Свен Андерс Хедин - В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах

• Название: В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах
• Автор: Свен Андерс Хедин
• Издательство: Ломоносовъ
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91678-037-6

Свен Андерс Хедин (Гедин) (1865–1952) — знаменитый шведский путешественник, географ, журналист, писатель, график, общественный деятель, самый известный швед, о чьем существовании забыли после Второй мировой войны. Совершил ряд выдающихся экспедиций в Тибет, Китай и Среднюю Азию, первым описал многие исторические памятники и ландшафты, устранил на карте мира десятки «белых пятен» и вообще был первым европейцем в этих местах. Среди исследователей Азии его имя стоит рядом с именем Николая Пржевальского.

Книга рассказывает о полном опасностей и приключений путешествии Свена Хедина в 1893–1897 гг. по Памиру, Тибетскому нагорью и среднеазиатским пустыням.

---

Только теперь почувствовали мы, что устали и что понапрасну потратили столь нужные нам силы. У нас просто руки опустились; всеми овладело мрачное, тяжелое настроение. Избегая глядеть друг на друга, мы печально побрели каждый к своему ложу, чтобы забыться тяжелым долгим сном от удручающих разочарований дня.

Но прежде, чем лечь, я имел с глазу на глаз совещание с Ислам-баем. Мы не скрыли друг от друга одолевавших нас забот, но условились до конца не падать духом и поддерживать бодрость духа в остальных. До Хотан-дарьи, согласно картам, было уже недалеко, но тем не менее нам следовало приготовиться ко всему худшему. Трое остальных уже спали, когда мы освидетельствовали последний резервуар с водой. Там оставалось воды на один день. Надо было беречь ее, как золото. Да, если бы мы только могли купить воды еще на один день, мы отдали бы за нее весь наш запас китайского серебра.

Последний остаток воды надо было разделить на порции по каплям. Тогда являлась возможность протянуть еще три дня. На каждого приходилось в таком случае по два стакана в день. На долю верблюдов, не получавших в течение последних трех дней ни капли воды, и нельзя было уделить ничего. Джолдашу и овце до сих пор выдавали по чашке воды в день, так что они были еще молодцами.

Наконец улеглись и мы, а терпеливые, кроткие, как жертвенные ягнята, верблюды все стояли в тщетном ожидании около зияющего пустого колодца.

XXIV. Воды нет!

На восходе солнца 27 апреля для верблюдов было сделано все, что только возможно было, чтобы поддержать в них силы еще хоть на короткое время. Из одного вьючного седла было вытащено все сено и разложено перед ними. Они съели сено с жадностью и стали искать воды. Мы помочили им губы и дали по глотку промочить горло. На десерт же они получили целый мешок старого хлеба с кунжутным маслом. На месте стоянки были брошены печка, моя походная кровать, ковер и другие менее важные предметы.

Наскоро выпив чаю, я поспешил отправиться вперед, по тому же направлению на восток. Я сгорал от нетерпения выбраться на ровную дорогу — барханы стали ниже, достигая лишь 10 метров высоты. Я, однако, заметил, что бурая подпочва, проглядывавшая там и сям между барханами, обнаруживает слабую неровность. Меньшая высота барханов, следовательно, могла объясняться волнистостью первоначальной поверхности почвы — песок меньше скоплялся на возвышенностях, нежели вокруг них.

Предположения мои сбылись. Через час я опять был окружен высокими труднопроходимыми барханами. Ни следа жизни, ни кустика тамариска на горизонте, ничего, что указывало бы на близость «земли»! У меня просто голова кружилась среди этого пустынного моря песку. Вооружась биноклем, я напрягал зрение и высматривал с вершины каждого высокого бархана — не покажется ли на горизонте темная полоса лесов Хотан-дарьи; нет, ничего!

Опускаясь по одному склону, я увидал какой-то предмет, похожий на корень. Я наклонился, чтобы ощупать его, но предмет вдруг побежал. Это оказалась ящерица одного цвета с песком. Она скрылась в маленьком отверстии в утрамбованной поверхности бархана. Чем она жила тут? Неужели она никогда не нуждалась в капле воды?

День выдался прекрасный; небо было затянуто легкими облачками, и жара не особенно донимала, так что и выделение пота было менее обильно, чем обыкновенно. Через три с половиной часа меня нагнал наш караван, который весь день шел бодро. Магомет-шах с двумя больными верблюдами опять отстал.

Завидели двух гусей, летевших на значительной высоте по направлению к северо-западу. Они снова оживили наши надежды, так как мы решили, что они летят с Хотан-дарьи к маленькому озерку у подошвы кряжа. Это был, собственно, самообман с нашей стороны: если гуси летят высоко, то, значит, предприняли дальний перелет, да и что для них перелететь через пустыню в 300 верст в поперечнике?

С час я опять ехал на своем славном Богре, безропотно принявшем такое увеличение своего груза. Я чувствовал ужасную усталость, но, когда заметил, что у верблюда дрожат колени, предпочел слезть и идти пешком.

Барханы в этот день достигли максимальной высоты — 60 метров. Измерял я высоту их на глазомер следующим образом: я останавливался в значительном расстоянии от крутого склона бархана, по гребню которого проходил караван, измерял высоту верблюда, приставив к глазу карандаш, на котором были отмечены маленькие деления, а затем таким же путем измерял высоту бархана, высчитывая, во сколько раз она больше высоты верблюда. Верблюды казались просто крошками в сравнении с барханами, походившими на настоящие горы.

Подвигались мы по этим гигантским волнам не быстро, так как то и дело приходилось делать большие обходы. Иногда обходы эти вели к западу, и таким образом мы теряли понапрасну много шагов.

Джолдаш взвизгивал и выл, держась поближе к резервуарам, где остатки воды булькали свою лебединую песнь. Когда мы останавливались в нерешимости на несколько минут, Джолдаш начинал лаять, визжать и рыть лапами песок, как бы желая напомнить нам, что ему страшно хочется пить и что пора бы вырыть колодец.

Когда я отдыхал, собака садилась передо мной и долго-долго глядела мне прямо в глаза, как бы спрашивая, есть ли еще надежда? Я ласкал ее, притворяясь спокойным, и указывал рукой на восток — там-де есть вода. Джолдаш навостривал уши, вскакивал и кидался по указанному направлению, но скоро возвращался унылый, словно обманутый.

Мы решили продолжать путь, пока все шесть верблюдов не остановятся. Случилось это в 6 часов вечера на бархане, обращенном отлогим склоном к северу, и мы разбили здесь лагерь № 15; кругом расстилалась все такая же труднопроходимая местность. Вскоре явился и Магомет-шах, сообщивший, что оба больные верблюда отказались идти еще в самом начале пути и он бросил их. Один из них нес два дорожных резервуара из-под воды, которые тоже были брошены, а другой шел порожним. Будь я там, я бы пристрелил животных, так как, по мнению Магомета-шаха, им оставалось жить много-много дня два. Он, однако, полагал, что если бы мы нашли воду к вечеру, их еще можно было бы спасти. Но воды не было, и они, значит, были обречены на гибель. Можно было только пожелать, чтобы они не мучились слишком долго, одинокие, брошенные, напрасно ожидая помощи!

Известие, принесенное Магометом-шахом, произвело на меня удручающее впечатление. Это была моя вина, что погибали невинные животные; я нес ответственность за все ужасные мгновения, за все страдания и муки и людей и животных моего каравана! Я не присутствовал при оставлении первых верблюдов на произвол бездушной песчаной пустыни, но сцена эта стояла перед моими глазами, и я не мог отделаться от нее, она давила меня кошмаром по ночам, не давала спать.

Бабу Магомет-шах оставил уже лежащим, но черный верблюд еще держался на ослабевших ногах и, вытягивая голову с прорванными ноздрями, печально глядел блестящими глазами вслед уходившему каравану, который мало-помалу скрылся из вида. Я представлял себе, как Чон-кара затем медленно повернул голову к своему товарищу и улегся рядом с ним. Потом они, верно, вытянули шеи и легли головой на песок, полузакрыв глаза и тяжело дыша. Мало-помалу изнеможение все увеличивалось, и они легли на бок, вытянув ноги. Кровь обращалась в их жилах все медленнее и медленнее, смертный сон овладевал всеми членами… Может быть, им грезились чудные часы, проведенные в камышах около подошвы Мазар-тага! Промежутки между вздохами становились все продолжительнее, и наконец — дыханье прервалось совсем.

Баба, наверно, испустил дух первым, — он был слабее. Но как долго все-таки тянулась агония? Этого мы никогда не узнали. Я весь холодел от ужаса при мысли, что они, пожалуй, прожили еще долго и были заживо погребены смерчем, разразившимся через день. Теперь они спят вечным сном под движущимися могильными холмами пустыни.

Поздно вечером завидели мы на западе тяжелые дождевые тучи сине-стального цвета. Там была вода и жизнь — здесь жажда и смерть. Тучи росли и сгущались. Это зрелище точно гипнотизировало нас, приковав к себе все наше внимание. Надежда на дождь все росла. Мы выставили пустые резервуары, растянули на песке парусину от палатки, а люди приготовились схватиться за концы ее. Мы ждали дождя с минуты на минуту, но тучи понемногу уплыли к югу, не подарив нам ни капли.

Ислам-бай в последний раз испек для меня хлеба. Магомет-шах объявил, что мы стали жертвами злых духов пустыни, т.е. заколдованы и теперь уже не выберемся из пустыни. Ислам-бай с удивительным спокойствием, точно это было самым естественным делом в свете, заметил на это, что сперва падут один за другим верблюды, а потом уж и мы. Я возразил ему, что, напротив, уверен в нашем спасении.

Джолчи глумился над моим компасом, который-де водил нас за нос вокруг одного и того же места. По его мнению, какие бы концы мы ни проходили, все равно дальше не уйдем, а только задаром будем истощать силы — мы осуждены умереть через несколько дней от жажды.