Константин Бальмонт - Том 3. Стихотворения

• Название: Том 3. Стихотворения
• Автор: Константин Бальмонт
• Жанр: Поэзия
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-904656-82-9, 978-5-904656-85-0

Константин Дмитриевич Бальмонт (1867–1942) – русский поэт-символист и переводчик, виднейший представитель Серебряного века. Именно с него начался русский символизм.

Стихи Бальмонта удивительно музыкальны, недаром его называли «Паганини русского стиха». Его поэзия пронизана романтичностью, духовностью, красотой. Она свободна от условностей, любовь и жизнь воспеваются даже в такие страшные годы как 1905 или 1914.

Собрание сочинений Константина Дмитриевича – изысканная коллекция самых значительных и самых красивых творений метра русской поэзии, принесших ему российскую и мировую славу. Произведения, включенные в Собрание сочинений, дают самое полное представление о всех гранях творчества Бальмонта – волшебника слова.

Уникальными являются первые три тома – в них без сокращений воспроизведено «Полное собрание стихов К. Бальмонта в 10 томах», изданное в 1904-14 гг. В третий том собрания вошли сборники стихов «Зеленый вертоград», «Птицы в воздухе», «Хоровод времен» и «Белый зодчий».

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Над разливной рекой

Я видел всю Волгу, от капель до Каспия,
  Я видел разлившийся Нил,
Что грезит доднесь – и навек – фараонами,
  Синея меж царских могил.

Я видел в Америке реки кровавые
  И черные токи воды,
Я знаю, что в Майе есть реки подземные,
  Которым не нужно звезды.

Оку полюбил я, с Ильею тем Муромцем,
  Когда я влюблен был и юн,
И завтра на Ганге увижу я лотосы,
  Там гряну всезвонностью струн.

Но, странно судьбою прикованный к Франции,
  Я серую Сену люблю,
И, духом идя до отчизны покинутой,
  Я там – засыпаю – я сплю.

Я сплю лунатически, сном ясновидящим,
  И вижу разрывы плотин,
И слышу журчание волн нерасчисленных,
  И звон преломления льдин.

От покоя до покоя

Я тебе построю терем далеко от мглы людской,
Из павлиньих перьев домик на равнине на морской,
И от Моря до покоев будет лестниц там игра,
Днем ступени золотые, по ночам из серебра.

Много будет полукруглых изумрудных там окон,
И опаловый над Морем высоко взойдет балкон.
И еще там будет башня из гранатовых камней,
Чтоб на этот мак взнесенный Зори глянули ясней.

От покоя до покоя мы с неспешностью пойдем,
Будут радуги светить нам, воздвигаясь над дождем.
И на всем безбрежном Море засветлеет бирюза,
Увидав, что сердце любит, и глаза глядят в глаза.

А кровь?

А кровь? А кровь? Она течет повсюду.
И это есть разлитие Зари?
Душа, терзаясь, хочет верить чуду.
Но нежных слов сейчас не говори.

Я чувствую жестокую обиду.
Я слышу вопль голодных матерей.
И как же я в свое блаженство вниду,
Когда есть боль вкруг радости моей?

Все ж ведаю, что радость неизбежна.
Но от лучей да поделюсь огнем.
Склоняюсь к темным. Горько мне и нежно,
О, боль души! Замолкнем и уснем.

Погорели

Голодали. Погорели.
В бледном теле крови нет.
Завертелись мы в метели,
В вое взвихренных примет,

Мы остывшие блуждали
Вдоль замерзших деревень.
Видишь вьюгу в снежной дали?
Это наш посмертный день.

Голодая, мы заснули,
Был напрасен крик: «Горим»
Дым и пламень, в диком гуле,
Пеплом кончились седым.

Голодать ли? Погореть ли?
Лучше ль? Хуже ль? Все равно.
Из чего ни свей ты петли,
Жалким гибнуть суждено.

Отгорела гарь недуга.
Пламень гибнущих пожрал.
Вот, нам вольно. Вьюга! Вьюга!
Пляшет снежно стар и мал.

Час и твой придет последний.
Дай богатый. Сыпь хоть медь.
Не откупишься обедней.
Нужно будет умереть.

Без Предела

Снежная равнина без предела,
По краям все лес, и лес, и лес.
Почему так стынет это тело?
Отчего напрасно ждешь чудес?

Черные и серые деревни.
Зябкое, голодное лицо.
Отчего тот голод, страшный, древний?
Кто сковал железное кольцо?

Белая равнина без предела.
Льнет метель, снежинками шурша.
Отчего так сердце онемело?
Как же в плен попала ты, душа?

Гиероглифы

У дел мой начертил гиероглифы мысли,
Такой узорчатой, что целый мир в ней слил.
Россию вижу я. Туманы там нависли.
И тени мстительно там бродят вкруг могил.

Но странно-радостно мне в горечи сердечной.
Я мыслью – в золотом: Там, в юности моей.
Как я страдал тогда. Был в пытке бесконечной.
Я Смерть к себе призвал, и вел беседу с ней.

Но Смерть сказала мне, что жить еще мне нужно,
Что в испытаниях – высокий путь сердец.
И светел я с тех пор. Мечта моя жемчужна.
Я знаю – Ночь долга, но Зори вьют венец.

Великой матери

Каждый день, по утрам, по опушке лесной,
Я один прохожу, лишь поля предо мной.

Каждый день, ввечеру, близ плакучих берез,
Я в душе проношу закипания слез.

Неоглядная ширь. Непостижная тишь.
Я горел. Я пришел. Почему ж ты молчишь?

Ты моя, не моя. Ты родимая мать.
Но с тобой не могу я медлительно ждать.

Но с тобой не могу быть в бесславных боях,
Потому что в крылах есть могучий размах.

Все твои сыновья это братья мои.
Все! И вор, и злодей! Всех кажи! Не таи!

Но, родимая мать, как палач палачу,
Буду брату в борьбе! Палача – не хочу!

И убить не хочу. Но и быть не хочу
Там, где вольно нельзя быть дневному лучу.

Я крылатый твой сын, я певучий певец,
Я восторгом обжег много быстрых сердец.

Ну и вот наконец… Вижу долю мою…
Я один средь полей… И как нищий стою…

Помоги же мне, мать! О, родимая мать!
Научи же меня, с кем войну воевать.

А не хочешь войны, – а довольна собой, –
Отпусти же меня на простор голубой.

Ночью

Для каждого есть возжеланье быть в тихом покое.
Для каждого змеем ползущим приходит черед.
Уж скоро я буду светиться как Солнце Ночное,
Как Месяц багряный, когда он на убыль идет.

Уж скоро туманы сплетут мне седые покровы,
И стебли согбенно холодную примут росу.
За лесом заснувшим скликаются зоркие совы,
Над темной трясиной я факел полночный несу.

Те же

Те же дряхлые деревни,
Серый пахарь, тощий конь.
Этот сон уныло-древний
Легким говором не тронь.

Лучше спой здесь заклинанье
Или молви заговор,
Чтоб окончилось стенанье,
Чтоб смягчился давний спор.

Эта тяжба человека
С неуступчивой землей,
Где рабочий, как калека,
Мает силу день-деньской.

Год из года здесь невзгода,
И беда из века в век.
Здесь жестокая природа,
Здесь обижен человек.

Этим людям злое снится,
Разум их затянут мхом,
Спит – и разве озарится
Ночью красным петухом.

На опушке

Луг, золотой от весенних цветов.
  Томные зовы печальной кукушки.
Скорую смерть повстречать ты готов?
  Трижды «Ку-ку» пронеслось по опушке.
Три мне еще обещает весны
  Эта кудесница гулкого леса.
Полно. Не нужно. Я видел все сны.
  Пусть поскорее сгустится завеса.

Тоска

По углам шуршат кикиморы в дому,
По лесам глядят шишимары во тьму.
В тех – опара невзошедшая густа,
Эти – белые, туманнее холста.

Клеть встревожена, чудит там домовой,
Уж доложено: Мол, будешь сам не свой.
Не уважили, нехватка овсеца,
И попляшет ваш коняга без конца.

Челку знатно закручу ему винтом,
И над гривой пошучу, и над хвостом.
Утром глянете, и как беде помочь,
Лошадь в мыле, точно ездила всю ночь.

В поле выйдешь, так бы вот и не глядел.
Словно на смех. И надел как не надел.
На околице два беса подрались,
Две гадюки подколодные сплелись.
А придет еще от лешего тоска,
Хватишь водки на четыре пятака.
Ну, шишиморы, пойду теперь в избу.
Ну, кикиморы, в избе как есть в гробу.

Белые березы

Эти белые березы
   Хороши.
      Хороши.
Где ж мой милый? В сердце слезы
   Утиши.
      Поспеши.
Или больше он не хочет?
   И алмаз
      Мой погас?
Вот кукушка мне пророчит
   Близкий час.
      Смертный час.
Или нет мне поцелуя?
   Милый мой!
      Милый мой!
Если из лесу пойду я, –
   Не домой.
      Не домой.
Быть с тобою, или в землю.
   Там, в сырой,
      Пламень скрой.
Там в могиле, тайну скрою,
   Милый мой!
      Милый мой!

Водоверть