22–23 июня 1931 г. От январского совещания оно отличалось гораздо большей откровенностью и радикальностью выводов. (Видимо, поэтому Политбюро приняло специальное постановление не печатать стенограмму совещания[168]. Опубликованы были лишь нескольких до неузнаваемости переработанных докладов руководителей государства). Особое место на конференции занял вопрос об отношении к специалистам, о взаимоотношениях хозяйственников и карательных органов. Говорили об этом откровенно. Критический тон обсуждению этой проблемы во многом задали Молотов и Сталин. «До сих пор есть постоянные дежурные ГПУ, которые ждут, когда можно будет привлечь того или иного специалиста к ответственности. — говорил Молотов. — Ясно, что в таких случаях создают дело, в таких случаях может получиться то, что надо всё-таки работу какую-нибудь получить». «Не надо допускать, чтобы милиционер был техническим экспертом по производству… Не надо допускать того, чтобы на заводе была специальная контора ОГПУ с вывеской, где сидят и ждут, чтобы им дела подали, а нет — так будут сочинять их», — заявил Сталин[169] (при подготовке текста своего выступления к печати Сталин вычеркнул этот пассаж). Полностью оправдывая предшествующие репрессии против специалистов, Сталин объявил об изменении курса в связи с упрочением социалистических преобразований и поворотом специалистов на сторону советской власти. Орджоникидзе выступил в первый день совещания. Основные идеи его доклада были теми же, что и у других выступавших — об изменении отношения к специалистам, расширении самостоятельности предприятий, срочном наделении их собственными оборотными фондами и т.д.[170]

Выступления Орджоникидзе и других хозяйственников на совещании отражали интересы работников промышленности — прежде всего, их стремление к относительной хозяйственной самостоятельности и защищённости от произвола партийных и карательных органов. В 1931–1932 гг. годах эти претензии находили определённое понимание у политического руководства страны. Кардинальные решения Политбюро от 10 июля 1931 г., закрепившие изменение политики по отношению к специалистам и руководителям предприятий, были результатом общей позиции Политбюро и, прежде всего, инициативы Сталина. Кстати, как видно из подлинных протоколов заседаний Политбюро, решение Политбюро по вопросам ОГПУ от 10 июля 1931 г., ограничивающее возможности арестов специалистов народного хозяйства, было написано Сталиным[171].

Всё это, конечно, не означало, что позиции Сталина не могли измениться ещё раз и что под влиянием кризиса в Политбюро могла в конце концов сформироваться умеренная группа, открыто заявившая о себе при решении важных вопросов. Пожалуй, большинство специалистов, занимавшихся политической историей 30-х годов, в той или иной мере были уверены, что такая «умеренная фракция» действительно существовала в 1932 г. Основания для такой уверенности давала информация Б.И. Николаевского об обсуждении на одном из заседаний Политбюро дела Рютина, изложенная в известном письме «старого большевика».

«Это было в конце 1932 г., когда положение в стране было похоже на положение времён кронштадского восстания, — писал Николаевский. — Восстаний настоящих, правда, не было, — но многие говорили, что было бы лучше, если бы иметь дело надо было с восстаниями. Добрая половина страны была поражена жестоким голодом… В самых широких слоях партии только и разговоров было о том, что Сталин своей политикой завёл страну в тупик: «поссорил партию с мужиком», — и что спасти положение теперь можно только устранив Сталина. В этом духе высказывались многие из влиятельных членов ЦК; передавали, что даже в Политбюро уже готово противо-сталинское большинство… Неудивительно, что по рукам ходил целый ряд всевозможных платформ и деклараций. Среди них особенно обращала на себя внимание платформа Рютина… Из ряда других платформу Рютина выделяла её личная заострённость против Сталина…

О платформе много говорили, — и потому, неудивительно, что она скоро очутилась на столе у Сталина… Рютин, который в то время находился не то в ссылке, не то в изоляторе (где и была написана его платформа), был привезён в Москву, — и на допросе признал своё авторство. Вопрос о его судьбе решался в Политбюро, так как ГПУ (конечно, по указанию Сталина) высказалось за смертную казнь, а Рютин принадлежал к старым и заслуженным партийным деятелям, в отношении которых завет Ленина применение казней не разрешал.

Передают, что дебаты носили весьма напряжённый характер. Сталин поддерживал предложение ГПУ. Самым сильным его аргументом было указание на рост террористических настроений среди молодёжи, в том числе и среди молодёжи комсомольской. Сводки ГПУ были переполнены сообщениями о такого рода разговорах среди рабочей и студенческой молодёжи по всей стране. Они же регистрировали немало отдельных случаев террористических актов, совершённых представителями этих слоёв против сравнительно мелких представителей партийного и советского начальства. Против такого рода террористов, хотя бы они были комсомольцами, партия не останавливалась перед применением «высшей меры наказания», — и Сталин доказывал, что политически неправильно и нелогично, карая так сурово исполнителей, щадить того, чья политическая проповедь является прямым обоснованием подобной практики…

Как именно разделились тогда голоса в Политбюро, я уже не помню. Помню лишь, что определённо против казни говорил Киров, которому и удалось увлечь за собою большинство членов Политбюро. Сталин был достаточно осторожен, чтобы не доводить дело до острого конфликта. Жизнь Рютина тогда была спасена: он пошёл на много лет в какой-то из наиболее строгих изоляторов…»[172].

Несмотря на то, что данные Николаевского никогда не были подтверждены какими-либо фактами или хотя бы косвенными свидетельствами, они широко используются в научной литературе и учебниках по советской истории как достоверные. Распространено также мнение, что, получив отпор по такому принципиальному вопросу, Сталин решил постепенно готовить массовые репрессии против старой партийной гвардии, что столкновение между Сталиным и Кировым по делу Рютина было одной из причин убийства Кирова в декабре 1934 г. Со временем рассказ Николаевского об обсуждении в Политбюро дела Рютина стал обрастать новыми подробностями. Б.А. Старков, например, к сведениям, почерпнутым у Николаевского, добавляет: «Резко и наиболее определённо против вынесения смертного приговора Рютину высказался С.М. Киров, которого поддержали Г.К. Орджоникидзе и В.В. Куйбышев. При голосовании Л.М. Каганович и В.М. Молотов воздержались»[173]. Старков не указывает источник этой информации. Однако, учитывая другие аналогичные утверждения Б.А. Старкова о борьбе в кремлёвских верхах (подробнее см. стр. 236–237), можно предположить, что в своём рассказе он «подкрепил» данные Николаевского лишь силой собственного воображения.

Пока ни один архивный документ не обнаруживает хоть какую-то реальную основу свидетельств Николаевского. Детальное изучение обстоятельств дела в связи с реабилитацией Рютина в 1988 г. также не выявило фактов разногласий в Политбюро[174]. Теперь известно, что Рютин был приговорён к 10-летнему тюремному заключению коллегией ОГПУ 11 октября 1932 г. Произошло это после обсуждения дела на пленуме ЦК ВКП(б) 2 октября и на Президиуме ЦКК 9 октября 1932 г. Президиум ЦКК принял постановление об исключении 24 человек как «членов и пособников контрреволюционной группы Рютина — Иванова — Галкина…, как предателей партии и рабочего класса, пытавшихся создать подпольным путём… буржуазную кулацкую организацию по восстановлению в СССР капитализма и, в частности, кулачества». ОГПУ поручалось принять против организаторов и участников этой «контрреволюционной группы» судебно-административные меры, «отнесясь к ним со всей строгостью революционного закона»[175]. Это постановление Президиума ЦКК от 9 октября было утверждено опросом членов Политбюро 10 октября 1932 г. Сталин сделал в тексте решения Президиума ЦКК лишь незначительные поправки и поставил резолюцию: «Согласен». Ниже в знак согласия расписались Молотов, Каганович, Микоян, Ворошилов и Куйбышев[176]. Отсутствие подписи Кирова в данном случае — не исключение. Киров крайне редко появлялся в Москве и почти не участвовал в работе Политбюро. Можно, конечно, предположить, что судьба Рютина решалась на строго секретном заседании Политбюро. Но упоминаний о таком обсуждении нет и в особых протоколах Политбюро («особая папка»), где содержатся сведения о решениях по куда более существенным и секретным вопросам. Если предположить ещё более невероятное — что судьбу Рютина определяли на секретном неофициальном собрании членов Политбюро без оформления протокола, то встаёт вопрос, откуда о таком собрании мог узнать информатор Николаевского, даже если это действительно был Бухарин?