Фэй Уэлдон - Ненавижу семейную жизнь

• Название: Ненавижу семейную жизнь
• Автор: Фэй Уэлдон
• Издательство: Астрель: CORPUS
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-271-27463-3

“Ненавижу семейную жизнь” — один из последних по времени романов блистательной англичанки Фэй Уэлдон. Продолжая классическую традицию женской прозы, Уэлдон начала писать в середине 60-х и с тех пор, помимо пьес и сценариев (в их числе знаменитый телесериал по книге Джейн Остин “Гордость и предубеждение”) с неизменным успехом публикует романы, читаемые во всем мире: “Род-Айленд блюз”, “Ожерелье от Bulgary”, “Жизненная сила” и др.

Не приспособленная к роли домохозяйки Хетти мечтает после рождения дочери поскорее вернуться на работу. Вопреки воле мужа она решает нанять няню, и в семье поселяется энергичная девушка из Восточной Европы. Агнешка берет на себя все заботы о ребенке, быт налаживается, но в доме воцаряется тревожная атмосфера лжи и недомолвок. Ловушки подстерегают Хетти на каждом шагу.

---

Но звонит телефон и вдребезги разбивает дивное ощущение мира и покоя. Это Барб, у нее форменная истерика. Что делать? Прервать беременность или не прерывать? Вот в чем вопрос. Барб тридцать девять лет, если она не родит этого ребенка, возможно, она никогда больше не сможет забеременеть.

— На этот раз у тебя никаких затруднений не было, — напоминает Хетти.

— Но это был адюльтер, — возражает Барб и рассказывает Хетти, что у женщины гораздо больше шансов забеременеть именно тогда, когда она хочет этого избежать. Это как-то связано с волнением, с эмоциональным шоком, словом, яйцеклетки буквально врываются в трубы. Вот почему жертвы насилия беременеют легче, чем среднестатистические жены, желающие родить ребенка от собственного мужа.

— По-моему, это какая-то сомнительная информация, — говорит Хетти.

Барб упрекает Хетти, что она отмахивается ото всего, о чем ей не хочется думать, и говорит, что, когда она с Алистером, вероятность прорыва яйцеклеток в фаллопиевы трубы ничтожна. Она его обожает, из него получится изумительный отец, но яйцеклетки не желают выходить в трубы, и все тут, к тому же он непременно потребует, чтобы она сидела с ребенком дома, а хорошую няню днем с огнем не сыскать. Потом Барб спрашивает Хетти, как она уживается с Агнешкой, и Хетти говорит, что отлично уживается.

— Конечно, может быть, мне просто померещилось, что она прижимала под столом свою ногу к ноге Алистера, — говорит Барб, — я была тогда в совершенно невменяемом состоянии. Ты заметила, что мы любим подозревать других в том, что делаем сами?

— Как, ты прижимала под столом ногу к ноге любовника?

— Да, раза два случилось такое, — признается Барб. — Когда Тэвиш монтировал фильм. Алистер его к нам пригласил, ну и не могла же я его не пустить. Потому-то Алистер так и расстроился. Как, в его доме, за его собственным столом, ну и так далее. Но сейчас он отошел. И конечно, я должна плясать вокруг бедняги.

— Думаю, что должна, — говорит Хетти. Ей ясно, куда Барб клонит. Если она и в самом деле родит ребенка, она попытается переманить к себе Агнешку более высоким жалованьем. Денег у Барб навалом, дом роскошный. Хетти надеется, что Агнешка останется ей верна, но ведь как знать. И она говорит, что у Барб еще довольно времени для размышлений, но Барб отвечает: нет, в три месяца в зародыш вселяется душа, и тогда уже ничего нельзя, тогда это убийство.

— Прости, ты это о чем? — в изумлении спрашивает Хетти.

— О вселении души, — поясняет Барб. — Я выросла в католической семье, так вот, душа вселяется в плод, когда ему три месяца. Президент Буш считает, что душа вселяется при зачатии, поэтому надо запретить исследования эмбриональных стволовых клеток, но я с ним не согласна. Алистер говорит, что Буш прав, и мы с ним по этому поводу жутко спорим. Так что если я буду что-то делать, надо, чтобы все было в тайне. Ведь сегодня согласия отца не требуется, верно?

— Не знаю, — говорит Хетти. — Но если Алистер считает, что это его ребенок, и потребует генетической экспертизы, а потом обратится в суд, чтобы запретить тебе аборт, я думаю, суд решит в его пользу.

— Довольно, остановись, — говорит Барб, и Хетти соглашается, что лучше и в самом деле остановиться. Барб кладет трубку.

Хетти идет в комнату Агнешки и смотрит на спящую Китти. Она думает о Ванде и Лалли, о Фрэнсис и о Серене и понимает, что обрубить ветвь у древа жизни великое преступление и никакие агнешки тут ни при чем. Она звонит Барб.

— Барб, я считаю, ты должна рожать этого ребенка, — храбро говорит она.

Барб никогда не понять, какого высокого самоотречения потребовало это решение от Хетти.

— Тебе хорошо говорить, — вскидывается Барб. — У тебя вся эта канитель с родами уже в прошлом, и у тебя есть Агнешка, и потом, ты никогда не волновалась о туалетах, о том, как они на тебе смотрятся. Не могу больше говорить, Алистер пришел.

Хетти слышит, каким бурным изъявлением любви встречает Барб вернувшегося домой Алистера.

Домашние животные

В один прекрасный день, когда Хетти и Мартин на работе, Агнешка слышит, что на крыльце кто-то мяукает и скребется в дверь, она открывает и видит котенка. В семье из четырех человек — Хетти, Мартина, Китти и Агнешки — появляется пятый член, Сильви. Взволнованная и радостная Хетти звонит Серене.

— Знаешь, с котенком наша семья стала по-настоящему полной, — говорит она. — Теперь есть кто-то моложе Китти. Я всегда хотела кошку. Котеночек такой хорошенький, забавный, спрячется, а потом на тебя прыгнет, подскакивает в воздух на четырех лапах, как ягненок, и, я уверена, он с нами заигрывает.

Серена замечает, что в прежние времена бездомных котят на улицах было пруд пруди, но сейчас служба защиты животных бесплатно их стерилизует, и такой котенок большая редкость. Серена надеется, они развесили объявления в газетных киосках поблизости, дескать, найден котенок, и Хетти признается, что, в общем-то, нет, не развесили. Агнешка в нем души не чает. У Агнешки в Кракове была такая же кошечка, теперь их дом стал ей роднее.

Серена звонит мне и пересказывает свой разговор с Хетти.

— У меня просто слов нет, — говорит она. — Раньше Мартин и Хетти сделали бы все возможное, чтобы разыскать законного хозяина, им бы в голову не пришло оставить котенка себе, пусть он трижды очаровательный. Что с ними происходит?

— Теперь их главная забота — ублажать прислугу, — объясняю я. — Нормы нравственности испарились.

Я спрашиваю Серену, какой породы котенок, и она рассказывает, что, насколько она поняла, шерсть у него длинная, серебристого цвета, нос короткий, морда приплюснутая, глаза большие, круглые, оранжевые.

Я говорю:

— Кот персидский, персы очень дорогие. И к тому же им нужны для их кошачьих делишек поддоны, они во двор не бегают, от них по всему дому шерсть, они глупые, у Китти наверняка разыграется астма. И вообще, зачем было так называть ребенка? Неужели им никогда не приходило в голову, что в один прекрасный день им захочется завести кошку?

Мало того, что путают хозяйку с прислугой, замечаю я, так теперь еще попробуй разберись, кто ребенок, а кто котенок. Гости, пришедшие в дом в первый раз, решат, что Сильви — это девочка, а Китти — котенок. Я вдохновилась и с увлечением развиваю тему.

Не просыпаться больше Китти под птичий щебет, теперь она будет слушать завывание котов в затхлых двориках на Пентридж-роуд. Я разошлась не на шутку. Я на самом деле люблю собак. Но и о кошках знаю не понаслышке. Мамаша Кривопалого разводила персов. Визит к ней был настоящим испытанием: всюду кошачая вонь, шерсть, ощущение, что ты окружен стаей хищников, если в комнате их соберется одновременно больше трех. А они именно и собирались, причем все были на разных сроках беременности и в разных стадиях линьки. По-настоящему теплое чувство к Кривопалому я испытала один-единственный раз, это случилось, когда он с грустью сказал мне однажды: “Своих кошек она всегда любила больше, чем меня”. Меня обожгло сострадание, какое охватывает жен, когда им хочется вознаградить своих мужей за перенесенные в жизни невзгоды, — сострадание, которое почти равнозначно любви. Но продолжалось это, увы, недолго. Я не любила его. И лишь причинила ему лишнее зло — может быть, “зло” слишком сильно сказано, но и добра не принесла. После того как я от него ушла, ему перестали заказывать сценарии.

В субботу утром я звоню Хетти и говорю:

— Я слышала, у тебя появилась кошка, — и по моему тону она понимает, что я не в восторге.

— Не ругай меня, бабушка, — просит она. — Не кошка, а крошечный котенок. Он такой очаровательный, такой забавный, Китти его обожает. Я уже знаю все эти глупости про птичий щебет и про аллергию, но Китти очень здоровый ребенок, а птиц у нас и без того не водится.

Я думаю о Себастьяне, который уже и забыл, как поют птицы, и удивляюсь на людей, зачем-то строящих себе по доброй воле тюрьму.

— Агнешка говорит, кошечке около трех месяцев, — говорит Хетти, — самое время котят брать. Мы носили ее к ветеринару, ей сделали все прививки, а Агнешка ее каждый день расчесывает.

Я надеюсь, это она пытается успокоить себя. Или меня? Потом все-таки решаю, что нет, меня.

— А в ветеринарной лечебнице не было объявления, что у кого-то пропал персидский котенок? — спрашиваю я.

— Не было, — сухо отвечает Хетти.

— Пока Агнешка у вас, это еще куда ни шло. А что вы будете делать, если она уедет в отпуск, или уволится, или откроет собственную школу танцев живота, или начнет учиться на повитуху?

— Я считаю, Агнешке у нас очень хорошо, — говорит Хетти. — Она говорит, что никогда в жизни не видела такой семьи, как наша.

— Так у нее вроде где-то там имеется муж и мамаша, да еще сестра-инвалид?

— Не понимаю, почему ты так настроена против бедной Агнешки, — говорит Хетти. — Когда она у нас только появилась, она не очень хорошо знала язык, и мы не сразу разобрались, что муж на самом деле не муж, а друг, и все прочее. Он, кстати, не только сценарист, но еще и водитель автобуса, как только ему удастся пристроить свой сценарий, он переедет жить сюда, а это значит, что Агнешка будет у нас работать еще сто лет. Ты ведь знаешь, каково это — пристроить сценарий. Китти состариться успеет.