Урсула Кох - Розы в снегу

• Название: Розы в снегу
• Автор: Урсула Кох
• Жанр: Историческая проза

Друзья и враги семьи Лютер оставили нам много письменных свидетельств. Столетиями изучали и сверяли их исследователи. Вряд ли найдется другая личность из прошлого Германии, чья жизнь была бы так же основательно задокументирована, как жизнь Мартина Лютера, а значит, во многом и жизнь его жены. И если мы отвлечемся от фимиама льстецов и ядовитых речей очернителей и позволим письмам и документам говорить самим за себя, то увидим обычные конфликты, болезни, страхи, сомнения, жалобы и смерть. Мы услышим резкие слова и горькую иронию, но вместе с тем и слова нежности, шутки, песни. Вовсе не идеал дома протестантского священника предстанет перед нашим мысленным взором, но живые люди, которым в повседневной жизни так же, как и нам, зачастую не хватало силы и терпения.

---

Сквозь узкое окно-бойницу сыплет в комнату снежная крупа. Лютер стоит на коленях подле постели жены, зарывшись лицом в соломенный тюфяк. Она легонько притрагивается к его крепкому, заросшему темными вьющимися волосами затылку. Он вздрагивает и поднимает голову.

— Кэте, Кэте, не умирай! Это я, я во всем виноват!

Он всхлипывает, как дитя:

Рука женщины слабеет, соскальзывает, но он хватает ее и прижимает к губам. Слышно, как галдят на улице ребятишки. На какое-то время она приходит в себя.

— Что с детьми, Мартинус?

Он вскакивает:

— Говори, говори же со мной, Кэте! Ты поправишься, Кэте! С детьми все в порядке. Но ты им нужна. Ты нам всем нужна, Кэте!

— Ленхен! — зовет он.

Тоненькая девочка появляется в дверях.

— Ленхен, мама заговорила! Скажи об этом доктору Августину! И зайди на кухню. Пусть Доротея подогреет молоко.

Магдалена бросается отцу на шею и выбегает из комнаты. Несколько минут спустя она возвращается с кружкой в руке.

— Попробуй-ка! — говорит Лютер и отступает от кровати жены. Резким движением откидывает он спутанные волосы со лба и смотрит, как дочь осторожно и терпеливо поит мать с ложечки.

В холле скрипят половицы. Все говорят шепотом. Лютер спускается вниз. Йонас и Меланхтон сидят за столом и выжидательно смотрят на него. Входит друг Лютера Бугенхаген, снег блестит на его шляпе.

— Она заговорила. Ленхен поит ее молоком.

— Да славится имя Господне!

Друзья рассеянно листают книги, лежащие перед ними на дубовой скамье.

Ленхен входит в комнату и показывает всем кружку. Мама почти ничего не выпила!

— Мне кажется, она заснула.

Милый ребенок… — Лютер сажает дочь к себе на колени и крепко-крепко обнимает ее. В дверях, вопросительно поглядывая на хозяина, переминаются с ноги на ногу домочадцы. Лютер делает отстраняющий жест рукой. Друзья тоже собирают свои бумаги.

— Продолжим завтра, — говорит Лютер. — Как сказано у пророка Иеремии: «Они пошли со слезами, а Я поведу их с утешением»[38]. Подумаем, какой немецкий глагол будет более уместен. Что имел в виду пророк? Может, не «поведу их», а «укажу им путь»? Или даже: «сохраню их в пути»? Или это все же ближе к понятию «исцелять»? Надо посмотреть в списке с древнееврейского. Завтра это обсудим. На сем заканчиваю, и всем — спасибо.

Собравшиеся молча расходятся. На лестнице еще долго приглушенными голосами задаются вопросы.

Ленхен опять садится на стул подле матери. Остальные дети окружили отца.

А Лютер мрачно уставился в пространство.

— Папа! Позвольте принести вам лютню? — раздается голос Пауля.

— Ты прав, сынок. Сатана не любит песен. Песнями выгоним из дома нечистого. Мама услышит их и останется с нами! Где же лютня? Где песенник? Начнем!

Дети поют сначала несмело, затем все дружнее и стройнее. Кэте открывает глаза.

— Вам лучше, мама? — спрашивает Ленхен.

Кэте тихо вздыхает. И погружается в легкий исцеляющии сон.

***

Во дворе цветет груша. Вокруг нее расположились взрослые члены семьи. Отдельный кружок образовали дети. Даже Лютер покинул свой кабинет и задумчиво прохаживается с Меланхтоном по двору. Кэте сидит на скамеечке под цветущим деревом и обметывает скатерть.

Время от времени она поглядывает на беседующих мужчин. У них такие серьезные лица, что никто не отваживается к ним подойти. Но все знают, о чем говорят эти столпы протестантской веры — речь наверняка идет о тайном двоеженстве ландграфа[39] Филиппа. Настолько «тайном», что даже воробьи чирикают с крыш: «Это Лютер позволил!» А дети спрашивают матерей: «Что за незаконный брак у ландграфа?»

В то время как погруженный в себя Меланхтон шагает по двору с опущенной головой, Лютер громко излагает свои мысли и возбужденно жестикулирует:

— Бесстыдство архиепископа, живущего одновременно с десятью женщинами, для них лишь грешок… Этот же предложил фрейлейн честный брак…

Студенты переглядываются, усмехаясь.

Катарина обеспокоена. Вчера нежданно-негаданно прискакал гонец с известием о приезде ее старшего брата. Она косится на мужа. Как он отнесется к шурину — человеку, совершенно незнакомому? Да она и сама давно забыла лицо Ганса. Похож ли он на отца? Неужели и ему присуще высокомерие? Будет ли он, как и многие дворяне, сквернословить и высмеивать приверженцев Лютерова учения?

Солнце клонится к западу. Пора ужинать. Кэте встает и кивает домочадцам, нетерпеливо ожидающим ужина. Сегодня она рада всем, кто собрался у ее большого стола. Пусть он приезжает, ее благородный брат, пусть убедится, с каким радушием она ведет свой дом!

Он приезжает поздним вечером. Лютер с друзьями уже давно сидит у себя в кабинете.

Они переводят на немецкий язык «Плач пророка Иеремии» и подыскивают точные слова. Тем временем во двор монастыря въезжает всадник. Это Ганс фон Бора.

Сестра выходит навстречу брату.

— Не ожидал увидеть вас, сестра, при таких обстоятельствах.

— Рада вас видеть, господин фон Бора.

— Госпожа доктор была столь любезна, что написала мне письмо, хотя я и не способствовал ее бегству из монастыря.

— Я не злопамятна. Как дела у вас и вашей семьи?

— Спасибо, плохо. Ничего нет, лишь детей вдосталь. Но я вижу, и здесь этого добра хватает.

— Мы за это благодарим Бога.

— Вам, бывшей монахине, так и полагается поступать.

— К сожалению, я не могу помочь вам деньгами.

— Может, вы будете не прочь выкупить часть отцовского наследства? Я приехал предложить вам деревеньку Цюльсдорф. Лишь это имение фон Бора еще не продано, не заложено, не пропито.

— Ну и о чем ты говорила со своим братцем? — любопытствует Лютер вечером. Кэте сидит на краю кровати, заплетает волосы в косу. И молчит.

— Тяжело тебе пришлось? Он тебя не обидел?

— Нет, — Катарина встает с кровати; она еще не приняла решения. — Когда я этой зимой была при смерти, господин доктор, вы мне что-то обещали, не так ли?

— Я? Обещал? Какое легкомыслие с моей стороны!

— Да, вы это сделали. Сказали: «Если я найду подходящий участок земли для тебя, Кэте, он будет твоим…» Ганс хочет продать мне Цюльсдорф.

— А цену он назвал?

— Семьсот гульденов, но, полагаю, он согласится и на шестьсот.

— О, я, несчастный! Где же их взять?

— Если бы вы брали деньги за свои писания, которые люди вырывают у вас из рук, если бы выручали за них хотя бы половину того, что берет ваш друг Ганс Люфт, печатающий ваши труды, нужда давно покинула бы наш дом, милый господин доктор!

— Нет, Кэте, так ты рассуждать не должна! Но я поговорю с курфюрстом. Я скажу ему: эта ненасытная жадина, моя жена, не дает мне спокойно работать…

Кэте залилась счастливым смехом:

— Поступай как хочешь, Мартинус, но если я стану хозяйкой Цюльсдорфа, ты больше не услышишь от меня жалоб!

— Охотно верю, милая женушка, ведь тогда ты не станешь задерживаться в Виттенберге подолгу. Правда?..

Цюльсдорф, 1540-1541 годы

Ветер гонит по небу серые громады облаков. Поникли под дождем леса. С тента фургона в лужи стекает вода, колеса то и дело застревают в грязи.

— Стой!

Лошади мгновенно останавливаются и встряхивают мокрыми гривами. Адам приподнимается на передке и стаскивает с головы шапку. Кэте откинула тент и схватила возницу за плечо:

— Там! Разве не видишь?

Адам, проворчав себе что-то под нос, сворачивает налево, на почти заглохшую дорогу — в ее глубоких колеях полно воды. Кэте откидывается на спинку скамьи. Дождь сечет ее лицо. Они проезжают мимо бывших ворот — от них уцелел только столб. Большой тощий пес с лаем бросается им навстречу. Из сарая (у него нет дверей) собаку окликает женский голос. Не успел Адам помочь Катарине, как та уже выпрыгивает из фургона и пробирается между луж к дому, из печной трубы которого поднимается слабый дымок. Несмотря на злобный собачий лай, там, кажется, никто не заметил ее прибытия или не хочет замечать.

Катарина с трудом справляется с тяжелой деревянной дверью. И идет в темноту. Некоторое время спустя к ней шаркающей походкой подходит старая женщина с жировым светильником в руке. Она поднимает светильник выше. Летучие мыши испуганно мечутся по коридору.

Кэте откидывает капюшон и оглядывается.

— Иди в зал, — приказывает она старой служанке. Слабое пламя танцует перед Катариной. Скрипит дверь. В маленьком зале полумрак. Ветер свистит в окнах, наглухо закрытых портьерами.

Кэте кладет на стол узелок и оглядывается. Берет из рук дрожащей старухи светильник и светит на стены.

— Здесь!

В неверном, колеблющемся свете оживают на портрете глаза молодой женщины. Лицо ее погружено в темноту, губы сложены в вымученную улыбку.

— Мама!

Старуха начинает хихикать. Кэте ставит лампу на стол и резко произносит:

— Прекрати, Жозефа! Где остальные портреты? Почему нет огня в камине? Еда для нас приготовлена? Или вы полагаете, если идет дождь, то и в доме делать нечего? Я хочу взглянуть на скотину. Надо задать корм лошадям. А завтра утром Адам выяснит, где именно прохудилась крыша…