Франсина-Доминик Лиштенан - Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750

• Название: Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750
• Автор: Франсина-Доминик Лиштенан
• Издательство: ОГИ
• Жанр: История
• Год: 2000
• ISBN: 5-900241-28-9

История России в 1740-1750 гг. глазами французских и прусских дипломатов, отношения между послами как отражение и двигатель европейской политики — вот главный сюжет книги, удостоенной в 1998 г. премии Французской  Академии. В приложении опубликованы отчеты о русском дворе, написанные в 1747 и 1748 г. двумя прусскими посланниками.

---

Долгие годы Бестужев ставил внешнюю политику России в зависимость от состояния ее финансов и заключал союзы с тем, кто платил больше денег. Теперь все субсидии были истрачены, казна находилась «в состоянии чрезвычайного истощения»{417}, а англичане отказывались платить дальше. В феврале 1750 года Гольц сообщил своему государю о падеже скота в Лифляндии, где были расквартированы русские войска. Возникли трудности в снабжении их провиантом. Из-за напряженной международной обстановки крестьянам не удавалось продавать хлеб за границу. Малороссия, где располагались основные рудники, страдала от постоянных набегов татар{418}; они затрудняли доступ в леса (источник топлива) и перевозку свинцовой руды на заводы, где сырой металл переплавляли и отделяли от него серебро{419}. Бестужеву удавалось держать все эти обстоятельства в тайне от царицы; он скрывал от Елизаветы нищету, царящую в провинциях, и тешил ее россказнями вроде известия о только что изобретенном пушечном ядре, способном убить разом «уйму народу»{420}. Канцлер, которому были на руку всеобщее смятение и неуверенность, вел двойную игру; в отношениях с Елизаветой, которую он же сам и изолировал от всего мира, он подчеркивал собственную незаменимость, а на международной сцене прятался за образом величественной российской императрицы.

Вплоть до 1749 года он без труда совмещал две эти линии поведения, так как царица удовлетворялась ролью пассивной наблюдательницы{421}. Однако голштинское дело вывело ее из оцепенения, и канцлер, несмотря на прекрасные отношения с Сенатом и большей частью иностранных посланников, утратил контроль над Голштинией. Впрочем, ему удалось в очередной раз еггасти положение, оставив щекотливую голштинскую тему и обратив подозрения императрицы против векового врага России — Швеции. Бестужев сумел разбить франко-прусскую партию, однако при русском дворе у Людовика XV и тем более у Фридриха II оставались могущественные, хотя и тайные, союзники в лице великого князя и его супруги. Елизавета же, несмотря на все свои недостатки, несмотря на беспечность и лень, оставалась императрицей, держалась величаво и внушительно, служила воплощением самодержавия и гордилась тем, что продолжает традиции отца. Все эти особенности, очевидные даже на примере сравнительно мелкого вопроса о крохотном Голштинском герцогстве, очень скоро проявились в масштабе всей европейской политики: следствием их стала чехарда, сказавшаяся самым отрицательным образом на судьбе Пруссии, чей король, плохо информированный неопытным посланником, страдающий попеременно то манией величия, то манией преследования, занял позицию сугубо оборонительную и довольно скоро за это поплатился.

Глава одиннадцатая. ОТЛИЧНО РАЗЫГРАННАЯ ШАХМАТНАЯ ПАРТИЯ[116]

Бестужев хотел войны во что бы то ни стало, дабы спасти свое собственное положение и честь своей страны. В 1748–1750 годах французов и пруссаков объединяла общая цель — те и другие внимательно наблюдали за развитием дел в России. Дуэты посланников, аккредитованных при шведском дворе[117], следили из Стокгольма за кознями русского канцлера и тем усиливали позицию Петра Федоровича — неудобство, с которым Бестужев непременно хотел покончить. Смирившись с тем, что Елизавета поддерживает племянника, он решил отдать все силы борьбе против Швеции и помешать другому представителю Голштинского рода, Адольфу-Фридриху, супругу Ульрики фон Гогенцоллерн, занять шведский престол, наследником которого он был официально объявлен. Версаль и Потсдам не замедлили бы отозваться, и внутрироссийский кризис нашел бы разрешение на международной арене. Адольф-Фридрих не внушал Бестужеву доверия; канцлер предпочитал заменить его человеком более надежным — например, англичанином. Благодаря австро-русской коалиции Георг II усилил бы свои позиции на Балтике; поддержку ему оказала бы Дания, расширившая свою территорию на юго-востоке за счет владений Петра Федоровича, — таким образом влиянию Фридриха и Людовика в Скандинавии был бы положен конец. В Стокгольском риксдаге шла борьба между «шляпами» — «французской» партией, выступавшей за восстановление абсолютной монархии, и «колпаками» — «русской» партией, выступавшей за сохранение парламентского режима»[118].

Бестужев решил поддержать «колпаков» — партию помещиков, считавших необходимым ограничить монархию посредством Генеральных штатов. Канцлер, неизменно придерживавшийся принципа «разделяй и властвуй», надеялся благодаря ослаблению королевской власти превратить Швецию в своего рода вассала России. «Шляпы», по преимуществу городские жители, составлявшие в риксдаге большинство, сумели привлечь на свою сторону наследного принца; за укрепление власти короля выступил также президент Канцелярии иностранных сношений Карл Густав Тессин; русского канцлера эта позиция не устраивала, и он предоставил «колпакам» средства для защиты их принципов. Напряжение усилилось, и с 1746 года членов «русской» партии, обвиняемых в измене родине, стали подвергать гонениям{422}. Вскоре в шведской части Финляндии вспыхнули кровавые крестьянские бунты; территория эта оказалась на грани гражданской войны, причем дело осложнялось тем, что Россия и Дания поддерживали восставших.{423} Дополнительную смуту вносил Корф, русский посланник в Стокгольме, поведение которого возмущало даже людей, настроенных в высшей степени доброжелательно[119]. Направленный в Швецию для того, чтобы помогать советами «колпакам», дипломат лишь оскорблял их своими вызывающими, наглыми манерами. Он слишком ясно давал шведам понять, что они просто-напросто подчиненные Елизаветы. Ситуация в Швеции стала взрывоопасной, внешнее давление разрушало и без того хрупкое внутреннее равновесие. Получалось, что Бестужев снова пошел по неверному пути?

После ахенской неудачи канцлер искал случая искупить свои ошибки. План его на первый взгляд отличался простотой: использовать Швецию для того, чтобы спровоцировать конфликт с Пруссией и тем оправдать отправление в Европу русского корпуса.{424} Пруссия, чья роль на европейской арене стремительно возрастала, грозила затмить Россию и нарушить целостность ее границ. С Россией граничила Восточная Пруссия; Восточная Померания, отошедшая к Пруссии по условиям Вестфальского мира (1648), дала герцогству Бранденбургскому выход к Балтийскому морю. Присоединение Силезии приблизило прусскую границу к Польше, находившуюся в «зоне влияния» Елизаветы. Иначе говоря, Фридрих II угрожал потеснить русских царей на северо-востоке Европы, но и сам оставался крайне уязвим. Договор о взаимной помощи между Стокгольмом и Берлином, подписанный в 1746 году, договор о денежной помощи, который Швеция в том же году подписала с Францией{425},[120] возобновление союза с Портой (май 1747 года) — Петербург не мог смотреть на все это равнодушно[121]. Старая союзница Франции, Турция неоднократно выражала свою тревогу в связи с событиями на берегах Балтийского моря{426}. Фридрих не упустил случая удовлетворить свою жажду мести; он призвал версальский кабинет разжигать в султане Махмуде I ненависть к Австрии и России, с тем чтобы турецкий самодержец «впредь уделял больше внимания делам европейским». В этом случае Турция сделалась бы главной противницей России и, продолжай та вмешиваться в шведские дела, поговорила бы с ней «серьезно»{427}. Европа, уставшая от сражений, не захотела бы начинать новую войну, но с тем большим удовольствием наблюдала бы за тем, как разгорается конфликт между двумя восточными колоссами. Бестужев понял, что именно ставится на карту, и принялся запугивать Елизавету; он рисовал ей апокалиптическую картину России, которую с одной стороны теснят Турция, Персия и Монголия, а с другой — Швеция и Пруссия. Превентивная война на балтийских берегах могла обеспечить безопасность хотя бы на северо-западном фронте. Елизавета постепенно смирилась с мыслью о неизбежности новых конфликтов, однако начать военные действия первой все равно отказывалась. Зато канцлер ее не отказался от своих намерений и прибегнул к любимому методу — шантажу: он принялся уверять императрицу, что в Швеции зреет заговор с целью свергнуть ее с престола и за это преступление шведов следует наказать{428}. Призрак Ивана Антоновича был по-прежнему годен к употреблению{429}. Тотчас последовала целая цепь интриг: шантажисты искусственно раздували мелкие происшествия до размера серьезных государственных дел. Все это, как и было задумано, вывело императрицу из равновесия, вследствие чего роли поменялись: Бестужев сделал вид, будто уступает давлению своей государыни и против воли начинает войну со Швецией, а возможно, также с Францией и Пруссией. После неудачного вступления русских войск в войну за Австрийское наследство канцлер сделался очень осторожен — и был готов пожертвовать славой российской императрицы.