Жан-Филипп Туссен - Фотоаппарат

• Название: Фотоаппарат
• Автор: Жан-Филипп Туссен
• Издательство: Наталис
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-8062-0059-0

Как часто на вопрос: о чем ты думаешь, мы отвечаем: да так, ни о чем. А на вопрос: что ты делал вчера вечером, — да, кажется, ничего особенного. В своих странных маленьких романах ни о чем, полных остроумных наблюдений и тонкого психологизма, Жан-Филипп Туссен, которого Ален Роб-Грийе, патриарх "нового романа", течения, определившего пейзаж французской литературы второй половины XX века, считает своим последователем и одним из немногих "подлинных" писателей нашего времени, стремится поймать ускользающие мгновения жизни, зафиксировать их и помочь читателю увидеть в повседневности глубокий философский смысл.

---

Инге сильно загорела (застыв на месте, я наблюдал за соседями из подъезда и видел, как в машине открывается дверца, и Инге выходит на тротуар). Уве тоже загорел, на нем была рубашка-поло и круглые профессорские очочки в роговой оправе. Уве в измятых после путешествия брюках стоял на тротуаре, держал ключи от машины и с убитым видом разглядывал автомобильчик, соображая, как его разгружать. Продолжая наблюдать из подъезда (я, правда, отошел на шаг в сторону, чтобы спрятаться в тени почтовых ящиков), я выбирал план действий: скорее бежать к себе или, наоборот, сейчас же выйти из укрытия и изумить их, неожиданно возникнув у машины. Второе было правильнее; я пошел к выходу, убирая по дороге рисунки сына в пухлый конверт. Инге, первой заметившая меня, сделала несколько шажков навстречу, взяла меня под руку и неуклюже поцеловала — наши рты столкнулись, и ее губы потерлись о мои. Шагнувший следом Уве тоже надумал было меня поцеловать, но в самую последнюю минуту превратил едва начавшееся движение в неловкое объятие, и наше недоделанное приветствие вышло, дружелюбно кособоким.

Сжимая в руках пухлый конверт, я предложил помочь разгрузить вещи, и мы втроем скептически уставились на багажник. Стройные ряды сумок и чемоданов перемежались разношерстной мелочью, заполнившей пустоты: ракетками, видеокамерой, игрой джоари. Держась в сторонке, я высматривал какую-нибудь легкую, желательно объемную, вещь, одеяло, например — его обычно выгодно носить; наконец, осторожно сдвинув тяжелый чемодан, я притянул к себе потертый синий кожаный мешок для гольфа, в котором лежало несколько клюшек разного фасона. Взвалив мешок на плечи, я зашагал мимо кустов боярышника к дому. Уве, покачиваясь, шел впереди, в каждой руке он нес по тяжеленному, огромных размеров чемодану, внутри лежали, надо думать, книги (наверное, он летом перечитывал «Семью Тибо»), а Инге с большим тряпочным мешком и парочкой журналов семенила возле меня, запрокинув голову к залитому солнцем фасаду. До чего здесь солнечно, сказала она, а нам не повезло. Где же вы были? спросил я, приостанавливаясь, чтобы дать ей первой пройти в подъезд. В Зуте, сказала она. В Зуте? сказал я. В Зуте, сказала она, вы знаете эти места? В Кнокке-ле-Зуте? сказал я. Поразительно. Дрешеры провели отпуск в Кнокке-ле-Зуте (оттуда-то они и возвращались), в большом доме с бассейном рядом с молом. Когда-то их возил по побережью друг, один фламандский политик, сказал Уве, и с тех пор они ежегодно возвращаются в Бельгию — так по душе пришлись им местные увеселения: талассотерапия в Ля Резерв, прогулки, гольф и теннис. Этим летом, когда, к несчастью, беспрерывно шли дожди, продолжал Уве, тяжело дыша — он остановился вынуть письма из ящика — этим летом они, надев свитера и непромокаемые ветровки, путешествовали по воде, а один раз по каналам добрались даже до самого Брюгге. Иногда лодку приходилось тащить на веревке. Незабываемые путешествия, сказал он и опять пошел вперед — теперь он поднимался вверх по лестнице, — они нисколько не жалеют, что поехали, они там жили очень уединенно в компании депутата европарламента из Португалии и его супруги (да, это, наверное, здорово, сказал я). Подойдя к двери, Уве грохнул чемоданы на пол — жест был, скорее, усилен, чем смягчен — и снова пошел вниз, к машине, за багажом. Инге в это время вошла в квартиру и поставила свой мешок у двери. Она прошла в кабинет Уве, я за ней, и мы задумчиво обошли комнату кругом. Потом Инге решила выйти на балкон, и я, чтобы опередить события, негромко рассказал о том, как всходы маргариток перегрелись, не вынесли подобного несчастья и, к сожалению, умерли. Ее, по-видимому, это известие не сильно взволновало — память семян почтили сочувствующим кивком и движением пальца, мечтательно скользнувшего по высохшей земле. Я замер рядом с ней и искоса, слегка смущаясь, ее рассматривал (она сама украдкой на меня поглядывала). Поправив мешок для гольфа на спине, я облокотился о перила, и мы стояли так, плечо к плечу, и прядь ее волос, колеблемая легким ветром, касалась моего лица.

Вот Уве — мы смотрели на него с балкона — вынул из багажника два оставшихся чемодана, запер машину и пошел вдоль кустов боярышника к дому. Почувствовав, должно быть, наши взгляды, он поднял голову, заметил нас, стоявших бок о бок на третьем этаже, и неуклюже дернул подбородком — обе руки у него были заняты. Я приветствовал его движением ладони — так принято отвечать с балконов на ликование толпы. Прошло немного времени — меньше, чем можно было ожидать (вот не подумал бы, что он так быстро пройдет два этажа с двумя огромными чемоданами), и Уве присоединился к нам; держа руку в кармане, задыхаясь, глядя спокойно, пристально и мрачно, он встал рядом с Инге на балконе и легонько обхватил ее за талию. Затем мы во главе с Уве перешли в гостиную, минуя по дороге растения, оставленные мне на лето: я с удовольствием отметил, что юкка провела каникулы превосходно, Инге, наверное, тоже так показалось — она погладила стебель, пробормотав по-немецки какую-то дурацкую нежность. Мы разместились в гостиной (я снял с себя мешок для гольфа и бережно прислонил к стене, вот так, чтобы он не рухнул). Инге, усевшись рядом на диване, одернула подол и улыбнулась. Было похоже, что она счастлива вновь очутиться дома, среди своих растений; она обвела комнату взглядом дамы, принимающей гостей, и проговорила, что, к несчастью, не может предложить нам выпить, потому что только вошла, но тут же приставила палец к виску, задумалась и вспомнила, что в холодильнике, наверное, еще стоит бутылка. Сейчас принесу, вставая, весело сказала Инге. Нет! Нет, вскричал я и схватил ее за локоть, чтобы помешать уйти. Но тотчас же опомнился, отпустил локоть и сказал, что нет, не стоит открывать бутылку, мне пить не хочется (я сообразил, что в холодильнике остался горшок с папоротником).

Дрешеры с минуту молча на меня смотрели — мой крик несколько охладил их дружеский пыл. Инге медленно опустилась на диван, стараясь, сколько можно, растянуть это движение. Уве, выдержав паузу, во время которой он был печален и задумчив, поднял глаза и оглядел меня со смесью пристального внимания и озабоченного любопытства. Вы не хотите пить? сказал он. Нет, нет, я точно не хочу, большое спасибо, сказал я, торопливо помахав рукой в знак отказа (какая разница хотел или не хотел). Тогда все с тем же озабоченным лицом Уве поднялся и, сделав несколько шагов, встал перед мешком для гольфа и, обхватив пальцами рукоятку клюшки, принялся ее вертеть. Он оглянулся и опять задумчиво смерил меня взглядом. Я чувствовал, что убедил его не до конца. Он видел, что здесь кроется какой-то порок, какой-то тайный недостаток, возможно, связанный с вином, поскольку и взорвался-то я, собственно, в ответ на предложение выпить. Наверное, он решил, что в прошлом у меня были проблемы с алкоголем, а теперь я завязал и не хотел бы начинать все сызнова — вот из-за чего простое предложение открыть бутылку вызвало такой бурный протест. Короче говоря, чего только не выдумают люди (а правда, как всегда, лежала на поверхности: человек забыл в холодильнике соседей с верхнего этажа горшок с папоротником).

Молча сидя на диване Дрешеров, я мысленно искал способ просто и незаметно выбраться на кухню и не привлекая ничьего внимания достать папоротник из холодильника. Наконец, я поднялся, сунул в карман брюк руку (они должны были поверить в то, что я вот-вот уйду) и осведомился, удобно ли зайти здесь в туалет. Я сразу же, чтобы уменьшить нелепость просьбы, добавил, что просто хочу по-маленькому, вот и все, ничего такого. Дрешеры, не отвечая, смотрели на меня во все глаза, и я медленно двинулся к туалету, в кармане прижимая к ляжке согнутые пальцы (я увязал все глубже). Я живо запер за собой задвижку и замер, вслушиваясь в шорохи за дверью. Было слышно, как Дрешеры беседуют в гостиной, на их месте я бы обсуждал меня. В конце концов, когда остались только звуки открываемых шкафов и приглушенное шуршание чемоданов — их начали распаковывать, — я тихонько отпер дверь, готовясь незаметно пробраться в кухню, но едва открыл ее, как сразу же захлопнул: Уве нес чемодан в кладовку, расположенную подле прачечной. Не знаю, понял ли он мою маленькую хитрость, мое поспешное нелепое хлопанье дверью туда-сюда, как бабочка трепещет крылышком, но я подумал, что окружен теперь со всех сторон: в гостиной — Инге, в кладовой — Уве. Я запер дверь изнутри на ключ, на два оборота (так надежнее). У умывальника было окошко, выходившее на внутренний двор. Я приоткрыл его, не слишком широко, но так, что видно было, как тень Уве мелькает в прачечной. Тень исчезла, и в коридоре зазвучали шаги идущего обратно Уве. Поравнявшись с дверью, шаги сделались медленнее, потом их звук исчез, и я услышал три тихих нерешительных постукивания, за которыми тотчас последовал скромный озабоченный вопрос. С вами все в порядке? спросил Уве.

Я здесь! закричал я. Здесь! и замолчал. Должно быть, мой ответ его удовлетворил, поскольку через некоторое время шаги опять зашмыгали по коридору. Я подкрался к двери и, прислонившись к косяку, стал слушать. Возможно, Уве тоже стоял сейчас со своей стороны двери, время от времени повертываясь к Инге, и знаками показывал, что ничего не понимает. Может быть. Я сел на бортик ванны и задумался. Когда я открывал окошко, выяснилось, что по подоконнику можно дойти до кухни, в принципе, это не опасно: пространство между окнами не больше метра, есть водосточная труба, чтобы держаться, и даже маленькая балюстрада, за которую, придя на место, можно будет ухватиться. Оставалось узнать, открыто ли кухонное окно. Я снова распахнул окошко возле раковины, встал на унитаз и, сунув руку в пустоту, стал жать на стекло в кухне до тех пор, пока оно не подалось. Тогда по унитазу я вылез на подоконник и застыл у края бездны. Вцепившись в водосточную трубу и вжавшись в стену, я не решался двинуться ни назад, ни вперед (внизу, во дворике, куда я мельком глянул, стояли в ряд мусорные баки). Сказать по правде, мне теперь не легче было идти обратно в туалет, чем топать в кухню, наконец, я сделал шаг и преодолел тот метр пустоты, который отделял меня от цели, причем так ловко, что в последний миг удержал ногу и не встал в горшок на подоконнике, где, как я мельком видел, до сих пор не загнулись стебельки петрушки с базиликом, за лето не видевшие ни капли влаги (и снова я был виноват: моя нога ступала здесь впервые).