Георг Хилтль - Опасные пути

• Название: Опасные пути
• Автор: Георг Хилтль
• Издательство: Folium, Элко
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1993
• ISBN: 5-7061-0004-7

Романы серии «Интимная жизнь монархов» пользовались большой популярностью в России конца XIX — начала XX века. Захватывающее переплетение подлинных исторических событий, подробное, «живое» описание известных исторических личностей, невероятные интриги, всемогущих фаворитов и никому сейчас неизвестных фрейлин, дворцовый быт и обычаи, отважные мушкетеры и гренадеры, прекрасные придворные дамы, делают эти романы привлекательными и сегодня.

---

Взбешенный Лозен решил вернуться домой и письменно потребовать у маркиза объяснения его поведения. Придя домой, он сел к своему элегантному письменному столу и только что успел написать: “Дорогой маркиз!” — как в дверь кабинета постучали. Обернувшись, Лозен увидел на пороге своего камердинера; в этом не было ничего особенного, но за спиной слуги граф заметил посетителей, являвшихся очень редкими гостями в его дворце: это были Форбен и два гвардейца.

— Что там такое, Бенуа? — спросил Лозен, не вставая с места.

— Ваше сиятельство, — пролепетал смущенный Бенуа, — там майор Форбен…

— Ах, здравствуйте, мой милый майор! Войдите, пожалуйста! Извините меня на несколько минут: я должен написать пару строк маркизу…

Но Форбен вежливо прервал его:

— Извините, граф, но я не могу ждать, пока Вы допишете Ваше письмо. Прошу Вас следовать за мной.

— Приказ явиться к королю? Так рано? И так спешно? Вероятно, его величество имеет в виду нечто очень важное!

— Это действительно — приказ явиться, но, к сожалению, не к его величеству… Граф, я имею приказ взять у Вас Вашу шпагу.

Лозен бросил перо и вскочил с кресла.

— Вы пришли арестовать меня?!

— Да, граф, и вот приказ его величества.

Лозен бросил взгляд на так хорошо знакомое ему leire ce cachet, и, несмотря на все свое мужество, побледнел, потому что прочел, что его приказано посадить в Бастилию.

— Кто это сделал? — вскрикнул он. — Ах, зачем спрашивать! Это — она, злая змея! Она ужалила меня! Форбен, прошу Вас отпустите меня на честное слово — только на полчаса! Я вернусь в срок, минута в минуту!

— Сожалею, — возразил непоколебимый майор, — но мне дан очень строгий приказ: отсюда Вы пойдете только в Бастилию.

Лозен слишком привык вращаться в обществе и видеть всевозможные превратности судьбы, и потому тотчас пришел в себя. В присутствии Форбена и своего камердинера он решился отнестись к случаю легко и весело.

— Хорошо, — со смехом сказал он, — поживем день-другой в Бастилии; это не в первый раз. Притом там вовсе не так дурно. Бенуа, мой плащ, шляпу, перчатки! Положи в кошелек денег!

Бенуа бросился помогать своему господину одеваться; Форбен молча рассматривал картины на стенах.

— Ты пойдешь к маркизу д’Эффиа, — сказал между тем Лозен камердинеру, — и скажешь, что обстоятельства помешали мне теперь же обратиться к нему за объяснениями, но что я это сделаю в четверг или в пятницу; он уже знает, в чем дело. Если пришлют от Пенотье, то скажи, что я вернусь из Бастилии не раньше четверга, и тогда мы докончим наш разговор. А теперь, господин Форбен, если угодно, — я готов.

У самого подъезда стояла карета, окруженная гвардейцами, фаворит сел в нее вместе с Форбеном, и они поехали в Бастилию.

Лозен тотчас заметил, что на этот раз его заключение будет гораздо строже. Безмо был вежлив, но необыкновенно холоден; комната, отведенная ему, была мала и имела жалкий вид, и тюремщик поспешил закрыть двери, не обменявшись ни одним словом с заключенным.

Страшная ярость овладела графом; он кричал, топал ногами, стучал кулаками. Он проклинал маркизу Монтеспан и слабохарактерность короля. Страстные выражения его гнева были, очевидно, очень громки, потому что он скоро услышал стук в решетку камина в комнате, находившейся над его камерой. Тогда он умолк.

Как только наступила тишина, через отверстие камина послышался голос:

— Слушайте Вы, кто бы Вы ни были? Не беснуйтесь же так, черт возьми! Вы лишаете единственного утешения, которое мы здесь имеем: сна. Постарайтесь поскорее привыкнуть к своему положению; ведь мы так же неистовствовали сначала, но это не помогает. В конце концов успокаиваешься. Когда Вы просидите здесь, как я, шестнадцать лет, то и Вам будет все безразлично.

У графа мороз пробежал по коже. Шестнадцать лет! Просидеть шестнадцать лет в тюрьме, ему, королевскому любимцу, которому льстили, которого обожали!

— Это невозможно! Король не может этого желать! — сказал он, — нет, этого не может быть! Да и разве я не выпутывался всегда из всякой опасности? Разве мои враги не оказывались потом у моих ног? Впрочем, ведь это в первый раз, что мне пришлось бороться с женщиной, в которой с очарованием красоты соединяются сила ума и жажда к интригам. О, я погибну, я умру! Лавальер не была мне опасна: она хочет владеть монархом. — Он прошелся по своей клетушке. — Но ведь есть же для меня еще какие-нибудь пути!.. Что собственно вызвало мое падение? Ну, да, конечно: моя связь с принцессой Монпансье. О, они там все подкапывались под меня, я это знал. Они еще во Фландрии сговаривались об этом. Но еще есть надежда: пока я в Париже, вблизи от Вас, подлые скоты, Вы еще попомните меня! Завтра же я выпущу свои заряды: письмо к Монпансье, письмо к Экзили, — и маркиза будет опозорена, чего бы мне это ни стоило! Ах, если бы только я мог поговорить с Дегрэ!

После этих рассуждений на графа напала страшная тоска. Он бросился к камину и закричал в трубу:

— Послушайте!

— Что такое? — спросил голос из верхней камеры.

— Если Вы когда-нибудь выйдете на свободу, то расскажите всему свету, что в Бастилии сидит в заключении граф де Лозен, любимец короля, называющего себя христианнейшим, а заключен он сюда за то, что роптал на короля за нарушенное обещание и за то, что не хотел лизать бархатные лапки его любовницы Монтеспан! Расскажите всем и каждому, что Монтеспан — ведьма, которой все должны остерегаться. Прощайте!

— Прощайте! — ответил голос сверху, — не премину сказать все это, если меня выпустят отсюда.

Это была крошечная, жалкая месть, облегчение для сердца Лозена, переполненного яростью, и он почувствовал, что это все-таки несколько успокоило его.

Только для чего он изливал свой гнев совершенно чужому и, может быть, опасному человеку? Ведь он сам мог надеяться на освобождение скорее, чем кто-либо другой! Однако скоро мрачные предчувствия стеснили ему грудь: он увидел впереди длинный-длинный ряд дней тяжелого заключения.

Значит удача покинула его.

Разбитый, уничтоженный, Лозен бросился на жесткую постель, и в первый раз после долгих лет глаза дерзкого царедворца наполнились горячими слезами.

После ночи, проведенной в горести и волнении, Лозен стал требовать у Безмо принадлежностей для письма; но комендант Бастилии, обыкновенно крайне предупредительный, велел сказать заключенному, что, к сожалению, получил приказ не давать графу ни книг, ни бумаги, ни перьев.

Лозен понял, что его причислили к самым серьезным заключенным. Он сел на грязный стул и едва притронулся к завтраку; остальное время дня он провел в размышлениях и ничтожестве человеческого величия.

Наступил вечер. Граф услышал, как на тюремной башне пробило шесть часов. При последнем ударе дверь тюрьмы отворилась, и вошел человек в военной форме, сверх которой был накинут плащ; из-под последнего виднелась длинная шпага. Лозен узнал в нем д’Артаньяна.

Знаменитый мушкетер подал графу руку и, сострадательно взглянув на него, произнес:

— Граф, берите свой плащ и следуйте за мной.

— Меня требует король?

— Нет, Вы вместе со мной должны покинуть Париж.

Лозен рухнул на стул, так как ноги не держали его. Он был страшно поражен. Суд над ним был, очевидно, произнесен, его враги добились всего, чего хотели: раз его не будет в Париже, его слова уже не достигнут до ушей монарха.

— Господин д’Артаньян, куда Вы повезете меня? — спросил он.

— Вы это узнаете после.

Лозен больше не спрашивал; надев плащ и шляпу, он обернулся к мушкетеру и сказал:

— Пойдемте!

Он знал, что с этого момента его арест будет исключительно строгим, так как д’Артаньян лично исполнял только те приказы короля, которые касались важных арестов. Те, кого поручали личному надзору д’Артаньяна, обрекались на исчезновение, на забвение.

В комнате коменданта у Лозена взяли его кошелек с золотом; но его лицо прояснилось, когда он увидел своего слугу Бенуа.

— Вы можете проститься со своим слугой, — сказал д’Артаньян и отвернулся.

Лозен подошел к Бенуа и шепнул ему:

— Отыщи доктора Экзили, итальянца, и скажи ему, что он должен похлопотать обо мне. Если он поможет мне, то получит царское вознаграждение. — Затем, обернувшись к д’Артаньяну, он сказал: — Я готов.

Мушкетер взял его под руку, и они вышли.

На дворе Бастилии их ждала закрытая карета, запряженная четверкой почтовых лошадей. На козлах, рядом с кучером, сидел гвардеец; на запятках — еще двое солдат.

Лозен и д’Артаньян сели в карету, лошади дружно взяли с места, и скоро Бастилия осталась далеко позади.

Это было долгое, очень долгое путешествие. По ночам д’Артаньян оставался в комнате Лозена, если им случалось ночевать по дороге в гостиницах. Разговаривали они мало, д’Артаньян избегал больших городов.