Илья Зверев - В двух километрах от Счастья

• Название: В двух километрах от Счастья
• Автор: Илья Зверев
• Издательство: Советский Писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1976

Илья Зверев (1926–1966) родился в г. Александрии, на Украине. Детство провел в Донбассе, юность — в Сибири. Работал, учился в вечернем институте, был журналистом. В 1948 году выпустил первую книгу путевых очерков.

Илья Зверев — автор многих книг («Ничего особенного», «Государственные и обыкновенные соображения Саши Синева», «Все дни, включая воскресенье…», «Второе апреля», «Трамвайный закон» и др.). Широкому кругу читателей известны его рассказы и повести, опубликованные в журналах «Знамя» и «Юность». По его произведениям сделаны кинофильмы и спектакли («Непридуманная история», «Второе апреля», «Романтика для взрослых»).

Писатель исследует широкие пласты жизни нашего общества пятидесятых и первой половины шестидесятых годов.

В повестях «Она и он», «Романтика для взрослых», в публицистических очерках рассказывается о людях разных судеб и профессий. Герои И. Зверева — колхозники, шахтеры, школьники. Но о чем бы ни шел разговор, он всегда одинаково важен и интересен читателю: это разговор о мужестве и доброте.

Собранные воедино произведения, публиковавшиеся прежде в разных книгах, позволяют с особенной полнотой ощутить своеобразие творчества Ильи Зверева.

---

Словно бы в ответ зашевелилась, задышала песчаная стена. Что-то хлестнуло людей по ногам, едва не повалив.

— Назад! — крикнул Синица и рванулся вперед.

Драгунский схватил ошалевшего парня за плечо и — откуда сила взялась! — отшвырнул к остальным.

Вслед за песком пошла вода. Споткнувшись на бегу, управляющий зачерпнул полный сапог.

— Я же вам говорил! — воскликнул Синица. — Я же говорил!

А Драгунский перевел дыхание и скучным голосом распорядился послать за сухими портянками.

Поток иссяк так же внезапно, как и появился. Горноспасатели вернулись на исходные позиции.

— Придется в обход, — сказал управляющий. — С тылу бить — трое суток, не меньше. А тут не захлебнемся, так часов за шестьдесят пройдем…

Обстановка была ясная. И ни малейшей радости эта ясность не сулила. Оборвавшийся с кровли песок наглухо запечатал часть третьего и шестого штреков, вызвал встряску во всей местной геологии. Были основания ждать плывуна, новых обрушений, чего угодно…

Лезть под «кумпол» казалось невозможным: копнешь разок — все пойдет гулять — не остановишь! Пробить отбойными молотками кривую выработку в обход завала можно. Но это долго.

Драгунский приказал механику взять троих комбайнеров, самых лучших, и любой ценой — пусть хоть машины летят! — пробиваться с тыла. Но и это долго: семьдесят часов. В лучшем случае. При рекордном темпе.

Не было таких богатств, такой техники, такой уймищи народа, каких пожалел бы послать Мосбасс на спасение семерых. Но плацдарм для наступления был мал невообразимо — там и нескольким людям негде было повернуться! Чтобы питать воздухом отбойные молотки, пришлось разыскивать самые маленькие компрессоры — других не смогли бы втиснуть.

И каждый шаг обещал опасности: а вдруг, пробиваясь в обход, потревожишь дремлющую лавину и она рванется в штрек; а вдруг, заложив шпур, задушишь газом осажденных; или, вытаскивая трубу из скважины, зальешь людей водой.

Как раз на запечатанный участок проходит с поверхности водоотливная скважина. Если вынуть или хотя бы немного приподнять находящуюся в ней трубу, к людям, запертым за завалом, хлынет чистый воздух.

Да… А если не воздух, а вода к ним хлынет?

Главный геолог комбината, знаток из знатоков, мучительно думал. А времени для раздумий не было. Каждая минута могла стать последней. Пусть подадут осажденным воздух, пусть доставят им питание и спирт, пусть, наконец, наладят телефонную связь — главная опасность все равно не исчезнет. Главная опасность-плывун, набирающий силы для нового, последнего рывка, от которого нет спасения.

Единственная надежда — скорость. Скорость, скорость!.. О ней думали в сырой темноте штрека, и в штабе горноспасателей, и в Туле, и в Москве, где предрассветные звонки уже подняли с постелей самых сведущих профессоров и практиков.

— Старшим на комбайн Селезнева. Он лучший Яшин друг. Он зубами грызть будет… — сказал механику Драгунский. — Хотя сейчас ему каждый — лучший друг.

Горноспасатели поднесли к завалу трубу с острой затычкой, похожей на пику. Цепь питания… «Ладога»!

«Ладогой» шахтеры назвали устройство, позволяющее перебрасывать по трубе к осажденным пищу и питье. Название это было дано в честь той, давней «Дороги жизни», проложенной по Ладожскому озеру во время блокады Ленинграда.

Словно игла в масло, вошла в сыроватый песок труба, заткнутая острой пробкой. Потом она пошла уже туже, и по ее тупому концу пришлось долго бить здоровенной лесиной.

Наконец пробили. Вот они уже тут — пакеты, обернутые целлофаном, длинные колбасы, круглые хлебцы, пузатые фляги. Все эти богатства, прицепленные к тросу, пойдут на ту сторону.

— Эге-гей!.. Там… на воле! — дикой радостью звенел в трубе этот крик. — Ого-го!..

Потом — другой голос:

— Товарищи! Как слышите нас?.. Товарищи!

— Слышим, ребята! Как вы там?

— Мы ничего… Мы в порядке… Товарищи, пробивайтесь на шестой. Там Кротов остался… Который с первой-бис… Пробивайтесь на шестой. А мы в порядке.

— Воды много?

— Была. Теперь почти нету… Портянки передайте… И пробивайтесь на шестой. Он там один.

— Учтите, ребята! — крикнул Драгунский. — Мы к вам с трех сторон…

К ним шли с трех сторон. У завала затарахтели пулеметные очереди отбойного молотка. С другого конца штрека двинулся сквозь сплошную угольную стену проходческий комбайн.

А на поверхности люди в брезентовых плащах возились у водоотливной скважины. Они прикидывали, как извлечь из нее трубу, уходящую глубоко под землю. Как раз на блокированный участок. Вытащат из скважины трубу — будет еще одна линия связи, прямо с поверхностью. Три тяжелых автокрана уже мчатся сюда с необычной для таких махин скоростью. Скоро они прибудут и вытащат трубу.

Но по узкой скважине все равно людей не вытянешь… Путь комбайна, идущего с тыла, тоже слишком долог. Остается обходной маневр. Но его нельзя вести сразу в две стороны — развернуться негде. Куда же пробиваться— на шестой штрек к Кротову или на третий восточный, к тем шестерым?

— Все-таки надо к шестерым, — откашлявшись, сказал командир горноспасателей. — Что вы на меня так смотрите?.. Там шестеро — тут один.

— Разве можно по арифметике!.. Эти все же связь имеют. И вшестером они. А он один.

— Если плывун не прорвет, то, конечно, они подождут. А прорвет — будет шесть покойников.

— Верьте мне, — шепотом сказал Драгунский (нельзя, чтобы такой разговор слышали). — Тот же один. И без еды…

— Я против! — громче, чем нужно, сказал Синица. — Я решительно возражаю! Есть выбор: шесть жизней или одна. Подумайте вы, какая ответственность, если погибнут шестеро!..

По положению, во время аварий вся полнота власти на шахте от начальника переходит к главному инженеру, к техническому руководителю.

Обязанности главного исполнял Синица. Но… Драгунский был Драгунский, двадцать лет назад поседевший от шахтных дел.

— В обход к шестому, к Кротову… — сказал он. — Что скажет трест?

— Я не знаю! — сумрачно сказал управляющий.

— К шестому! — вздохнув, сказали комбинатские.

У завала сидела докторша. Странным в этой черной преисподней домашним голосом она говорила в трубу:

— Это хорошие препараты — урострептин и норсульфазол. Очень хорошие препараты.

Рядом с ней пожилой горноспасатель, сидя на корточках, увязывал в пакет продолговатые коробочки с лекарствами.

— Идем на шестой. Решено! — крикнул кто-то над самым его ухом.

«Проклятый слепой случай! — думал Павловский, рассеянно прислушиваясь к доносящемуся из трубы, с воли, голосу дикторши. — Слепой случай! И лучше бы мне быть на шестом… Ведь этот мальчик — я даже не помню, как он выглядит, — ведь он растеряется и захлебнется там, как кутенок!.. А я, дурак, прибежал сюда, будто они без меня бы не обошлись!»

Странное рассуждение: разве зависел от инженера Павловского выбор места заточения? Но, представьте себе, зависел! Волею случая он очутился на стыке третьего с шестым как раз в то мгновение, когда потек песок. Он мог одним прыжком выбраться из опасной зоны, уйти из блокады и бежать к стволу, к свету, к спасению. Но он сам влетел в обреченную выработку.

Честное слово, не потому, что ошалел от ужаса и потерял ориентировку. Нет, тут другое… Тут сработала сила, еще более могущественная, чем инстинкт самосохранения, — профессиональный рефлекс горняка, толкающий туда, где бедуют другие.

Невозможно понять, как Павловский в какое-то мгновение успел сообразить, что люди остаются в глухой части штрека, что сейчас их отрежет и что он сможет быть им полезен… Да ничего этого он и не думал. Но все-таки вот очутился вместе с ними здесь, в осаде.

Когда, задыхаясь, он обернулся туда, где сходились два штрека, пляшущий луч лампочки осветил уже не тоннель, а глухую стену, поднявшуюся к кровле.

И тут же Павловский услышал свист. Дикий, разбойничий свист, секрет которого знают лишь электровозные машинисты, наследники шахтных коногонов.

Свистел Коля Барышников, десять минут назад въехавший в штрек со своим электровозом. От комбайна прибежали трое.

В зыбком свете лампочек Павловский видел, как удивительно менялись их лица — вытягивались, словно худели.

На непослушных, «ватных» ногах подошел Колин помощник Коваленко, прозванный почему-то «Адмиралом». Его широкое, черное от пыли лицо с нежно-розовыми мокрыми губами было искажено; на виске наливалась кровью ссадина.

— Запечатало… В шестом Кротов остался. Я успел, а он нет…

— Какой Кротов?

— Новый хлопец. С первой-бис перешел. Рыжий… — с трудом шевеля языком, проговорил Коваленко.

— Не дрожи, Адмирал, тебе повезло: ты в компании! — сказал Коля. — Жаль, папирос нет… На миру и смерть красна…