Владимир Щербаков - Болид над озером

• Название: Болид над озером
• Автор: Владимир Щербаков
• Издательство: Издательство "Знание"
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1986

Книга состоит из повестей и отдельных рассказов, среди которых особое место занимает повесть «Далекая Атлантида» — романтическое произведение о легендарной земле, спор о которой ведется уже более двух тысячелетий. Обращение автора к этой теме отнюдь не случайно, он давно занимается изысканиями в этой области и достаточно известен среди атлантологов.

Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Щербаков Владимир Иванович — писатель, сценарист, член Союза писателей СССР. В прошлом специалист в области электронных систем и математической лингвистики, много лет работает в научной журналистике. Автор научно-фантастических романов «Семь стихий», «Чаша бурь», военной повести «Летучие зарницы» и других произведений.

***

Художник Г. Басыров.

---

— У меня сложилось мнение, что он все же искал следы Фосетта, — сказал Санин, когда я спросил его об этом.

Я был согласен с ним. И все же почему Беррон отрицал этот факт?

— Он не хотел, чтобы об этом знали, — ответил на этот вопрос Санин.

— Да, но он вначале сам заявил во всеуслышание, что будет идти по следам Фосетта! — воскликнул я.

— Что ж, — сказал Санин. — Этого нельзя было скрыть. Но это — традиционная цель многих экспедиций на Амазонку, и заявление это вряд ли кто-нибудь принял всерьез. И когда Беррон открестился от него, ему поверили. Поверили! А он, судя по записям, все же думал о Фосетте. Он даже допускал мысль, что голова Фосетта могла быть в этой коллекции… я не могу думать об этом без содрогания.

* * *

Где-то в начале фильма были горы и скалы, настоящая горная страна, по словам Беррона. Но чего-то не хватало…

Я думал об этой горной стране и не решался высказать вслух подозрения: с лентой кто-то основательно поработал без ведома участников экспедиции, которые должны были увидеть затерянный город! Возможно, его видел и Фосетт. Что с ним после этого сталось — никто не знает… Даже само описание горной страны в книге Беррона какое-то невнятное, невыразительное, не говоря уже о соответствующих кадрах фильма — там она промелькнула, как будто ее и не было вовсе.

Фильм был смонтирован вопреки замыслу Беррона — вот к какому выводу я пришел. Кто-то не хотел подпускать всех нас к этому городу. И даже отснятые там, на его развалинах, кадры исчезали, вырезались из фильма. И некая сила торопливо склеивала фильм из обрывков. И добавляла при этом свое — вместо утраченного безвозвратно для нас. Так появились кадры с треногой, так, пусть не везде сходились концы с концами, уничтожалась память о прошлом, о потомках латиноамериканских кроманьонцев и атлантов.

Диалог при свечах

Да, Беррон искал следы экспедиции Фосетта. А горная страна, описанная в его книге!.. Мой друг прав…

Я встаю, хожу по комнате, потом иду в ванную, расстегиваю ворот рубашки, подставляю шею, голову, руки под струю холодной воды. И мысль моя растягивает крупицу времени на экране, многажды воспроизводит ее — по-разному, иначе каждый раз. Возникает ответ: ленту монтировал кто-то другой, не Беррон, не его помощники, не монтажер и не режиссер! Так ли? Да, так.

Ну а как же с экспедицией? Ее что, тоже не было? Гипноз, внушение?.. Это невозможно. Это немыслимо. Немыслимо… слово, которое означает нечто несусветное, абсурдное… Но это и есть абсурд. Антиразум. Энтропийный разум. Это он. Ему не нужна была эта экспедиция. Не нужны в джунглях следы человека, который искал следы других людей. Но это же невозможно! Нет, с точки зрения антиразума это как раз возможно, даже очень. Я чувствую истину: кто-то усыпил Беррона и его спутников. На экране… двойники.

Или еще проще — кинодвойники. И литературные двойники — в его книге.

Для антиразума не важны детали и мелочи, как важны они для нас, людей. Когда-то люди выжили лишь благодаря обостренной наблюдательности. Они были настоящими следопытами.

С точки зрения антиразума — это атавизм. Что же нужно людям согласно его сценарию? Побольше убийств, анаконд, зубастых кайманов, человеческих голов… высушенных для коллекций. Особенно голов. Чтобы поубавилось мужества у желающих пройти тропами Фосетта, ледовой дорогой Седова, Сибирякова, Вилькицкого.

* * *

Ко мне заехала Рута, и я рассказал о своих впечатлениях.

Я внес в комнату две зажженные свечи, вышел на кухню, нашел третью свечу в старом ящике под столом — это был стеариновый огрызок, который тем не менее был мне нужен именно сейчас. Когда три огня осветили комнату, я достал увеличенное фото мадленской женщины-кроманьонки. Поставил картон на стол между двух свечей, третий огонь отодвинул. Считают, что кроманьонцы не могли изображать лица. Это не так. Лицо женщины было вырезано из кости двадцать тысяч лет назад.

— Мастеру светил факел, точнее, три факела, — сказал я. — Как сейчас. И он видел лицо живым и смог передать почти неуловимое состояние этой женщины, когда она думает о чем-то своем, быть может, вспоминая волшебные минуты, которые не повторятся и не повторяются никогда — ни в ту эпоху, ни в эту. Смотри внимательнее — и ты увидишь в этом лице много больше того, что привыкла видеть. Оно свободно от тревог и забот, одно светлое раздумье и спокойствие озаряют его.

— Она видит нас! — тихо восклицает Рута.

— Да. Как тогда. Она и тогда видела нас. Мы ее дети, потомки. Мы почти такие же, как она. Только она немного выше ростом, и руки ее умеют больше, чем наши.

— Этих людей было мало, — выдохнула Рута. — Как они выжили? Как смогли?

— Смотри на эти огни. Скоро один из них погаснет. Но где-то в другом месте зажжется другой. Они это знали. Тайна трех огней: их три, два и снова три! Мы знаем друг о друге благодаря этим огням. Бессмысленно оглядывать статуэтки в витрине, они там мертвы. Но как только загораются три огня, дающие глубину пространства, летучие тени начинают олицетворять время, и тогда мы ловим этот миг: на нас смотрит живое лицо, живые глаза.

Я спросил ее между прочим, долго ли они добирались до Земли.

— А как ты думаешь? — Она сжала рукой тугой пучок волос, подошла к настенному зеркалу, заколола пучок второй металлической заколкой.

— А как ты думаешь сам? — повторила она вопрос как будто бы издалека, словно мои слова о перелетах разделили нас невидимой преградой. Может быть, лучше было не спрашивать ее об этом?

— Я думаю, — сказал я, — думаю, что прическа пучком тебе не так идет, как свободная прическа. Это потому, что ты молода, похожа на студентку и совсем не похожа на инопланетянку. А раз так, полет не должен занимать много времени. Если, допустим, ты вылетела с вашим кораблем, когда тебе было всего десять лет по нашему земному счету, то сейчас тебе примерно девятнадцать. Девять лет, вот сколько вам нужно лететь до нас.

— Ты ошибся дважды, — ответила Рута. — Во-первых, мне не девятнадцать, я старше, уж если хотел сделать мне приятное, так сказал бы, что мне шестнадцать… Во-вторых, девять лет — это было бы очень много даже для нас. Мы не боги, мы даже не кроманьонцы. И мы не бессмертны. — Она отошла от зеркала, волосы ее снова накрыли плечи, они струились мерцающими антрацитово-темными волнами, и когда я приблизил руку, одна из этих волн, ближайшая ко мне, оттолкнулась, отодвинулась, так много было в ней электричества.

— Я расскажу… — она поправила волосы почти неуловимым движением и быстро улыбнулась одними губами.

Выходило, что я не понимал до сих пор, почему недостижимы очень большие скорости, скажем, субсветовые. Я думал, что они опасны для человека. Но не в этом дело! Опасны не скорости, а ускорения. Ведь именно ускорения вызывают перегрузки. Но можно ли достичь скорости без ускорения? Нелепый вопрос. Конечно, нет, нельзя. Значит, перегрузки все же ограничивают возможности полетов? Отнюдь. И разобраться в этом просто: спинка пилотского кресла получает ускорение и давит на человека, а сам он стремится сохранять состояние покоя, вот в чем трудность. Корабль ускоряется, а пилот получает импульс движения от кресла, причем такой, что это все равно как если бы человек плюхнулся в это кресло с высоты нескольких километров или того хуже — врезался бы в него с полной орбитальной скоростью. Но есть выход: нужно, чтобы пилот, а точнее, каждая клетка его тела получила ускорение одновременно с кораблем. Или, строго говоря, все молекулы и атомы внутри корабля должны получить импульс движения одновременно. Тогда не будет никаких перегрузок. Можно ли это сделать? Да. Движение сообщается с помощью поля, которое действует на любую мельчайшую частицу — и на пилота тоже. Движение начинается сразу, строго одновременно, нет ни деформаций, ни перегрузок в общепринятом смысле этого слова.

— Ясно? — спросила Рута, и я кивнул, но у меня был такой вид, наверное, что она добавила: — И все же это сложно, гораздо проще сделать корабль достаточно прочным, а поле применить лишь для ускорения людей в особых отсеках. На твоем языке их можно назвать левитрами. Слово мне так нравится, что с твоего разрешения я буду и впредь именно так называть эти отсеки или кабины.

— Разумеется, у меня нет возражений.

— В каждом левитре помещается два-три человека, иногда один. И кабины эти обычно выступают из корпуса, совсем как глаза глубоководных рыб, о которых ты мне рассказывал. — Она достала из сумки рулончик темной пленки, развернула его, и пленка вдруг затвердела, образовался большой квадрат, который она в одну минуту приколола булавкой к стене. Булавка была маленькая, золотистая с зеленым отливом, как крылья бронзовки на солнце.

— Это тебе! — сказала она. — Я давно хотела подарить тебе на память рисунок или картину. Видишь, там звезды, звезды, а вот наш корабль. Кажется, он крадется среди созвездий. Но это не так: летит он очень быстро, весь полет от нас до вас занимает не больше трех часов. Потому что корабль с левитрами. Их восемнадцать. Картина называется «Корабль с восемнадцатью левитрами в созвездии Центавра. Вид с Земли». Это название ты должен запомнить, не рассказывай об этом случайным людям, ведь ты доверчив, как кроманьонец, и, как кроманьонец, не защищен от клыков троглодитов, нападающих на тех, кто дремлет или мечтает.