Франсина-Доминик Лиштенан - Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750

• Название: Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750
• Автор: Франсина-Доминик Лиштенан
• Издательство: ОГИ
• Жанр: История
• Год: 2000
• ISBN: 5-900241-28-9

История России в 1740-1750 гг. глазами французских и прусских дипломатов, отношения между послами как отражение и двигатель европейской политики — вот главный сюжет книги, удостоенной в 1998 г. премии Французской  Академии. В приложении опубликованы отчеты о русском дворе, написанные в 1747 и 1748 г. двумя прусскими посланниками.

---

Первыми отступились датчане. Фредрик V уполномочил Линара, своего представителя в Петербурге, сговориться с австрийским и английским посланниками, с тем чтобы все они сообща попытались отговорить царицу от мысли о вторжении в Швецию. Мария-Терезия не скрыла своих тревог относительно возможной реакции Порты; там только что сместили великого визиря и теперь из Стамбула раздавались речи куда более агрессивные, чем прежде. Воспоминание о турках, осаждающих Вену, еще не изгладилось из памяти австрийцев. Императрица-королева официально отказалась участвовать в разрешении шведского вопроса. Георг II вышел из положения, снова повторив, что примет участие в военных действиях, только если возникнет прямая угроза русской территории{443}, что же касается изменений в шведской конституции, то относительно них английский король высказался весьма неопределенно.

В августе 1749 года Панин объявил, что императрица введет свои войска в Финляндию, как только узнает о кончине Фредрика I, и выведет их лишь в том случае, если преемник старого короля сохранит форму правления, обозначенную в Ништадтском мирном договоре. Это было равнозначно объявлению войны. Тессин притворился изумленным и успокоил Панина: никаких перемен в конституции не планируется. Швед прекрасно понял, что значат намерения — впрочем, совершенно незаконные — русских вмешаться во внутреннюю политику его страны. Однако министр забыл о раздражительном короле Пруссии. Его «Декларация, кою до сведения русского двора довести следует», могла развязать ту войну, о которой так мечтали Австрия и Саксония (надеявшиеся, что эта новая война окажется роковой для их заклятого врага Фридриха). Тоном, не терпящим возражений, прусский король «требовал», чтобы императрица «немедленно прекратила» вторжение, которое неминуемо повергнет Север в «смятение и тревогу». Он настоятельно рекомендовал императрице «удовлетвориться учтивым и приличным ответом, какой дала ей Швеция», и в дальнейшем «освободить шведов от необходимости давать какие бы то ни было объяснения»{444}. Варендорф, придя в ужас от прочитанного, позволил себе внести в текст некоторую правку — поступок, свидетельствующий не только о такте данного дипломата, но и о расхождениях во взглядах между Берлином и прусским посольством в Петербурге. Варендорф сосредоточил декларацию Фридриха на русско-прусских отношениях{445} и убрал все обвинения в покушении на права народов — умный ход, в основе которого лежали большой опыт и глубокое понимание русских политических реалий. Тем не менее в конце весны 1750 года война по-прежнему казалась неизбежной и угрожала не только Швеции, но и — через нее — Пруссии. На сей раз европейские монархи решили принять меры, и Адольф-Фридрих по наущению Версаля публично объявил о своей верности парламентскому режиму. Англия одобрила этот поступок и предложила Голландию в качестве посредницы на переговорах между Петербургом и Стокгольмом, дабы раз и навсегда покончить с этими «бессмысленными разногласиями»{446}; Версаль, однако, предпочел увидеть в этой роли Данию, которая «однажды уже взяла на себя труд примирить Швецию и Россию»{447}. Россия видеть Фредрика V в качестве третейского судьи не согласилась; Бестужев счел, что дочери Петра Великого не пристало в столь опасном деле прибегать к помощи третьих лиц{448}. Впрочем, под давлением австрийских и датских дипломатов, а также благодаря английскому посланнику Гаю Диккенсу, который оказался тонким психологом и вовремя напомнил о бюджете и субсидиях, Бестужев в конце концов сдался. Он публично отказался от «Промемории», обнародованной Паниным, но не смог удержаться от скрытых угроз и намекнул, что, пусть даже вторжение русских войск в Швецию остается крайне маловероятным, доведет численность армии, стоящей в Финляндии, до 69 000 человек{449} Елизавета помешала установлению в Швеции абсолютной монархии, которую считала опасной для себя, однако риксдаг намеревался отплатить русской императрице за беззаконное вмешательство в шведские дела: целый ряд членов партии «колпаков», заподозренных в шпионаже в пользу России, был арестован, и это на время успокоило риксдаг и предотвратило гражданскую войну. Все вздохнули с облегчением.

В поисках новых союзников

Дипломаты, аккредитованные при европейских дворах, знали, что обязаны вести себя сдержанно, умеренно. В Петербурге же дипломаты, поневоле втягиваемые в бестужевские авантюры{450}, жили в том темпе, какой задавала эта столица. Бывшая зеркалом международной политики в 1740–1748 годах, она и в течение последующих двух лет оставалась отражением континентальной дипломатии — отражением, впрочем, искаженным, в частности, из-за отсутствия одного из протагонистов — Франции. С весны 1749 года Гольц стал отмечать в донесениях растущую холодность в отношениях между русским канцлером и британским посланником Гиндфордом. Однажды вечером в театре канцлер подошел в партере к представителям английского посольства; судя по жестам и выражению лица, он был чем-то расстроен и сильно растерян{451}. Некоторая напряженность появилась и в его отношениях с Бернесом, представителем Марии-Терезии. Датского посланника Хеусса, поддерживавшего теснейшие отношения с англичанами, Бестужев явно избегал, зато ночи напролет обсуждал что-то с саксонцем Функом, злейшим врагом Фридриха{452}. В Петербурге происходило что-то странное. Неужели англичанин Гиндфорд решил «потешить публику и надуть Россию»{453}? Какова позиция австрийца Бернеса — ведет он двойную игру или отныне во всем следует указаниям Георга II? А что саксонский представитель — быть может, он примкнул к милой сердцу Бестужева антишведской лиге?{454} Гольц внимательнейшим образом наблюдал за взглядами и жестами коллег — и терялся в догадках. Тем временем после многомесячного молчания из тени вышел Воронцов и попытался вернуть расположение императрицы, открыв ей глаза на сотрудничество Бестужева с некоторыми европейскими дворами. Выходило, что канцлер, «буйный, безнадежный безумец», готов продать родину, посланники союзных держав «подливают масла в огонь», а их государи «под рукою стремятся поставить Россию в затруднительное положение, нисколько не беспокоясь о том, как она из него выходить будет»{455}. Гольц верил подобным речам, а Фридрих II усваивал из них только то, что отвечало его нелестным представлением о русском дворе.

Труднее всего было понять, как относится к русской союзнице императрица Мария-Терезия. В Петербурге австрийские дипломаты вели себя весьма скромно и ни во что не вмешивались, зато в Версале они развили бурную активность. Кауниц[126], новый австрийский посол в Париже, держался настолько учтиво и даже елейно, что Ле Шамбрье встревожился — и недаром. 24 марта 1749 года австрийский дипломат, сторонник пересмотра прежних союзнических отношений — пересмотра, который впоследствии привел к Семилетней войне[127], — подал Марии-Терезии записку, в которой советовал не пренебрегать Францией. По мнению Кауница, у империи Габсбургов имелся один-единственный настоящий враг — Пруссия; именно против него и нужно было вести борьбу, с тем чтобы отобрать захваченную силой Силезию. Кауниц предлагал постепенно вернуться к пакту антипротестантских стран и непременно включить в новую коалицию Людовика XV — ведь его сомнения и колебания относительно союза с Фридрихом II ни для кого не составляли секрета.{456} Сам того не ведая, Ле Шамбрье присутствовал при медленном возрождении той системы, за которую по окончании войны за Испанское наследство выступал Людовик XIV: две католические державы должны сблизиться, дабы избежать распрей и войн, гибельных для «могущества обеих», и не позволить многочисленным монархам, желающим «стать наравне» с Бурбонами и Габсбургами, осуществить это дерзкое намерение{457}.

Понятно, что вынашивая столь далеко идущие планы, австрийцы не имели ни малейшего основания участвовать в авантюрах Бестужева; французское присутствие на берегах Балтики, союз между Стокгольмом и Версалем вынуждали Австрию сохранять нейтралитет в северных делах. Не пересматривая северную политику Марии-Терезии в целом, Кауниц тем не менее уберег Австрию не только от военного, но даже и от дипломатического вмешательства в решение шведского вопроса. Выбор нового наследника престола и изменение конституции в Швеции, возможная война между Швецией и Россией заставили бы Людовика и Фридриха вмешаться, что способствовало бы их сближению и затруднило формирование новой системы союзов. Еще страшнее было бы вмешательство Порты, также вполне возможное.{458} Нестабильная обстановка внутри Российской империи вынуждала ее союзников к определенной осторожности. Бестужев слишком скомпрометировал себя в пору подписания Ахенского мира; тогда казалось, что вот-вот последует его скорая отставка, больше того, что он, любитель выпивки и скандалов, вот-вот отправится в мир иной. Царица, измотанная ночными забавами, также чувствовала себя с каждым днем все хуже; ее одолевали разнообразные недуги. Личность Петра Федоровича не внушала доверия, а его слепое преклонение перед Фридрихом II сулило австрийцам самые мрачные перспективы. Новый переворот, организованный старинной знатью, которую раздражала череда фаворитов-выскочек, сменявших один другого во дворце, народное восстание — все эти варианты развития представлялись вполне возможными. Как бы там ни было, канцлер слишком много внимания уделял шведской проблеме и слишком мало — Пруссии; Кауниц не был уверен, что Фридрих решится на военное вмешательство в северные дела, а без этого отнимать Силезию силой было весьма рискованно. Кауниц изобрел план куда более изощренный. Предполагалось, что Россия примирится со Швецией и попытается восстановить отношения с Францией, а поскольку Австрия с 1746 года связана с Россией двусторонним договором, к гипотетическому франко-русскому автоматически примкнет и она, Георг же II займет выжидательную позицию. Кауниц посоветовал Марии-Терезии не вмешиваться в шведские проблемы, не рисковать жизнью своих подданных ради столь неопределенной цели, а в удобный момент приняться за Пруссию, опираясь при этом на помощь татар, калмыков и казаков… Лишившись французской поддержки, оставшись в одиночестве, Фридрих будет вынужден возвратить свои силезские приобретения. Кауниц уговорил Марию-Терезию быть с царицей совершенно откровенной: на первых порах пусть Елизавета займет выжидательную позицию, а дела в Швеции тем временем сами собой придут в порядок. Если же русская императрица будет настаивать на войне (что, впрочем, совсем не в ее характере), то, несмотря на договор 1746 года, следует предоставить ей действовать самостоятельно. Европа должна убедиться в миролюбии Австрии; это — первый шаг к изменению прежней системы союзов; поддерживать добрые отношения с такими враждебными одна другой державами, как Франция, Англия и Россия, ни при каких обстоятельствах не вмешиваясь в их внутренние дела, — таков был новый девиз Шенбруннского дворца. Очень скоро к Австрии примкнула Саксония. Брюль предложил французскому двору восстановить отношения с Россией и предложил «помощь и посредничество своего двора»{459} для укрепления позиций Людовика XV на севере — а тем самым и для сближения его с Елизаветой и Марией-Терезией.