Фэй Уэлдон - Ненавижу семейную жизнь

• Название: Ненавижу семейную жизнь
• Автор: Фэй Уэлдон
• Издательство: Астрель: CORPUS
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-271-27463-3

“Ненавижу семейную жизнь” — один из последних по времени романов блистательной англичанки Фэй Уэлдон. Продолжая классическую традицию женской прозы, Уэлдон начала писать в середине 60-х и с тех пор, помимо пьес и сценариев (в их числе знаменитый телесериал по книге Джейн Остин “Гордость и предубеждение”) с неизменным успехом публикует романы, читаемые во всем мире: “Род-Айленд блюз”, “Ожерелье от Bulgary”, “Жизненная сила” и др.

Не приспособленная к роли домохозяйки Хетти мечтает после рождения дочери поскорее вернуться на работу. Вопреки воле мужа она решает нанять няню, и в семье поселяется энергичная девушка из Восточной Европы. Агнешка берет на себя все заботы о ребенке, быт налаживается, но в доме воцаряется тревожная атмосфера лжи и недомолвок. Ловушки подстерегают Хетти на каждом шагу.

---

Хетти звонит бабушке и говорит, что просьба посидеть несколько дней с Китти отменяется: отпуск Агнешки совпадает с рождественскими каникулами в “Динтон и Селтс”, и они решают поехать на Рождество всей семьей к Серене. Кранмер сочинит один из своих фантастических рождественских обедов, индеек он не признает, зато любит запекать в духовке зайца, утку и фазана, выложенных вместе на противень, чтобы они пропитались друг другом и вкус смешался; будет наряженная елка, Китти придет в восторг, и всем будет хорошо, радостно и привольно, нечего им скучать в их тесной квартирке на Пентридж-роуд или в коттедже Фрэнсис.

На свидание к Себастьяну

Мне звонит Серена и говорит, что у нее образовался просвет между сроками и она сможет выкроить время, чтобы повидать Себастьяна, я с ней полечу? Билеты она купит. Мы полетим первым классом и остановимся в отеле “Амстел Интерконтинентал”, там и роскошь, и полный комфорт, а Серена в таких вещах знает толк.

Я напоминаю ей, что в “Бейлмере” надо договариваться о визите минимум за три дня, но она отвечает, что уже позвонила туда и уговорила тюремное начальство. Она — персона известная, и ей пошли навстречу, так что мы можем приехать обе, нам назначили свидание в пятницу. Заказанное такси отвезет нас из Схипхола в тюрьму, подождет два часа, пока мы будем там, а потом мы вернемся на нем в Амстердам, в “Амстел”.

Само свидание продолжается всего час, остальное время съедают гнуснейшие формальности, в которые входят поиски вашего имени в списке, проверка вашей личности и фотографирование, прохождение через множество лязгающих дверей, сканирование радужных оболочек, снимание туфель и поясов для проверки, изучение вашего рта на предмет спрятанных в фальшивом зубе наркотиков, попытка понять устройство замков в ячейках камеры хранения, где надлежит оставить все принесенные вещи, и, наконец, ожидание, пока заключенного вызовут и приведут в назойливо жизнерадостную комнату, в которой проходят свидания.

Мир представляется мне чем-то вроде тюрьмы “Бейлмер”, то есть большую часть времени люди в нем проводят в томительном ожидании, и лишь изредка удается свободно вздохнуть, и потому жизнь у меня складывается в полном соответствии с моими представлениями о ней. Серена возлагает на судьбу гораздо больше надежд, и судьба эти надежды оправдывает. Если я сейчас позвоню в “Бейлмер”, чтобы договориться о свидании, я буду говорить жалобным голосом, плакать, и мне откажут: тюремное начальство сочтет, что я звоню слишком поздно, надо было предупредить о своем визите раньше. Серене все нипочем, она идет напролом и добивается своего.

После свидания, которое опустошит меня эмоционально, когда я немножко поплачу, а Серена с облегчением вздохнет, потому что Себастьян не ее муж, а мой, хотя она очень к нему привязана и навещает его, как только выпадет возможность, — так вот, после всего этого мы с ней водворимся в немыслимо роскошном отеле “Амстел”. И я буду рада, что она не стала меня слушать, когда я отказывалась: “Нет, нет, спасибо, я могу обернуться за один день, полечу на EasyJet, правда, Серена, так будет проще. А с тобой мы встретимся там”.

Правда, в “Амстеле” нам, по всей вероятности, не будет позволено открывать окна, потому что гости отеля имеют обыкновение из них выпрыгивать; мало того, официанты и горничные будут пялиться на нас во все глаза и сплетничать за спиной, а водитель такси расскажет всем, куда нас возил, зато нас там не запрут, а из окон можно любоваться каналами Амстердама, посаженными по их берегам платанами и ощущать, как история и цивилизация медленно и неуклонно движутся к предначертанному им будущему.

Нам не придется глядеть на бетонные стены и колючую проволоку, на это серое тоскливое безобразие — именно уродство тюрем больше всего и угнетает, — слышать лязганье дверей-решеток и топот башмаков по голому полу, далекие звуки сотен телевизоров, передающих разные программы, и отдающиеся от всех стен эхом жуткие вскрики и вой безумных и близких к умопомешательству заключенных.

Вместо всего этого мы скорее всего услышим музыку Вивальди, которая польется из телевизора вместе с обращенным к нам приветствием: “Добро пожаловать в “Амстел”, мисс Холлси-Коу, рады видеть вас нашей гостьей”, “Добро пожаловать, миссис Уотт…”. Как будто это сам телевизор нас знает, любит и хочет окружить вниманием.

Сегодня, когда мы после визита в “Бейлмер” идем к нашему номеру в отеле, коридорный несет за нами две картины Себастьяна — масло, холст в подрамниках, но без рам. Тюремное начальство великодушно позволило нам их забрать. Нам показали их мельком, когда впускали, и сообщили, что мы можем после свидания унести их с собой.

Разумеется, картины проверили и просветили на предмет наркотиков. Наркоторговля процветает не только на воле, но и в тюрьме. На одной картине черная кровать на глухом сером фоне. На другой ярко-красный пластмассовый штампованный стул на еще более глухом и еще более сером фоне. И это Себастьян, который в мрачном расположении духа пишет пейзажи с пышной растительностью, а в бодром — цветущие поля в буйстве красок! Эти вещи для меня полная неожиданность, и они мне определенно нравятся.

— Все, на что я вынужден смотреть, — серое, — говорит Себастьян во время свидания. Его из тюрьмы не выпускают, пусть хоть картины выйдут на волю. — Только серое я и могу писать, да еще какие-то предметы, которые этот цвет перебивают. Мне кажется, моя зрительная память слабеет.

Я напоминаю ему, что неплохо писал стулья и Ван Гог.

— Но не пластмассовые же, — огрызается Себастьян.

Ему сидеть еще год. Он бледный, подавленный, глаза бегают. Он говорит, у всех здесь глаза бегают, потому что все вечно оглядываются. Позднее Серена говорит, что картины напоминают малых голландцев, и мы смеемся не без горечи, — и в самом деле напоминают: все детали тщательно выписаны и проработаны. Я не буду выставлять их в галерее на продажу, сохраним для следующей выставки Себастьяна.

— Скажите, почему вы постоянно совершаете эти короткие поездки в Амстердам и тут же возвращаетесь обратно? — спросил меня недавно подозрительный чиновник иммиграционной службы в аэропорту Схипхол.

— Езжу повидаться с мужем, он сидит в тюрьме, — ответила я.

— Какая вы молодец, — похвалил меня он и улыбнулся удивительно дружелюбной улыбкой; я была тронута и почувствовала себя не столь уж безнадежно опозоренной.

Окажись на моем месте Хетти, она бы сказала: “Езжу повидаться с другом, он сидит в тюрьме”, и это прозвучало бы далеко не так достойно. Но что говорить, ей на моем месте никогда не оказаться.

Подозрения

Барб решила, что она не может рожать ребенка, раз не знает, кто его отец. Выбор сделан, она прервет беременность, но Алистер ничего не знает. Хетти не рассказала об этом Мартину, потому что Барб взяла с нее слово молчать и еще боялась: а вдруг Мартин сочтет своим моральным долгом рассказать обо всем Алистеру.

Хетти с ужасом осознает, что уже в который раз пытается прогнать назойливо преследующую ее мысль: а ведь она не хочет, чтобы кто-то или что-то помешали Барб прервать беременность. Если Барб родит ребенка, она может попытаться переманить Агнешку к себе. Полный абсурд, конечно, у Хетти это просто навязчивая идея. Агнешка всего лишь о-пэр, а Барб по средствам нанять высококвалифицированную, дипломированную няню. И все же Хетти понимает, что если она действительно хочет дать Барб добрый совет, ей надо очень сильно постараться быть беспристрастной и не позволить корыстным интересам взять верх над долгом дружбы.

— Ах, Барб, — говорит она, — ужасно, когда приходится принимать такие решения. Тебе надо попытаться понять, чего именно ты на самом деле хочешь.

Она довольна честностью своей нравственной позиции.

Хетти ходила с Мартином в магазин, и они купили ей кольцо. Она сейчас работает, и они могут себе это позволить. Кольцо не обручальное и не венчальное — она пришла в ярость, когда Мартин предложил ей купить такое, — просто колечко в честь того, что ее красные от домашней работы, изъеденные стиральными порошками и моющими средствами руки опять стали белыми и нежными. Колечко очень простое, стоит около ста фунтов, на средний палец правой руки. Ее пока не повысили, Нил говорит, он должен собрать все бумаги, но пусть Хетти не волнуется, дело на мази.

Вечером, когда Агнешка уходит на занятия, Хетти замечает в ведре для мусора странного вида штемпель на клочке порванной оберточной бумаги. Это не слишком элегантная упаковка, в которой принесли смятую коробку с черносливом в шоколаде. Печать большая, красивая, необычная. Цветочный венок, а внутри изображение древнего монастыря. И надпись — “Украина”.

Хетти кладет обрывок бумаги обратно в ведро. Что ж, возможно, Аурек поехал в отпуск на Украину, думает она. Где находится эта самая Украина? Знать бы. Она смотрит по интернету. Ага, Украина не входит в Евросоюз. А Варшава совсем недалеко от границы с Украиной. Вполне возможно, что Аурек каждый день ездит на своем автобусе из одной страны в другую, хотя на границе приходится безумно долго ждать. Но может быть, рейсовые автобусы пропускают автоматически? Сейчас вроде бы никто ни с кем не воюет. Отправитель чернослива в шоколаде, Аурек, послал коробку не из одного почтового отделения, а из другого, только и всего.