Кнуд Ромер - «В Датском королевстве…»

• Название: «В Датском королевстве…»
• Автор: Кнуд Ромер
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Публицистика
• Год: 2014

Номер открывается фрагментами романа Кнуда Ромера «Ничего, кроме страха». В 2006 году известный телеведущий, специалист по рекламе и актер, снимавшийся в фильме Ларса фон Триера «Идиоты», опубликовал свой дебютный роман, который сразу же сделал его знаменитым. Роман Кнуда Ромера, повествующий об истории нескольких поколений одной семьи на фоне исторических событий XX века и удостоенный нескольких престижных премий, переведен на пятнадцать языков.

В рубрике «Литературное наследие» представлен один из самых интересных датских писателей первой половины XIX века. Стена Стенсена Бликера принято считать отцом датской новеллы. Он создал свой собственный художественный мир и оригинальную прозу, которая не укладывается в рамки утвердившегося к двадцатым годам XIX века романтизма. В основе сюжета его произведений — часто необычная ситуация, которая вдобавок разрешается совершенно неожиданным образом. Рассказчик, alteregoавтора, становится случайным свидетелем драматических событий, разворачивающихся на фоне унылых ютландских пейзажей, и сопереживает героям, страдающим от несправедливости мироустройства.

Классик датской литературы Клаус Рифбьерг, который за свою долгую творческую жизнь попробовал себя во всех жанрах, представлен в номере небольшой новеллой «Столовые приборы», в центре которой судьба поколения, принимавшего участие в протестных молодежных акциях 1968 года.

Еще об одном классике датской литературы — Карен Бликсен — в рубрике «Портрет в зеркалах» рассказывают такие признанные мастера, как Марио Варгас Льоса, Джон Апдайк и Трумен Капоте.

---

Хелене (бормочет себе под нос). Нормальный… тоже нормальный… Не было стула. Уже второй день. Попробуем одну клизму с микролаксом. У новенькой малышки из первой ванной тоже не было стула, но что в этом странного, если она ничего не ест. (Ликует.) Ха, ха! У Кристиана стул опять нормальный после шести дней запора…

Метте (входит, снимает перчатки). У фру Нильсен из четвертой палаты нормальный…

Хелене отмечает в журнале.

Метте. У тех двоих, что в помывочной, тоже нормальный…

Хелене. Где они тут у нас… вот. (Отмечает в журнале.).

Метте (выглядывает из окна). А это не Ингеборг?

Хелене. А кто ж еще? Уже ведь три дня как умерла. А как Матрос?

Метте. У него не было.

Хелене. А ты дала ему как следует потужиться?

Метте. Почти четверть часа сидел.

Хелене отмечает в журнале. Инга беззвучно появляется в проеме двери. На ней халат пациента, коричневые чулки и тапки. Останавливается в дверях.

Хелене (вежливо, но не поднимая головы). Чем мы можем тебе помочь?

Инга. Я просто хотела… когда привезут еду?

Хелене. Скоро. Пойди к себе в палату, отдохни, вот время быстро и пройдет.

Инга стоит еще мгновение, потом исчезает. Звонит телефон.

Хелене (отвечает). Отделение 17б, завотделением. Да. Конечно, у нас есть места, только что было два смертных случая… Да, ну тогда мы все подготовим для новенького. Хорошо. И вам спасибо. Спасибо. До свидания.

Метте. Еще одна. И что мы с нею будем делать?

Хелене. С ним. Мы его можем положить в коридор внизу у лестницы или во вторую ванную, там никого нет. У фру Хольм был стул?

Метте. Да, нормальный.

Хелене (отмечает в журнале). Нормальный…

Метте. У Принцессы тоже нормальный…

Хелене. Хорошо. (Отмечает в журнале.).

Метте. И у Бенни нормальный…

Хелене отмечает в журнале.

Вот так-то!

Из современной датской поэзии

Как известно, поэзия в литературах мира древнее прозы, а по своим свойствам — удерживаться в памяти каждого и удерживать вокруг себя, при себе память многих, а то и всех — видимо, воплощает национальную культурную традицию вернее и надежнее. Вряд ли случайно, что датская письменная словесность начинается не только с перевода Библии и латинских исторических хроник, но также с записанных в XVI — не в XVIII или XIX! — веке безымянных народных песен-баллад (они были в 1591 году уже и напечатаны, чем оказались сохранены для потомков). Показательно и то, что в составленном в 2005–2006 годах Датском культурном каноне поэзия занимает почетное место, и, кстати, ряд поэтов, которые публикуются ниже, в этот Канон входят.

Конечно, семь лириков, включенных в нынешний номер, не дают и не в силах дать исчерпывающую панораму датской поэзии последних тридцати-сорока лет. Но, по крайней мере, они представляют три ее поколения, так что самых старших отделяет от самой младшей, ни много ни мало, шесть десятилетий (для обогащения картины любознательные читатели могут обратиться к антологии «Из современной датской поэзии», изданной в Москве, как и аналогичная антология датской малой прозы, в уже довольно далеком 1983 году и знакомившей с поэтами первой половины и середины XX века, — из включенных в нее тогда лишь один Бенни Андерсен вошел и в нашу подборку). К разбросу во времени, а значит — в опыте, в стилистике, присоединяется разница в пространстве — географическом, языковом. Скажем, Катти Фредриксен живет в Гренландии и пишет не только на датском, как остальные поэты, но и на гренландском (а в принципе, к нему можно было бы добавить немецкий и фарерский, на которых в небольшой, по российским меркам, стране тоже и говорят, и пишут; кстати, фарерцы держат вместе с исландцами первое место в мире по количеству новых издаваемых книг, в том числе — переводных, на душу населения). Добавим: кое-кто из авторов номера, не менее известный у себя в стране и в мире стихами (Ингер Кристенсен, Клаус Рифбьерг, Найя Марие Айдт), на этот раз фигурируют как прозаики. И надеемся, что следующие ниже поэтические страницы привлекут читательский интерес, внимание издателей, так что продолжающееся знакомство России с датской поэзией, шире — со словесностью Дании, ее мыслью, пластикой, музыкой не прервется, а, хотелось бы думать, будет углубляться.

Борис Дубин

Кнуд Сёренсен © Перевод Нора Киямова

Дождь пишет у меня на голове по Брайлю

но кожа головы не умеет читать и
мои пальцы не осязают шрифт
а только его разглаживают.
Мои глаза
видят лишь что небо
исчезло и дождь
блуждает между домами
как чужак
в поисках куда бы приткнуться.

Здесь

именно здесь
иссякли дома
земля поглотила
окрестные пашни
и ландшафт
уже не рукотворен
а что называется
воссоздан
природой

но где-то в памяти
все еще стоит яблоня
с единственным красным яблоком
позабывшим упасть
в положенный срок

и сейчас
мои руки
словно бы хотят ухватить
нечто
что может некогда
было.

Слова молчания

В этом уголке сада
время приостановилось
легкий ветер
развеял дымку в том месте
где именно сейчас
пожелало стать солнце
шмель выполз из своей норки
и трава распрямляется
по мере того как высыхает
роса.
А вон на той клумбе справа
оказывается
уже два или три цветка.
Пространство между нами
заполняется словами
но поскольку мы знаем друг друга
знаем вдоль и поперек
и насквозь
звуки слов излишни
они бы даже
мешали
ведь сейчас мы сведущи и спокойно
сидим на скамейке
посреди мира
и вживаемся в молчание друг друга
и толкуем слова молчания
самые важные
из имеющихся у нас слов.

О времени

Это не ветер
хлещет траву
до бесцветия,
это не ветер
обрывает сейчас
плоды
с крайних веток
и это не ветер
заставляет облака
устремляться за горизонт. Нет,

ветер тут
совсем
ни при чем,
я прекрасно знаю,
что снаружи бушует
не он,
а время,
отпущенное мне время,
которое бежит все быстрей
и быстрей
и убегает все дальше
и дальше,
я прекрасно знаю,
что это оно
пробило мой пульс
и сейчас вдруг —
неожиданно —
торжествует,
вырвавшись наконец на свободу.

Бенни Андерсен © Перевод Нора Киямова

Последнее в мире стихотворенье

Будь это последнее в мире стихотворенье
я сделал бы его как можно длиннее
                                                      длинным-предлинным
но на последних строчках замедлил скорость
приостановился бы прежде чем его кончить
из страха рухнуть в пространство
или лег бы на живот
и подполз к самой кромке
ухватился покрепче за крайние слова
и осторожно свесился бы над пропастью
в которую срываются все стихи
и попробовал заглянуть под стихотворенье
воспользовался бы редкой возможностью
увидеть стихотворенье с изнанки
ведь что если бы оно оказалось
первым в мире

Тогда бы я стал передвигаться как муха
по оборотной стороне
поочередно цепляясь
слово за слово
пока не выучил бы его наизусть
а одолев последнюю строчку
попробовал снова перекочевать наверх
повисел бы дрыгая ногами и слегка отдышавшись
подтянулся и взобрался на кромку
и объявился в начальной строке
или еще где-то

Будь это последнее в мире стихотворенье
я бы отказался этому верить
а может отложил бы его на потом
и принялся за другое

Будь это последнее в мире стихотворенье
я бы отказался его сочинять
во всяком случае поскорей бы остановился
                                                            например здесь

Любовь