Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

• Название: Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2
• Автор: Дмитрий Быстролётов
• Издательство: Крафт+
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-93675-200-1 (том 2)

Д.А. Быстролётов (граф Толстой) — моряк и путешественник, доктор права и медицины, художник и литератор, сотрудник ИНО ОГПУ — ГУГБ НКВД СССР, разведчик-нелегал-вербовщик, мастер перевоплощения.

В 1938 г. арестован, отбыл в заключении 16 лет, освобожден по болезни в 1954 г., в 1956 г. реабилитирован. Имя Быстролётова открыто внешней разведкой СССР в 1996 г.

«Пир бессмертных» относится к разделу мемуарной литературы. Это первое и полное издание книг «о трудном, жестоком и великолепном времени».

Рассказывать об авторе, или за автора, или о его произведении не имеет смысла. Автор сам расскажет о себе, о пережитом и о своем произведении. Авторский текст дан без изменений, редакторских правок и комментариев.

---

— Я тебя люблю!

— Тише! Фуркулица рядом!

— Чтоб он провалился! Обними меня! Еще!

Голос Фуркулицы:

— Ты оглох? Отчество?

— А?

— Дурак! Отчество!

— Как нам хорошо, Анечка! Спасибо тебе за все.

— И тебе. За все.

— Спасибо нам обоим, что мы живем!

— Скотина, не помнишь день суда? А карцер где у нас находится, ты помнишь? А?!

А потом золотые волны делаются теплыми и горячими, и огненными, они поднимают нас выше и выше в небо, мы плывем среди искрящихся звезд, по розовым облакам и уже не можем думать о земном.

Пролетают волшебные минуты.

Вдруг опять знакомые голоса.

— Давайте не будем напирать, заключенные! Давайте не надо, — кричит Фуркулица.

— Куды претесь, морды? — поддерживают начальника самоохранники.

Приехали! Мы снова в лагере! Звездный полет закончился…

Мы отдыхаем, обнявшись и глядя в синее небо сквозь решетку зеленых прутьев.

— Какое удивительное блаженство — любовь за ржавой колючей проволокой, — шепчу я сквозь сладкую дрему.

Минута молчания.

— Здесь часто ее заменяет только физическая страсть, — опять шепчу я.

— Это не то же самое?

— Нет. Любовь — это крылья. Без них человек только червяк.

— Да, но такой, из которого рождается бабочка! Помнишь, ты сам цитировал слова Данте о верми и фарфалле.

— Фуркулица делает все, чтобы мы оставались только верми. Один только страх быть пойманным чего стоит! Унижения и страх унижений способны превратить лагерника и его подругу в червей. Тогда остается только животный акт. Даже не человеческий разврат, а просто бессмысленное совокупление. Мы, Анечка, падение человека до уровня животного видим вокруг себя каждый день. И выразила это Катя Владимирова в стихотворении, за которое ее напрасно ругали.

— Прочти его еще раз.

— Изволь. Вот оно:

Животное тепло совокупления
И сумрак, остроглазый, как сова…
Ведь это все не жизнь, а так — едва-едва…
Моей любви предсмертное томленье!
Какой развеселившийся кузнец,
Игрушечник с кривого переулка
Изобрели насос и эту втулку,
Как поршневое действие сердец?
Вот этот унизительный контакт
Двух животов, работающих разно,
И скрип досок, и шепот несуразный,
Весь этот маленький и липкий акт?
Любовь моя! Ведь ты была иной,
И ангелы твои совсем не так летали,
Чтоб умереть над этой теснотой,
Под чавканье голодных гениталий…
Ведь мы могли с тобой туда летать,
Куда и звезды даже не всходили,
Но подползла услужливо кровать,
И задохнулись мы в одной могиле…
Где свежесть? Где покойный холодок
Любовных рук совсем еще несмелых,
И тишина, вся в паузах, пробелах,
Где главное читается меж строк?
И матовость полузакрытых век
В минуты разрешенного молчанья…
Где страсть и где любовное отчаянье?
Где ты, где ты, о прошлогодний снег.
Окончено тупое торжество.
Свинья на солнце смотрит исподлобья.
Что ж, с богом, потерявшее подобье
Бескрылое, слепое существо!
Иди теперь в похабный анекдот
И тайного изделия открытки!
Мой бог был чист, и бесконечны пытки
Привычного падения с высот…
Зато теперь не бойся ничего:
Живи, жирей и процветай от счастья!
Таков конец; все люди на причастие
Всегда съедают бога своего!

— Рамонов Кантемир Майрамович! Рамонов! Ты что, не слышишь? Самоохранник, гони его сюда!

— Рамонов, косая сука, давай к начальнику на носках!

— Так стихотворение нацелено не против физической любви. Все любящие мужья в зоне вспомнили свою прежнюю жизнь и оскорбились за навсегда потерянных жен!

— Напрасно, Анечка. Здесь говорится о лагерной любви, а не о вольной. О любви под остроглазым совиным взглядом страха. О любви наскоро, сведенной до минимума, до физического акта без духовной близости: первая требует минут, вторая — времени и счастья в выборе. Мы с тобой счастливцы, Анечка! Тем, что нашли друг друга!

— Черви, из которых могут родиться прекрасные бабочки?

— Мы уже бабочки! Разве сейчас мы не вернулись на землю из свободного полета? Это было прекрасно!

8

— Послушай, моя бородатая бабочка! Держи кусок хлеба, самую вкусную корочку, я ее посолила. Замечаешь? Ешь и начинай сейчас же рассказывать о себе. Это нехорошо: я уже давно все о себе рассказала, а ты отмалчиваешься. Это неприлично. И обидно для меня. В чем дело?

— Я стесняюсь многого из своего прошлого.

— Работы в ОГПУ? Так ведь ты работал за рубежом, нашей крови на тебе нет!

— Эх, не все ли равно, какая кровь? Кровь есть кровь, Анечка. Но я не этого стыжусь, ведь о моей работе в разведке ты все знаешь в общих чертах, без подробностей, без оперативных данных, и они тебе не нужны. Даже в лагере я связан верностью данному слову. Но я не этого стыжусь. Ну ладно, слушай и пойми — мне нелегко рассказывать. Кое-что я обойду в своем рассказе, и ты не требуй ничего больше, иначе причинишь мне боль. Я уже утром сидел на крыльце, слушал дождь и вспоминал кое-что. Теперь продолжу для тебя.

— До обеда часа два, а то и больше. Не комкай рассказ — дай Фуркулице выкурить десять трубок!

— Ладно. Тебе удобно лежать? Ну, я начинаю.

Я тебе рассказывал, Анечка, о моей матери, ее отце и бабушке. С этой стороны у меня дурная наследственность, и, не зная этого, трудно понять и мою жизнь — сумбурную, полную ошибок, но яркую.

— Почему же ты начал так издалека? — спросила Анечка. — Каждый из нас имеет мать и бабушку.

— Потому что вместе с цветом волос и глаз произошла передача характера: моя мать — внучка взбалмошной Осы, я — ее правнук. Не зная все это, ты не поймешь поведения матери и наши жизненные истории. Тут произошла передача патологии, которую в обиходе принято называть странностями, но с точки зрения медицинской она является только преобладанием психомоторного возбуждения коры мозга над действием тормозящих подкорковых центров.

— Только не начинай медицинского анализа: в прошлом году ты опростоволосился со Сталиным.

— Я?!

— Ты. Абашидзе тебе это ясно доказал.

Я резко повернулся к ней.

— Абашидзе говорил об общественно-политических последствиях патологии в характере Сталина, а я научно их обосновал! Это сложнее и важнее, пора это понять!

— Не повышай голоса: рядом с нами Фуркулица! Медицински ты обосновал хорошо, но сделал из своего анализа ложные выводы о высоких философских заблуждениях Сталина. Этим ты смазал первую часть доклада!

— А я утверждаю, что нельзя только ругать человека такого исторического масштаба, каким является Сталин! Было бы только…

Глаза Анечки заблестели.

— Он вынужден делать добро, слышишь, — вынужден, а зло делает добровольно и с удовольствием! Он.

Я почувствовал, что кровь ударилатине в голову.

— Не кричи! Сталин…

— Не размахивай руками! Сталин…

Хр-р-р-р…

Так и есть: наше хрупкое прикрытие дрогнуло, покосилось, потом с тихим хрустом рухнуло нам на головы.

Мы сжались в комочки и притихли. Прошли минуты.

— Ну вот.

— Это ты виноват! Как ты не поймешь, что Сталин…

Но я тихонько расхохотался в ее рукав.

— Тише! Не шевелись! Пусть Сталин убирается к черту! Помни: теперь Фуркулица увидит любое наше движение — ведь навеса над нами нет!

— Так что же делать?

— Тебе остается одно: лежать тихо и слушать. Мне — говорить. Но потише. Давай повернемся на живот и будем в дырочки наблюдать за Фуркулицей. Ну? Пальцем раздвинь траву! Видишь его? Я начинаю рассказывать дальше.

— Трудно, Анечка, справедливо и честно говорить о себе. Но я попробую. Начну с одной на первый взгляд незначительной подробности.

На тринадцатом году жизни я практически без лечения перенес тяжелейшее заболевание скарлатиной. Результат: поражение вегетативной нервной системы, которое на всю жизнь сделало меня физически неполноценным. Встав с постели, я не мог выйти на улицу, потому что зрительное ощущение пространства вызывало приступ сердцебиения и рвоту, а позднее, ставши рабочим, моряком, бродягой, разведчиком и заключенным, я всю жизнь страдал от расстройства сердечной деятельности, мышечных подергиваний и сосудистых спазмов, хотя всегда и везде физически и умственно работал не хуже, а зачастую и лучше здоровых, но только за счет невероятного напряжения воли. То, что другим давалось легко, просто и естественно, то мне приходилось выжимать из своего сердца, мышц и мозга только насилием над собой. Люди считали меня здоровяком потому, что я привык скрывать свои недостатки. Окружающие не подозревали, каких усилий мне это стоит. Все, чего я достиг в жизни, было прежде всего добыто волей, воспитанной в муках. Это первое, что я прошу заметить, Анечка.