Свен Андерс Хедин - В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах

• Название: В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах
• Автор: Свен Андерс Хедин
• Издательство: Ломоносовъ
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91678-037-6

Свен Андерс Хедин (Гедин) (1865–1952) — знаменитый шведский путешественник, географ, журналист, писатель, график, общественный деятель, самый известный швед, о чьем существовании забыли после Второй мировой войны. Совершил ряд выдающихся экспедиций в Тибет, Китай и Среднюю Азию, первым описал многие исторические памятники и ландшафты, устранил на карте мира десятки «белых пятен» и вообще был первым европейцем в этих местах. Среди исследователей Азии его имя стоит рядом с именем Николая Пржевальского.

Книга рассказывает о полном опасностей и приключений путешествии Свена Хедина в 1893–1897 гг. по Памиру, Тибетскому нагорью и среднеазиатским пустыням.

---

В течение следующих дней я набрасывал только самые краткие заметки чернильным карандашом на сложенном листе бумаге. Но я ни разу не упустил записать показания компаса и число пройденных шагов. И первой моей заботой, когда я оправился на берегу Хотан-дарьи от испытаний последних дней, было дополнить на свежую память эти краткие заметки.

XXV. Караван распадается и гибнет

1 мая. Ночь была холодная; минимальная температура оказалась +2,2°, т.е. самая низкая за все время нашего странствования по пустыне. Воздух был чист, звезды сверкали удивительно ярко. Утро обещало чудную, ясную и тихую погоду; на небе не было ни облачка; ни малейшего веянья не проносилось над барханами. Вскоре по восходе солнца стало жарко.

Рано утром явился в лагерь считавшийся погибшим Джолчи. Он опять ожил и не постеснялся уверять, что сегодня мы непременно найдем воду. Остальные не хотели и говорить с ним. Все сидели молчаливые, печальные и ели старый хлеб, облитый остатками кунжутного масла, взятого для верблюдов.

Меня страшно мучила жажда — накануне я не имел во рту ни капли воды, — я и выпил рюмку отвратительной китайской водки, употреблявшейся, собственно, для аппарата Примус. Она обжигала горло, словно серная кислота, но что из этого! Все-таки в организм было введено немного влаги.

Джолдаш, увидев, что я пью, подошел ко мне и завилял хвостом. Когда я убедил его, что это не вода, он отошел, повесив хвост и жалобно взвизгивая. Люди, к счастью, не захотели отведать водки, и я с отвращением швырнул бутылку в песок.

Караван медленно двинулся в путь, к востоку. Силы между тем совершенно покидали меня, и ноги отказывались служить. Звон колокольчиков раздавался сегодня в чистом, неподвижном воздухе яснее обыкновенного. Мы оставили позади себя уже три могилы; сколько воздвигнется их еще на нашем пути?

Ислам-бай шел впереди с компасом в руках. Верблюдов вели Магомет-шах и Касим. Джолчи шел за последним верблюдом, погоняя его. Я, полумертвый от жгучей жажды, шатаясь, плелся далеко позади каравана. Он исчезал то за одним барханом, то за другим, потом опять показывался на вершине. Колокольчики звучали все слабее и медленнее, наконец звон их замер вдали…

Я тащился шаг за шагом, падал, опять вставал, делал несколько шагов и опять падал. Стояла полная тишина; колокольчиков не было слышно, но следы каравана виднелись ясно, и я шел по ним, все продолжая считать свои шаги. Наконец я завидел караван на привале перед новой грядой барханов. Все пять верблюдов легли, истощив последние силы. Старый Магомет-шах лежал, уткнувшись лицом в песок, шепча молитвы и призывая на помощь Аллаха. Касим сидел в тени одного из верблюдов, закрыв лицо руками и прерывисто дыша. Он сказал, что старик Магомет свалился и не может больше сделать ни шагу. Всю дорогу он бредил, говорил о воде.

Ислам-бай ушел далеко вперед. Мы позвали его. Он чувствовал себя крепче нас всех и опять предложил поспешить вперед с кувшинами за водой. Он полагал, что за ночь может сделать 50 верст. Но, увидав мою слабость, он замолчал.

Стало ясно, что продолжать по солнцепеку это безнадежное блуждание невозможно. Магомет-шах все бредил: то смеялся, то плакал, говорил несообразные вещи и играл с песком, пропуская его между пальцами. Идти он не мог, и нельзя же было бросить его.

Решили оставаться здесь, пока жар не спадет, а затем продолжать путь, пользуясь вечерней и ночной прохладой. Верблюдов оставили лежать, где они сами расположились, и только освободили их от вьюков.

Ислам и Касим еще раз разбили палатку, внутри которой мы могли найти хоть какую-нибудь тень. Разостлали в палатке последний наш ковер, пару войлоков и положили мешок вместо подушки. Я в буквальном смысле слова вполз в палатку, разделся донага и растянулся на этом ложе.

Ислам и Касим последовали моему примеру; Джолдаш и овца тоже укрылись в палатке, Джолчи поместился в тени ее у входа, но Магомет-шах остался там, где лежал.

Только куры не падали духом, бродили себе по солнцепеку, поклевывая вьючные седла и мешки с провиантом.

Никто никогда не ожидал солнечного заката с большим нетерпением, нежели мы первого мая 1895 г. Я совсем изнемог и едва был в состоянии повернуться на своем ложе. В моей памяти стали проноситься картины из моих прежних путешествий. Я много лет странствовал по Азии, словно дервиш. В первое путешествие, десять лет тому назад, я восторгался дворцом «Сорока колонн» в Испагани, прислушивался к плеску волн о мраморные столбы мостов Шаха Абасса, вдыхал прохладный воздух в усыпальнице Кира, познал в храмах и галереях Ксеркса и Дария в Персеполе истину слов певца: «Все прекрасное на земле — добыча тлена».

Как прекрасны тенистые финиковые пальмы Басры! О, хоть бы несколько капель из мутных вод Тигра! Чего бы я теперь ни дал тому водовозу, который за грош привозил по тесным улицам Багдада целый бочонок живительной влаги!

Мне вспоминались приключения, пережитые в стране, где сказки «Тысячи и одной ночи» ежедневно становятся действительностью. Я выехал из Багдада с караваном арабских купцов и пилигримов, направлявшихся в Мекку. В кармане у меня было только 50 франков, которых должно было хватить до Тегерана. Однообразие и медленность путешествия подвергли мое терпение слишком большому испытанию, и я в одну темную ночь бежал от каравана в компании с одним арабом, получившим остатки моего капитала.

Усталые лошади наконец примчали нас в Керман-шах, где проживал один богатый арабский купец, ага Магомет Гассан. Я помню, как заблестели его глаза, когда я сообщил, что я из страны Карла XII. Он готов был удержать меня у себя в гостях хоть полгода, но я мог остаться всего несколько дней. Зато в течение этих дней я вел жизнь Нурредина-Али из «Тысячи и одной ночи». Перед домом был разбит очаровательный садик, где росло множество кустов цветущей сирени и благоухающих роз. Дорожки были выложены мраморными плитами, а посреди садика красовался белый мраморный бассейн с хрустальной водой; она била высоко в воздух тонкой струей, блестевшей на солнце, как нить паутинки. Когда же я прощался со всем этим великолепием, хозяин мой сунул мне в руки кошелек, набитый серебряной монетой.

Потом, как живой, встал перед моим взором благородный и умный шах Наср-Эддин в осыпанном драгоценностями наряде, в котором он принял меня, посланца короля, в своем дворце в Тегеране.

Так лежал я весь день с открытыми глазами, поднятыми к белому потолку палатки, с блуждающим в пространстве взором. Временами взор мой мутился, мысли путались, и я погружался в полузабытье. Тогда мне опять грезилась свежая, зеленая лужайка, осененная серебристыми тополями. Как горько было всякий раз очнуться!

Кто-то умрет из нас первым, кто-то, несчастный, останется последним. Только бы уж все кончилось поскорее, не пришлось бы слишком долго переживать все эти нравственные и физические муки! Время шло страшно медленно. Я часто смотрел на часы, каждый час казался мне вечностью.

Но что это! Приятной, ласкающей прохладой повеяло на мое тело! Под слегка приподнятые полы палатки потянуло около полудня ветерком. Этого было довольно, чтобы произвести свое действие на изнывавшее от жары тело. Ветерок все усиливался, и около трех часов дня стало так свежо, что я набросил на себя кошму.

Тут случилось нечто похожее на чудо. Силы стали возвращаться ко мне по мере того, как солнце закатывалось, и к тому времени, когда оно, похожее на раскаленное пушечное ядро, остановилось над вершиной песчаного холма на западе, я успел вполне оправиться. Тело мое обрело прежнюю гибкость, я почувствовал себя готовым идти пешком день и ночь и сгорал нетерпением отправиться в путь, — я не хотел умирать.

Я решил напрягать в течение следующих дней свои силы до последней крайности, идти, тащиться, ползти все прямо на восток, если бы даже все остальные давно погибли. Когда устанешь до смерти, отдых покажется таким сладким. Скоро впадешь в дремоту и уснешь безболезненно долгим вечным сном. Одна мысль об этой дремоте искусительна, но теперь она потеряла надо мной всякую власть — я вспомнил о своих близких.

Касим и Ислам-бай также оживились с наступлением вечерней прохлады. Я сообщил им свое решение, и они согласились со мной. Магомет-шах все лежал на том же месте; Джолчи тоже лежал на спине; оба бредили, ни один из них не отозвался на наши вопросы. Только в сумерки Джолчи пришел в себя. Вместе с сознанием проснулся в нем дикий зверь. Он подполз ко мне, сжал кулаки и закричал глухим, свистящим и угрожающим голосом:

— Воды, воды, дай нам воды, господин!

Потом он начал плакать, упал на колени и стал молить о капле воды. Что мог я ответить ему? Я напомнил ему, что он сам украл последние капли, что он пил последним и получил воды больше всех, а потому дольше всех и должен бы теперь крепиться. Глухо всхлипывая, отполз он прочь.