Жан-Филипп Туссен - Фотоаппарат

• Название: Фотоаппарат
• Автор: Жан-Филипп Туссен
• Издательство: Наталис
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-8062-0059-0

Как часто на вопрос: о чем ты думаешь, мы отвечаем: да так, ни о чем. А на вопрос: что ты делал вчера вечером, — да, кажется, ничего особенного. В своих странных маленьких романах ни о чем, полных остроумных наблюдений и тонкого психологизма, Жан-Филипп Туссен, которого Ален Роб-Грийе, патриарх "нового романа", течения, определившего пейзаж французской литературы второй половины XX века, считает своим последователем и одним из немногих "подлинных" писателей нашего времени, стремится поймать ускользающие мгновения жизни, зафиксировать их и помочь читателю увидеть в повседневности глубокий философский смысл.

---

На пятом этаже мы постояли некоторое время перед нетронутой, чуть ли не новой, дверью, изучая приклеенную над звонком надпись: «Швайнфюрт». Швайнфюрт, да, то, что нужно. Фамилия девушки была Швайнфюрт. Джон позвонил. В квартире послышался звук шагов. Открыл мальчик лет четырнадцати-пятнадцати в тренировочном костюме и больших серых крапчатых носках, наверное, юный Швайнфюрт, вместе с ним мы миновали темное пространство и вошли в оклеенную обоями столовую, обставленную стульями с прозрачными пластмассовыми сиденьями, красивым блестящим деревянным столом и большим застекленным шкафом, где расположились куколки в нарядах разных стран, пустые пузырьки и пара вышитых салфеток. В гостиной, смежной со столовой, два человека в халатах и тапочках смотрели телевизор, на нас они едва взглянули. Шторы в комнате были довольно плотно сдвинуты, единственная полоса грязного света с улицы просачивалась внутрь, сливаясь с блестящим мерцанием телевизора. Брат Урсулы ушел, оставив нас ждать в столовой, по которой мы послушно бродили, разглядывая пол и потолок, делая несколько шагов к шкафу, изучая кукол. Мальчик, скорее всего, пошел за сестрой в спальню (Die Franzosen! орал он в коридоре), а дама из гостиной — наверное, их мать — обернувшись, принялась нас рассматривать. Мы издали ей улыбнулись и покивали в знак приветствия. Уж в вежливости-то им не отказать, этим французским офицерам, должно быть, подумала она. Поправив на груди халат из бледно голубого синтетического муслина (чтобы не произвести плохого впечатления на друзей дочери, я полагаю), она опять на нас взглянула и спросила, не выпьем ли мы кофейку, пока Урсулы нет. Неисправимый Джон — он никогда не мог противиться искушениям света — вместо того, чтобы вежливо отказаться и продолжать воспитанно ждать здесь, рядом с куколками, радостно согласился и, развернувшись, как ни в чем не бывало, сделал шаг, чтобы подойти ближе к телевизору. Внимательно всматриваясь в экран, он тихо опустился на подлокотник дивана, где сидел господин Швайнфюрт, с минуту удивленно его разглядывавший. Скоро и я скользнул за Джоном: скромно и бесшумно, как пробираются в часовню во время службы, я пролез между журнальным столиком и коленом господина Швайнфюрта, устроился на стуле и стал, сцепив пальцы под подбородком, смотреть вместе со всеми телевизор — шел документальный фильм, архивные кадры перемежались свежими интервью с железнодорожниками (я не смотрел телевизор больше месяца).

Потом мадам Швайнфюрт принесла кофе. На бледно-голубом пластмассовом подносе, украшенном поблекшим натюрмортом, стояли термос в клеточку, слегка помятый пакет молока, сахар, коробка с печеньем, здесь же валялись чайные ложки. Кофейный сервиз был составлен из разрозненных, не гармонирующих между собой предметов: двух красных пластиковых стаканов — из таких полощут рот, когда почистят зубы, двух чашек из кремовой пластмассы и красивого фарфорового белого бокала, на который я иногда посматривал, освобождая на столе пространство для подноса. Послав мне благодарный взгляд, мадам Швайнфюрт отвинтила крышку термоса и принялась разливать кофе: первыми нам с Джоном (в стаканчики для полоскания), потом мужу (в красивый бокал, на который я поглядывал); когда все емкости были заполнены кофе, разбавленным наполовину молоком, мы получили возможность самостоятельно класть сахар, поскольку на этот счет у всех имеются свои плохо запоминаемые окружающими взгляды. Я наблюдал, как она хозяйничает (не очень-то и старая, не больше сорока пяти). Обслужив всех, мадам Швайнфюрт села, тщательно запахнула полы халата на груди и на бедрах, подняла голову к телевизору. У каждого из нас имелся теперь свой стакан для полоскания, и в гостиной воцарилась полная тишина, железнодорожники, и те молчали (господин Швайнфюрт переключил программу и нашел для нас хорошенький фильмец).

Время от времени мадам Швайнфюрт предупредительно, как делают все дамы, принимая гостей, осведомлялась, не нужно ли нам чего, предлагала печенье, подливала кофе. Я привстал, чтобы дотянуться до большой жестяной коробки с печеньем, мадам Швайнфюрт придвинула ее мне и, выразив свою благодарность взглядом, я ей смущенно улыбнулся. Потом, все так же вежливо друг другу улыбаясь, мы покачали головами, а потом, поскольку говорить было не о чем, храня, как след минувшей благодати, улыбку на губах, вернулись к безопасному-созерцанию экрана. Допив кофе и поставив на поднос стакан, я незаметно наклонился к Джону и шепотом спросил, уверен ли он, что здесь живет Урсула. Поскольку, если нет, то можно и идти (я, например, кофе уже допил). Джон, невозмутимо восседавший на своем подлокотнике, полез в карман, достал, не отводя глаз от экрана, бумажку с адресом и дал мне прочитать: Урсула, Рилькештрассе 14, блок Д., квартира 438. В конце концов я поднялся со стула (мне что-то стало скучно) и стал прохаживаться по гостиной, потом, взяв старый тележурнал, принялся листать. Стоя у окна, я рассеянно перебирал страницы, немного задержался на сегодняшней программе. Так, что мы смотрим — а, вот, Спасатели Малибу. С Давидом Хассельхофом (Митч Буканон), Александрой Пауль (Стефани Хольден), Памелой Д. Андерсон (С. Дж. Паркер), Николь Эггерт (Саммер Квин), Келли Слейтер (Джимми Слейд), Давидом Карветом (Мэт Броди), Грегори Алан-Вильямсом (Гарнер Эллерби), Ричардом Джекелем (Бен Эдвардс), Сюзан Атон (Джеки Квин). По-моему, это был вдвойне разумный способ смотреть телевизор: внимательно рассматривать программу, не глядя на экран.

Я закрыл журнал, отнес на место и, вернувшись к окну, ждал прихода Урсулы. Двор под нами был пуст, если не считать прислоненного к стене старого матраса и велосипеда, брошенного у трансформаторной будки, чья бетонная поверхность, испещренная цементными мазками, похожими на слизь улитки, дожидалась, когда раскрасят более пристойно. Дома напротив стояли так близко, что через окна квартир были видны включенные телевизоры. Я мог разобрать, что и где показывали, хозяева каких квартир смотрели тот же сериал, что и мы, кто включил фильм, кто аэробику, кто воскресную мессу, кто велокросс, кто телемагазин, и я в смятении думал, что сейчас воскресное утро, время — чуть больше девяти, а погода прекрасная.

И вот тогда в окне дома напротив мне предстало поразительное зрелище: включенный телевизор в пустой гостиной, этакий телевизор-призрак. Рядом не было ни души, и он выбрасывал свои образы в потрепанную комнату на пятом этаже дома напротив, в сторону серого дивана, чьи контуры угадывались в полутьме. Телевизор показывал американский сериал, который мы сами смотрели сейчас у Швайнфюртов, так что я от окна и видел и слышал все, что происходило, звук и изображение доходили сюда одновременно, хотя и из разных концов, так сказать, стереофонически: маленькая картинка была передо мной на выпуклом экране того телевизора с пятого этажа дома напротив, звук раздавался за спиной, в гостиной Швайнфюртов. В конце концов, я перевел взгляд на другую квартиру: звук не изменился — до меня по-прежнему доносился голос, дублирующий для немцев американский сериал (пульт был у Швайнфюрта, и я не собирался вырывать бразды правления, но к заданному звуку я мог по собственному усмотрению прибавлять картинку и составлять программу на свой вкус, меняя каналы, переводя взгляд от одного окна к другому, задерживаясь то на сериале, то на фильме. Часто зрение и слух делились между самыми несовместимыми передачами; я забавлялся тем, что перемещал зрачок вдоль фасада, чередовал кадры по прихоти окон и думал, что телевизор обычно так же лживо представляет мир, лишая зрителя, чтобы тот не распознал подвоха, трех чувств из пяти.

Наконец, в коридоре послышались шаги — в гостиную входила Урсула. Я отпустил край занавески и повернулся к ней. Девушке можно было дать лет двадцать; ноги босые, твердый взгляд, брюнетка, короткие растрепанные волосы. Она немного постояла возле меня, наклонив голову и глядя в телевизор. Затуманенный взгляд говорил о том, что она еще не совсем проснулась. Но вот она зевнула и, потягиваясь, повернулась лицом в другую сторону. Урсула, хочешь кофе? спросила мать. Нет, у меня полет, сказала она. Никакого кофеина. На ней были черные кожаные брюки и короткая майка на удивительно тонких бретельках; под белой тканью угадывались темные соски. Я несколько минут рассматривал ее грудь с выступающими под тонкой тканью сосками, потом, смутившись и не зная, куда девать глаза, окинул взглядом гостиную, сел и опять уставился на экран (такая епитимья).

В аэропорт мы ехали молча. Урсула, одетая в летную куртку с цигейковым воротником, позевывая, крутила руль, а Джон, сидевший с ней рядом, рассеянно извлекал из бардачка навигационные карты, пачку табака и толстые шерстяные носки, скатанные клубочком. В конце концов, он отыскал газету и с выражением острого блаженства — плечо подергивалось от удовольствия — развернул (даже в машине этот Джон читал; не знаю, припасена ли книга для самолета). Последние полчаса мы ехали по пустынной загородной дороге, городские постройки кончились, с обеих сторон расстилались бескрайние просторы свекольных полей. Время от времени вдали обозначался трактор или крестьяне брели с груженой лошадью на поводу, так что я стал раздумывать, куда мы едем, и точно ли он в Германии, этот аэропорт (впрочем, немецкий аэропорт должен был быть в Германии).