Фэй Уэлдон - Ненавижу семейную жизнь

• Название: Ненавижу семейную жизнь
• Автор: Фэй Уэлдон
• Издательство: Астрель: CORPUS
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-271-27463-3

“Ненавижу семейную жизнь” — один из последних по времени романов блистательной англичанки Фэй Уэлдон. Продолжая классическую традицию женской прозы, Уэлдон начала писать в середине 60-х и с тех пор, помимо пьес и сценариев (в их числе знаменитый телесериал по книге Джейн Остин “Гордость и предубеждение”) с неизменным успехом публикует романы, читаемые во всем мире: “Род-Айленд блюз”, “Ожерелье от Bulgary”, “Жизненная сила” и др.

Не приспособленная к роли домохозяйки Хетти мечтает после рождения дочери поскорее вернуться на работу. Вопреки воле мужа она решает нанять няню, и в семье поселяется энергичная девушка из Восточной Европы. Агнешка берет на себя все заботы о ребенке, быт налаживается, но в доме воцаряется тревожная атмосфера лжи и недомолвок. Ловушки подстерегают Хетти на каждом шагу.

---

Бедная маленькая кощенка Сильви, и что я так на нее взъелась. Я бы не прочь завести щенка, но Хьюго это не понравится. У Серены с тех пор, как она живет с Кранмером, нет никаких животных. От кошек он чихает, собаки связывают по рукам и ногам. Конечно, он прав. Но Серена считает, что хорошо, когда у человека есть привязанности. После того как дети выросли, наш день расползается, а животные возвращают ему структуру. Наступают сумерки, и птиц надо любым способом заманить в курятник, чтобы не утащили лисы; дождь ли, гроза ли, метель, но надо идти их кормить. Позднее мы узнали, что у птичьего корма, который мы в восьмидесятые годы мешками закупали в оптовом магазине и потом каждое утро и каждый вечер сыпали в кормушки, был ужасный состав. Мы думали, это просто смесь зерен и круп, а оказалось, что туда подмешивали перемолотые кости умерших животных.

Власти приняли закон, который предписывал раз в год купать овец в дезинфицирующем растворе, чтобы не паршивели: их с головой окунали в странную, отливающую темным металлом синевато-зеленую жидкость, которую поставляло в больших канистрах Министерство сельского хозяйства, и держали в ней, пока шерсть хорошенько не пропитается. Загнать наше полудикое поголовье в грузовик, чтобы отвезти в официальный центр обработки, была задача не из легких, поэтому мы проводили эту процедуру сами. А это означало, что Джордж должен вырыть яму, покрыть ее стены цементом и залить туда раствор; созывались все родные и друзья и принимались ловить овец по одной — на каждую определялись четыре человека и одна собака — и пригонять к Джорджу, а Джордж швырял овцу в яму и палкой запихивал ее голову в жидкость. Брызги, крики, хохот, разъяренная овца выскакивала и начинала бешено отряхиваться.

Мы с Себастьяном приезжали помогать ловить овец за двадцать миль. Джордж натягивал толстые резиновые перчатки, но игнорировал череп и кости, отштампованные красной и черной краской сверху, снизу и по бокам канистр. Он был убежден, что власти ни черта ни в чем не смыслят, и был куда более прав, чем мы могли себе представить в те далекие счастливые дни. Темно-синяя жидкость в яме была сплошные органофосфаты, чистейший дихлофос: добро пожаловать, птицы и жуки, лисы и мыши-полевки! — и этот дихлофос потом долго дожидался, когда Джордж наконец соберется и откачает его в придорожную канаву.

Серена любит говорить, что во всем виноваты эти самые органофосфаты, от контакта с ними у Джорджа помрачился разум, заболело сердце, развилась шизофрения, и потому она, Серена, его родная жена, стала вызывать у него не любовь, а неистребимую ненависть, разрушились все моральные устои, и в результате он предпочел ей, Серене, любовницу. Я не так уж в этом уверена. Джордж и до знакомства с органофосфатами был далеко не сахар, хотя и органофосфаты, я считаю, внесли свою лепту.

Мне иногда снится эта яма с маслянистой жидкостью в Гроувудском поле, зловещая атласная поверхность застыла, вокруг зеленые папоротники, крапива, ядовитый бутень. Хетти она тоже снится, но я, по крайней мере, ее близко к яме не подпускала. Понимала, что нельзя.

Крестины

Коллин крестила своего младенца. Хетти звонит мне и описывает церемонию.

— Было так интересно, — говорит она. — Священник держал свечу, а малыш смотрел на нее, его личико светилось. Я и забыла, какие младенцы на самом деле маленькие — просто крошечные комочки жизни. Китти сейчас такая тяжелая и крепенькая.

— Мартин ходил с тобой на крестины? — спрашиваю я недоверчиво.

— Да, ходил, — говорит она таким тоном, словно эта перемена в его обычаях решительно ничего не значит. — Агнешка говорила, что мальчик Коллин еще слишком маленький, его рано крестить, вода в купели будет ледяная, но в кои-то веки она ошиблась. Мальчик и не думал плакать.

— Наверное, кто-нибудь в ризнице вскипятил чайник и добавил в купель, — предполагаю я, пытаясь понять, зачем Агнешка-то ходила с ними. Может быть, просто выгуливала Китти в новой прогулочной коляске.

— Это похоже на богохульство, — говорит шокированная Хетти. Насмешки над чужой религиозностью часто шокируют атеистов.

— Важно не то, что мы говорим, а какие у нас мысли, — говорю я. — Агнешке понравилась церемония?

— Думаю, да. И Китти понравилась. Она завороженно глядела на свечу, как будто ее зажгли для нее. Но ведь Китти держала Агнешка. У меня на руках она вечно крутится и вертится.

— Ты, я полагаю, до сих пор пахнешь молоком, вот она и рвется к нему, — говорю я.

— Перестань, бабуля, не хочу ничего такого слышать, — говорит она.

Стало быть, я у нее сейчас в фаворе — меня произвели из “бабани” в “бабулю”. С тех пор как Хетти работает, настроение у нее стало лучше. И пропало желание задираться. Интересно, когда Себастьяна выпустят из тюрьмы, удостоят ли его особой милости в знак окончательного признания членом семьи, в которой он прожил двадцать лет, — удостоят ли его обращением “дедуля” или хотя бы “дедушка”? По крайней мере, надеюсь, что не “дедок”.

Я еще не опомнилась после того, как в мою жизнь ворвался Патрик и потом исчез из нее. Боюсь, я уделяю своей внучке меньше внимания, чем ей нужно. Не услышала я тревожных сигналов и потом, когда Хетти стала рассказывать мне, что было дальше, хотя вряд ли она вняла бы моим предостережениям.

— Знаешь, Агнешка сделала удивительную вещь, это было так трогательно, — говорит она. — Перед тем как нам идти в церковь, она вынула из вазы с цветами веточку папоротника, хорошенько вымыла конец стебля и приколола к платьицу Китти. Это старинный польский обычай, он символизирует возрождение.

— Да ведь крестили-то не Китти, — говорю я, — крестили сына твоей приятельницы.

— По-моему, это очень мило, и Мартину тоже понравилось.

Мартину это понравилось? Мартину, который воюет с обскурантизмом?

Но Серена мне потом объяснила, что люди, которые негодуют против чего-то, вдруг могут так же страстно это что-то полюбить. И совсем не обязательно, что тут сказывается дурацкое влияние Агнешки. Скорее это протекающий в легкой форме процесс, который Юнг назвал энантиодромией. Это как с апостолом Павлом, когда он шел в Дамаск и с неба на него пролился свет, и тут гонитель христиан вдруг сам сделался пламенным христианином. Мы с Сереной спрашиваем себя, может ли убежденный рационалист Мартин преобразиться в Мартина — гуру модной нынче астропософии, и со смехом отвергаем такую возможность, однако глаз с него спускать все-таки не стоит.

Хетти щебечет, продолжая свой рассказ о крестинах, об отце Фланагане, который, оказывается, женат. Я говорю ей: как странно, я не знала, что священникам позволяется иметь жену, и она отвечает, что да, позволяется, например, если они вступили в брак, когда были англиканскими священниками, а потом перешли в католичество в силу своих убеждений — например, по вопросу о женщинах-священниках, — они могут остаться в браке. Они, то есть она, Мартин с Агнешкой и отец Фланаган, разговорились об этом после церемонии, когда вышли из церкви. Мартин сказал, что ощущает во всем этом легкий душок лицемерия, но отец Фланаган ничуть не обиделся.

— Мне кажется, он с удовольствием обсуждал с нами эту тему, — говорит Хетти. — Так воодушевился. Агнешка сказала, что хотела бы ходить по воскресеньям к утренней мессе, если мы не против. Мы, конечно, согласились. Да и как было не согласиться? Нельзя ведь вставать между человеком и его религией, верно? Пусть даже мы не знали, что этот человек религиозен, потому что он вырос в коммунистической стране, ты согласна?

— Нет, не согласна, — говорю я. — Ей теперь некогда будет белье гладить.

— Ты не представляешь, какая смешная история произошла, — рассказывает Хетти. — Отец Фланаган спросил Агнешку, когда они с Мартином собираются принести ребенка крестить. Он решил, что она — мать Китти, потому что Китти была у нее на руках.

— Но ты ведь его поправила? — спрашиваю я, и Хетти говорит, что, в общем-то, нет, все получилось не только смешно, но и как-то неловко.

— Мне кажется, Мартин был слегка уязвлен. Он сказал отцу Фланагану, что чем больше женатых священников, тем лучше для церкви, потому что тогда епископы перестанут растлевать мальчиков, ну, и мне пришлось поскорее его увести.

Воспитываем мужчин?

Когда Серена за обедом пинает Кранмера под столом ногой, чтобы он не ляпнул чего не надо и не произошел конфуз, или хочет намекнуть ему таким способом, что они слишком уж засиделись, или заставить его проявить внимание к некрасивой гостье, сидящей на другом конце стола, он громко спрашивает, зачем она его пинает. Поэтому она сдалась, что же касается конфуза, то он оказывается не таким ужасным, как она боялась.

Кранмер моложе Серены на добрых два десятка лет, и условности нашего поколения, запрещающие обсуждать за столом темы религии и политики, кажутся ему старомодным занудством. Вместо прежних условностей теперь в ходу новые приемы, позволяющие избежать неловких положений: когда люди близких религиозных и политических убеждений сходятся вместе, поставив для инакомыслящих заслон, их мнения от взаимного обмена только укрепляются, беседа же протекает приятно. Гости могут обсуждать любую тему за полентой или супом из оленины, не опасаясь никого задеть.