Вернон Кресс - Зекамерон XX века

• Название: Зекамерон XX века
• Автор: Вернон Кресс
• Издательство: Бизнес-пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-900034-73-7

В этом романе читателю откроется объемная, наиболее полная и точная картина колымских и частично сибирских лагерей военных и первых послевоенных лет. Автор романа — просвещенный европеец, австриец, случайно попавший в гулаговский котел, не испытывая терзаний от утраты советских идеалов, чувствует себя в нем летописцем, объективным свидетелем. Не проходя мимо страданий, он, по натуре оптимист и романтик, старается поведать читателю не только то, как люди в лагере погибали, но и как они выживали. Не зря отмечает Кресс в своем повествовании «дух швейкиады» — светлые интонации юмора роднят «Зекамерон» с «Декамероном», и в то же время в перекличке этих двух названий звучит горчайший сарказм, напоминание о трагическом контрасте эпохи Ренессанса и жестокого XX века.

---

Мы подошли к нашему старому месту работы, но не узнали его. Все выглядело так, будто здесь побывала орда Чингисхана: вокруг конторы и кузницы, у которой сгорела крыша, валялись инструменты, доски, бутылки, тряпки, кучи грязи. Нас встретили новый начальник участка и горные мастера. С ними был и Яценко, он увел меня в штольню и объяснил причину случившегося. После нас тут, оказывется, «поработали» уголовники, они пьянствовали, спали, хулиганили, а узнав, что их снимут с участка, учинили дикий погром, разбрасывая и уничтожая все добро. Целую неделю мы наводили порядок.

Новый начальник участка, Александр Иванович Соломахин, был своеобразным человеком. Горный инженер первого ранга (тогда для горняков всего Союза ввели форму и «табель о рангах»), старый шахтер и рабфаковец, он руководил раньше большой шахтой в Донбассе, охотно об этом рассказывал, однако других этапов его биографии мы не знали. Нас сразу поразила его настойчивая принципиальность. Сильно хромая и опираясь на железную клюшку, он ежедневно до нашего прихода подымался на участок. Отдавал утром в конторе приказания на весь день и потом руководил только по телефону. В подземку никогда не заглядывал, однако знал обо всем, что происходило в шахте, благодаря созданной им отличной системе взаимного контроля. Вольных муштровал беспощадно, но зеков не обижал. Отличный психолог, он умел их подбодрить, настроить на работу с полной отдачей, часто обещая всевозможные блага и награды, и всегда свои обещания выполнял. В первый же день появился на участковой кухне, присутствовал при закладке продуктов на обед и после строго следил за тем, чтобы их не разбазаривали.

Никогда я не видел такого заядлого курильщика: утром он приносил две пачки папирос для бригадиров и конторы, пять пачек махорки для забойщиков и свою табачную норму — три пачки. Когда у него кончался запас, обычно после обеда, он просил Антоняна принести ему курево откуда угодно, но только не от забойщиков. Если поиски армянина, который сам не курил, оказывались тщетными, заявлял:

— Пойду вниз, если позвонят, скажи, я у Браунса!

Крупный, с мясистым загорелым лицом, он тяжело передвигался по конторе, то и дело хватаясь за нагрудный карман старого пиджака. В кармане находился целый архив самых неожиданных документов: планы, отчеты, проекты, партбилет, фотографии всей семьи и шахты, которой он руководил, орденская книжка, вырезки из газет. Карман раздувался так, будто он прятал под пиджаком коробку. Он не допускал и намека на наше подневольное положение. Часто обедал вместе с нами, притом непременно угощал какими-нибудь необычными яствами, которые приносил из дома, вроде яблок, тогда настоящей диковины на Колыме. Некурящему Антоняну доставался рахат-лукум, который Соломахин, как выяснилось потом, специально заказывал у брата из Баку.

После обеда, когда забойщики уходили в штольню, при начальнике в конторе завязывались занятные разговоры и дискуссии на равных. Это были рассказы о войне, главным образом Бергера, или о кино — в то время в лагере начали показывать фильмы, или воспоминания Александра Ивановича о рабфаке и двадцатипятитысячниках, высокогорном тракте на Памире, строительством которого он когда-то руководил, или о разведке. Он поразил меня хорошим знанием дела Редля — начальника русского отдела австро-венгерской разведки, который продавал важные секреты царскому правительству.

Когда один раз случайно зашла речь об Омаре, Александр Иванович оживился, и, к нашему удивлению, через день старый басмач появился на участке в бригаде Бойко. Омар чуть не выронил миску с супом, увидев во время обеда Соломахина. Тот подошел к нему, и они заговорили по-узбекски. После обеда шеф привел Омара в контору и отдал ему остатки папирос. Подозрительно глянув на тощий кисет Бергера, который имел привычку относить папиросы бригадникам, а сам курил махорку из искусно скрученной козьей ножки, Соломахин взял свою клюшку и предупредил:

— Омара, хлопцы, не обижайте! Пойду вниз, курево кончилось, — и отправился, хромая, по тропинке.

— Что он говорил тебе? — спросил старика Бойко.

— Как мы поживаем спросил, давно не видались, — ухмыльнулся Омар. — Большие деньги дал бы Ибрагим-бек тому, кто его… — Он провел себе ребром ладони по горлу и покачал головой. — Один Ахмед Сабир был, тоже юз-баши[124], думал убить Искандер-Саляма. Пришел к нему: «Я бедный декхан, бери, эфенди, меня воевать, бить Ибрагим-бека!» А Искандер как лиса: «Декхан, говоришь? На винтовку, стрелять можешь?» Взял Ахмед винтовку, открывает, смотрит — патрон нет! А Искандер кричит: «Вяжите его, это басмач! Английскую винтовку знает! Откуда ты, собака, знаешь английскую винтовку открывать?» Ну, связали Ахмеда, увезли в Ашхабад и расстреляли. А я, когда Ибрагим-бека поймали, прятался, попом Исаил Мустафаев продал, привезли в Каган. Смотрю, в гэпэу этот Искандер-Салям! Смеется и говорит: «Знаю, это Омар Худаберды, юз-баши»… Уже они тогда не расстреливали, срок дали. Он теперь говорит: «Не бойся, будешь в конторе дневалить, я думал, ты давно дома, в Кулябе…»

Омар недаром назвал Соломахина лисой — это был необычайно проницательный, хитрый и умный человек, хотя можно было спорить о правомочности некоторых методов его работы (о них, как рассказывали вольные, без конца писала приисковая стенгазета).

Наш участок, который и раньше неплохо работал, скоро «загремел»: мы перегнали всех остальных на прииске, и в этом была немалая заслуга Александра Ивановича.

Звонить по телефону нам строго-настрого запретили, но ответить начальству разрешалось. Каждое утро, после обхода штольни (Яценко теперь почти не появлялся на участке), я вычерчивал план и диаграммы: уходка[125] выработок, отбойка горной породы и другие горняцкие премудрости за прошедшие сутки. Регулярно в одиннадцать утра мне звонили прямо из горного управления в Сеймчане, за триста километров отсюда. Я сообщал новые сведения, их потом передавали главку в Магадан. Но почти никогда не приходилось мне говорить правду— сведения, как правило, диктовал мне шеф, притом совершенно вымышленные.

— Сколько сегодня на уходку, Александр Иванович?

— Скажи: пятнадцать метров, а отбито сто шестьдесят кубов!

— Бог с вами, у нас всего шесть метров, компрессор остановился и ничего не отбивали!

— Передавай, как я говорю! Ничего ты не понимаешь: сейчас начало месяца, а они требуют уходку! Потом сэкономим!

Через неделю:

— В Сеймчане был пожар, они теперь на нас не обращают внимания… Сообщай: три метра уходки за день!

Таким образом он, не нарушая месячных показателей, всегда умел держать участок на высоком месте. В первых числах он позвонил в контору из поселка:

— Поздравляю, ребята! За прошлый месяц мы первые по управлению![126] Мастера получат премию два оклада! Жалко, вам денег не дают… Впрочем, у тебя нет неотложной работы? Спускайся к нашей вахте, через двадцать минут буду там!

Я передал новость Антоняну и побежал вниз — уже несколько недель мы находились в общем оцеплении. Возле вахты в «американскую» зону меня поджидал Соломахин с большим холщовым мешком.

— Один донесешь? Тогда ступай передай ребятам от меня за хорошую работу… Пусть бригадиры разделят поровну. А шоколад для Антоняна. Тебе вот новую линейку… Еще кок-чай Омару…

Я взвалил тяжелый мешок на спину. В конторе мы поделили сахар, табак, масло и варенье — все были очень довольны.

На участок был назначен горный инженер, только что окончивший владивостокский институт, Дубков. Молодой, энергичный и замечательно красивый: смуглое лицо с большими миндалевидными глазами свидетельствовало о присутствии какого-то персидского купца в его волжской родословной. Он оказался на редкость деятельным: в первый же день обегал все штольни и быстро освоился. С конторскими зеками, понимая, что без помощи бригадиров и маркшейдера ему не обойтись, держался довольно приветливо, но со стороны рабочих на него скоро стали поступать жалобы. Он грубил, попрекал зеков их положением, угрожал донести оперу. Соломахин не раз делал инженеру замечания.

Через полмесяца Дубкова назначили начальником смены, как единственного из горнадзора с высшим образованием — остальные мастера были практиками, «без бумажки». Наш участковый механик, спокойный, добродушный сибиряк Ершов, сказал по этому поводу:

— Ты далеко пойдешь, Дубков. Только три месяца как институт окончил, а уже стариков обскакал! У нас на уральском руднике тоже такой был — через год поставили главным инженером. Ну и локти имел! Всех старших распихал, всех съел, кого хитростью, кого подлостью…

— Не зевал, стало быть! А дальше он как? — Видно, рассказ пришелся Дубкову по душе.

— Дальше? — засмеялся Ершов. — Дальше вот что: задавило его в шахте насмерть. Предупреждали, что может быть обвал, а он: