Сол Беллоу - Герцог

• Название: Герцог
• Автор: Сол Беллоу
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Современная проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7027-0575-0

Герой «Герцога» — пожилой профессор, выбитый из привычной жизни изменой жены и предательством друга. В тяжелое для себя время он переосмысливает свой жизненный путь и, не найдя в нем реальной опоры, мысленно обращается за поддержкой к великим людям, в том числе давно умершим. В этих посланиях-размышлениях — о Боге, времени, смысле жизни, гибели идеалов — профессор пытается обрести новый взгляд на мир, чтобы собраться с силами перед лицом дальнейших испытаний.

---

— Сядьте, если хотите, — сказал сержант. — Вы же еле стоите, Мозес.

— Мне надо позвонить брату, чтобы прислал своего адвоката. Если, конечно, понадобится. А если меня выпустят под залог…

— Вас выпустят под залог, хотя не знаю, какая будет сумма. Поручители найдутся. — Он повел тыльной стороной ладони, точнее запястьем, и Мозес, повернувшись, увидел у себя за спиной стоявший по стенам разнообразный люд. И явно были поручителями, судя по их приличному виду, те двое, что терлись около него.

Он равнодушно осознал, что представляет для них рискованный случай. Они видели его билет на самолет, ключи, ручки, рубли и бумажник. Разбей он собственный автомобиль, на залог можно рассчитывать, только малый. А за нанятый как? Тем более этот тип не местный, в грязноватой легкой рубашке, без галстука. Нет, он не тянет на несколько сот долларов. Только бы не больше, подумал он, — тогда я выберусь без помощи Уилла или Шуры. Некоторые всегда располагают к себе. А у меня не было и нет такой способности. Много воли даю чувствам. Горячее сердце, низкий порог доверия. Велите мне дать трезвую оценку себе, я выскажу ее этими же словами.

Вспомнилось, как на пляже, разбившись на команды, его всегда гнали в тыл противника, и, если он зевал мяч, замечтавшись, те и другие орали ему: — Ну ты, балда! Руки-крюки! Ворон ловишь? — Он был безгласным участником потехи.

Под его сцепленными руками легко и ходко билось сердце его дочери.

— Так зачем вы ходите с заряженным пистолетом, Мозес, — стрельнуть в кого-нибудь?

— Конечно нет. И пожалуйста, сержант, — мне неприятно, что ребенок слышит такие вещи.

— Вы заварили эту кашу, а не я. Или попугать кого хотели? Зуб на кого-нибудь имеете?

— Да нет, сержант, я собирался использовать его как пресс-папье. Я забыл вынуть пули, потому что ничего не смыслю в пистолетах и мне это просто не пришло в голову. Вы разрешите мне сейчас позвонить?

— В свое время. Пока нет. Вы посидите, я займусь другими. Ждите, когда придет мамаша ребенка.

— Нельзя для девочки достать пакет молока?

— Дайте Джиму — Джим! — 25 центов. Он принесет.

— С соломинкой — а, Джун? Ты любишь пить через соломинку. — Она кивнула, и Герцог сказал: — Если не трудно, прихватите, пожалуйста, соломинку.

— Папа.

— Да, Джун?

— Ты не рассказал про самых-самых.

Он не сразу вспомнил.

— А-а, — сказал он, — ты имеешь в виду нью-йоркский клуб самых-самых людей?

— Да, про них.

Она села у него на стуле между колен. Он подвигался, чтобы ей было удобнее. — Есть такое общество, где сошлись самые-самые люди. Там есть самый волосатый лысый человек — и самый лысый волосатый.

— Самая толстая худая женщина.

— И самая худая толстая женщина. Самый высокий карлик и самый маленький великан. Все там подобрались. Самый слабый силач и самый сильный доходяга. Самый глупый умница и самый умный глупец. Еще там есть такие диковины, как акробаты-калеки и красавицы-уродины.

— И что они делают, пап?

— В субботу вечером они устраивают ужин с танцами. Проводят конкурс.

— Кто отличит одного от другого.

— Правильно. И если ты отличишь самого волосатого лысого от самого лысого волосатого, то получаешь приз.

Слава Богу, ей нравилась ахинея, которую нес отец, и он не лишит ее этого удовольствия. Она положила голову ему на плечо и, показав зубки, дремотно улыбнулась.

В комнате было жарко и душно. Отсев со стулом в сторонку, Герцог слушал, в чем обвиняются те двое, что ехали с ними в лифте. Двое же филеров — из отряда полиции нравов, как он скоро уяснил, — давали показания. Они привели еще женщину, ее он сначала не заметил. Проститутка? Вне всякого сомнения, хотя держится как добропорядочная, состоятельная дама. И, словно ему недоставало собственных забот, Герцог продолжал глядеть и внимательно прислушиваться. Филер говорил: — Они скандалили в комнате этой женщины.

— Тяни молочко, Джун, — сказал Герцог. — Оно не холодное? Тяни понемногу, милая.

— Вы их слышали из коридора? — сказал сержант. — Из-за чего кричали?

— Этот малый разорялся насчет пары серег.

— И что насчет серег? Это на ней которые? Где вы их взяли?

— Купила. Вот у этого. По договоренности.

— Договоренность была — в рассрочку, а ты не платила.

— Тебе платили.

— Так он сел на ее заработки. Ясно, — сказал сержант.

— Дело было так, — с хмурым, скучным лицом объяснял филер. — Он привел с собой этого малого и, когда она отдуплилась, потребовал себе десять долларов — мол, в счет серег. А она не дает.

— Сержант! — взмолился другой доставленный. — Не знаю я этих дел. Я же не городской.

Разве что из самой Ниневии, где только и водятся такие копченые мордовороты. Мозес смотрел с интересом, изредка что-нибудь шепча Джун, чтобы та не вникала в происходящее. Он странным образом припоминал кого-то в этой женщине, если отвлечься от жирной косметики, ярко-зеленой подмалевки глаз, крашеных волос и испорченного полнотой носа. Ему очень хотелось задать ей допрос. Не училась ли она в средней школе Маккинли? И не пела ли в хоре? Если да, то мы однокашники! Не помните — Герцог? Который подготовил выступление в классе — слово об Эмерсоне?

— Пап, молоко не проходит.

— Потому что ты изжевала соломинку. Давай расправим.

— Нам надо идти, сержант, — сказал ювелир. — Нас люди ждут.

Жены! — подумал Герцог. Их жены ждут!

— Вы родня друг другу?

— Он мой зять, погостить приехал из Луисвилла.

Ждут жены, одна из них — сестра. И он, Герцог, тоже ждет, чувствуя дурноту от одного предвкушения встречи. Могла эта женщина быть Карлоттой из хора, что пела контральтовое соло в «Еще раз радостно…» (Вагнер)? Не исключается. Посмотри на нее теперь. Откуда появится желание перепихнуться с такой теткой? Откуда! Он отлично знает откуда. Посмотри на ноги с набухшими венами, на кое-как уложенную грудь — точно непереглаженная постирушка. А почти селедочный взгляд? Масленый рот? Но он таки знает откуда: от грязной ее ухватки — оттуда! От гнусной сноровки!

В эту минуту в комнате появилась Маделин. Она вошла со словами: — Где мой ребенок? — Увидела Джун у него на коленях и стремительно пересекла комнату. — Иди сюда, дочка. — Пакет с молоком она отставила в сторону и взяла девочку на руки. В ушах у него застучала кровь, затылок сжало обручем. Не взглянуть на него Маделин не могла, но взгляд ее был неузнающим. Дергая бровью, она холодно отвернулась от него.

— Ребенок не пострадал? — сказала она.

Сержант жестом отпустил полицию нравов. — С ней полный порядок. Будь на ней хоть одна царапина, мы бы ее сразу отправили к Майклу Ризу. — Маделин проверила руки Джун, ноги, тревожно ощупала ее всю. Сержант кивком подозвал Мозеса. Тот подошел, и они встали друг против друга — он и Мади — по обе стороны стола.

Она была в светло-голубом полотняном костюме, волосы свободно откинуты назад. Если в двух словах определить ее образ действий: хозяйка положения. Начальственно-громко отдались в этой глухо гудящей комнате ее каблуки. Герцог долгим взглядом вобрал ее голубоглазый прямоносый греческий профиль с маленьким ртом и двоящимся подбородком. Глубокий тон лица означал в ее случае, что внутри она полыхает. Лицом она, показалось ему, вроде бы поправилась — грубело лицо. Дай-то Бог. Только справедливо, если вульгарность Герсбаха отложилась и на ней. И она определенно раздалась сзади. Он представил, какого рода трепка и таска были тому причиной. Супружеский долг — нет, не то слово: любовный.

— Это отец ребенка, леди?

Маделин по-прежнему не желала удостоить его признающим взглядом. — Да, — сказала она. — Я развелась с ним. Не так давно.

— Он живет в Массачусетсе?

— Я не знаю, где он живет. Это меня совершенно не касается.

Герцог восхищался ею. И как не восхищаться таким самообладанием. Она никогда не терялась. Когда она взяла у Джун молоко, она точно знала, куда поставить пакет, хотя и минуты не пробыла в комнате. А уж склад на столе она хорошо изучила, и рубли эти, и револьвер. Его она никогда не видела, но по магнитной защелке должна признать людевилльские ключи и догадаться, кому принадлежит револьвер. Как он знал ее ухватки и повадки, и этот ее чистокровный шик, и тик на носу, и безумное высокомерие в глазах! Пока сержант задавал ей вопросы, Мозес, заторможенно, но упорно перебирая мысли дальше, добрался до одного дрянного ее свойства: особый запах сугубо женского секрета. И вот ни этот тайный сладковато-кислый запах, ни полыхающие синевой глаза, ни злобные взгляды, ни злобствующий маленький рот уже не властны над ним. Хотя от одного взгляда на нее начинала болеть голова. Размеренно и ходко, как кулачки в масленой рубашке, стучала кровь в висках. Он необычайно отчетливо видел ее: обливная грудь в квадратном вырезе жакета, обливные ноги нежно-коричневого оттенка. И совершенно обливное лицо, особенно лоб, до невозможности гладкий. Вся ее лютость на этом лбу написана. Французы называют такой: le front bombé[239], а если другими словами — педоморфный[240] лоб. Абсолютно непознаваемо, что происходит там внутри. Ты понял, Мозес? Мы не знаем друг друга. Тот же Герсбах с горящими, врущими глазами и кустарной выделки щекастым, складчатым лицом, даже шарлатан, психопат и кто там еще Герсбах — он непознаваем. Как и моя персона. Но когда негодяи расправляются с кем-нибудь, они остаются в убеждении, что тот совершенно познаваем. Они разделались со мной, ergo[241], они претендовали на окончательное знание Герцога. Это меня-то они знали! Я же согласен со Спинозой (надеюсь, он не будет возражать) в том, что бесчеловечно требовать невозможное, употреблять власть там, где непозволительно это делать. Так что, извините, сэр и мадам, но ваши ярлыки я не признаю. Нет, она дикий человек — Маделин: замусоренная гордость, перекошенная яростью красота, смешанный рассудок — алмаз чистой воды и вулвортская стекляшка. И Герсбах, мой подхалим, — для симбиоза разнородных начал. Для симбиоза и похабства. В ней сладость дешевого леденца и тонкий ядовитый привкус эссенции. Только я не выношу им приговора. Это не мое дело, пусть сами с собой разбираются. Я явился причинить зло — это верно. Но первая же пролитая кровь была моей кровью, и я выхожу из игры. Считайте меня выбывшим. За исключением всего, что касается Джун. Во всем остальном я не играю раз и навсегда. Общий привет.