Михаил Озеров - От Гринвича до экватора

• Название: От Гринвича до экватора
• Автор: Михаил Озеров
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1984

В основе книги Михаила Озерова "От Гринвича до экватора" — жизненный материал, почерпнутый в результате поездок писателя, публициста-международника (Индия, Шри Ланка, Вьетнам, Кампучия и др.). Большой раздел книги посвящен современной Великобритании. Немалый интерес представляют главы, рассказывающие о ФРГ, Италии, Испании, США, Австрии, Голландии.

За первое издание книги М. Озерову присуждена премия Ленинского комсомола 1982 года.

---

Тысячи англичан покидают ежегодно свои жилища из-за стремительно растущей квартплаты. Все новые молодые люди пополняют армию сквоттеров — бездомных, которые самочинно занимают пустующие здания.

Молодежь захватывает и… университеты.

Университеты… Мне приходилось бывать во многих.

В Англии часто ездил в Оксфорд, Кембридж, Сассекс, Брайтон. В ФРГ выступал перед студентами Кельна и Гамбурга. Был в Ханойском университете, зеленом, оживленном, веселом, и в Пномпеньском, безжизненном, опустошенном, изувеченном полпотовцами, в Делийском и Венском, о которых расскажу позже.

Когда приезжал в Канди — средневековую столицу Шри Ланки, то непременно спешил в университетский городок. Это, собственно, не городок, а целое автономное государство: учебные корпуса, магазины, больница, парикмахерская, прачечная, спортивный комплекс. Там у меня было много друзей. Они жаловались: не хватает преподавателей, в вузе учатся в основном горожане. Шутливо сетовали на «засилье» девушек, их куда больше, чем парней. Это редкий.случай для азиатского государства, и он создает трудности: выпускниц не очень-то пошлешь в глухие районы, а именно там особенно нужны врачи, ветеринары, агрономы. Правда, среди преподавателей мужчины пока «держатся».

Рассказывали и об успехах. Однажды я услышал: введены уроки русского языка, желающих изучать его столько, что объявлена предварительная запись и набирают уже на пять лет вперед. В другой раз узнал: на выборах в студенческий совет впервые за тридцатилетнюю историю вуза победили коммунисты…

Еще ближе я познакомился с университетом в Йене, — когда был студентом, проходил там практику.

Йена. Узенькие улочки, старинные башни, остроконечные домики. Вроде нашего Таллина или старой части Риги. Хорошо понимаешь Гёте, утверждавшего: «Здесь я всегда чувствую себя счастливым».

В центре Йены — завод оптических приборов, электронной и измерительной аппаратуры «Карл Цейс». Повсюду от Гринвича до экватора известна продукция завода. Это очки, телескопы, крохотные, размером с записную книжку, микроскопы.

Йена — своего рода показательный город, тесно связавший промышленность с образованием, производство с наукой. Трудно сказать, чем он больше знаменит: заводом «Карл Цейс» или университетом, который основали в 1558 году. Тогда в университете было четыре факультета, но основное внимание уделялось изучению теологии. Его «золотая пора» — конец XVIII — начало XIX века: в нем преподавали Гегель, Фейербах, Геккель, десять с лишним лет курс истории читал Шиллер, получил степень доктора Карл Маркс.

Не без понятной робости заходишь в старинные кабинеты, где трудилось столько великих людей и где до сих пор висят их черные профессорские мантии. Ныне там читают лекции, проводят семинары…

Пять лет продолжалась моя собственная университетская жизнь, я окончил МГУ.

Написал там одну из первых моих корреспонденций — о студентах со знаменитыми фамилиями.

В МГУ было сразу пять Пушкиных, шесть Ломоносовых, семь Мичуриных. Был и свой Менделеев, правда, его будущая специальность оказалась далекой от химии — он изучал язык хауса, о котором во времена его великого однофамильца мало кто и слышал. Нашелся и Исаак Ньютон. Он родился не в Англии, а в Гане, но зато учился именно на физическом факультете. Разница в веках — дело серьезное, и для студента из Ганы закон всемирного тяготения и бином Ньютона были давно пройденным этапом.

Позже журналистские дороги не раз приводили меня в наши вузы. Скажем, в Казанский — туда, где учился Володя Ульянов, в этом университете проходила тогда международная научная конференция «В. И. Ленин — вождь трудящихся всего мира».

Да, много всего — интересного, любопытного — довелось наблюдать в университетах, но такого, что происходило в Эссексе, я нигде не видел.

…Окна разбиты, двери сломаны. В самой большой аудитории на полу лежат одеяла и подушки, а на стене выведено желтой краской: «Штаб-квартира комитета за освобождение студентов».

За столом в вестибюле главного учебного корпуса — группа девушек. На столе табличка с надписью: «Голодовка».

Что тут происходит?

— Ни к чему вам это знать! — резко отвечает на мой вопрос бледная студентка. Но, узнав, что перед ней советский корреспондент, меняет тон: — Простите. К нам засылают шпиков, поэтому мы не откровенничаем с незнакомыми людьми.

Безуспешно студенты Эссекса требовали повышения мизерной стипендии. И однажды они в знак протеста заняли аудитории. Полиция арестовала зачинщиков волнений.

— В нашем университете учатся две с половиной тысячи человек, — рассказала девушка. — Все они встали на защиту арестованных: бойкотируют занятия, распространяют листовки. А мы объявили голодовку. Она продолжается уже шесть дней. Я плохо себя чувствую, голова кружится. Но мы не прекратим голодовку.

Около одного из зданий трое мужчин в шахтерских шлемах разгружают уголь. Помещения перестали отапливать — глядишь, студенты скорее сдадутся, и горняки стали привозить уголь из соседних шахт.

— Конечно, студенчество неоднородно, — замечает Джон Дулан, выслушав мой рассказ об Эссекском университете, — как и рабочая молодежь. Но в целом все больше юношей и девушек подключается к нашей борьбе.

Неожиданно наш разговор прерывают.

— Среди нас находится советский журналист. Давайте попросим его исполнить русскую песню, — обращается ко мне ведущий.

Веселый шум, аплодисменты, возгласы: «Катюшу», «Казачка».

Соседи по столу подбадривают:

— Все будет хорошо. Покажите класс!

Что делать? Чего-чего, а петь я никогда не умел.

Однако отказываться поздно.

Поднимаюсь на сцену. Зал замолкает. Набираю в легкие побольше воздуха и начинаю (по-моему, совсем на другой мотив) «Подмосковные вечера». И тут же все подхватывают песню. Я могу совершенно спокойно молча открывать рот. Музыкальность шотландцев, их любовь к песням выручили меня…

Я не расставался с братьями Дуланами. Слушал их выступления с трибуны. Бродил с ними по Абердину — уникальному городу, застроенному зданиями из светло-серого гранита. Абердин крупный порт, он насквозь пропах рыбой, на его улицах часто встречаешь рыбаков.

Но еще чаще, чем скромные рыболовецкие суда, через узкую горловину гавани проходят корабли ярко-желтой раскраски. Они обслуживают нефтяные платформы Северного моря. А весь день в небе стрекочут красно-желтые вертолеты, перевозящие нефтяников.

Черное золото Северного моря. Сколько надежд связывала с ним Британия в 70-е годы! Наконец-то исцелимся от экономических недугов! Наконец-то покончим с безработицей! Ах, планы, планы… Добыча нефти идет в Абердине полным ходом, и теперь ясно: она лишь приостановила упадок экономики. Да, нефти получают достаточно, чтобы покрыть потребности в ней государства. Однако львиная часть добытого топлива достается иностранным монополиям и не приносит пользы Англии. А что касается безработицы, то разве имеет особое значение тридцать — сорок тысяч рабочих мест на нефтяных промыслах, когда в стране больше трех миллионов «лишних людей»?!

Абердин — единственный, пожалуй, город в Шотландии, переживающий, благодаря нефтяному буму, период расцвета. Он стал ведущим транспортным узлом, местный вертодром перегнал остальные на Британских островах.

И еще одним гордится город. Он — главная оранжерея страны, тут выращивают превосходные розы.

Букет роз вручали каждому делегату на закрытии съезда. Когда настало время разъезжаться по домам, Джеймс и Джон пригласили меня заглянуть в Эр, где они живут.

Эр рядом с Глазго, но это другой мир. Глазго — большой, шумный, с населением в миллион человек; над ним не рассеивается дым заводских труб; некоторые улицы выглядят так, будто только что кончилась война: разрушенные дома, разбитые окна, груды камней, горы мусора.

Эр же — зеленый, чистый, очень уютный. Поэтому и спешат сюда на уик-энд жители Глазго, других промышленных районов Шотландии. Но еще больше гостей направляется в Эр не ради глотка свежего воздуха, а чтобы увидеть места, связанные с Робертом Бернсом. В результате на семьдесят тысяч обитателей города ежегодно приходится двести — триста тысяч туристов.

Осмотрев дом Бернса, мы остановились на улице Морфилд-роуд. В гостиной одноэтажного домика нас ждали остальные члены семьи: отец, мать и две сестры. Все рослые, темноволосые.

Нас усадили за стол. Джон попытался было сказать, что мы недавно обедали, но, встретив строгий взгляд отца, осекся. Меня это удивило: обычно братья держались уверенно. На съезде в Абердине Джеймс выступал первым после обеденного перерыва. Он поднялся на трибуну, когда делегаты еще рассаживались. Дулан помолчал, дожидаясь тишины. И она быстро наступила, очень уж внушительно выглядел оратор. Джеймс не пользовался записями, говорил свободно, переводил взгляд с одного делегата на другого.