Эрих Кош - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Эрих Кош
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1974

В книге избранных произведений выдающегося художника слова Югославии, сделана попытка показать характерное для его творчества многообразие жанров, богатство его палитры. Она включает в себя повесть-шарж «Большой Мак», роман «Сети», а также рассказы. Творческую манеру Э. Коша отличает живость, остроумие, отточенность формы, пристальное внимание к проблемам современной жизни.

---

Где-то по соседству кинотеатр впускал и выпускал новые порции зрителей. Вышедшие с очередного сеанса заходили в сад глотнуть чего-нибудь и прийти в себя после удушающей атмосферы закрытого зала. Другие забегали перекусить перед вечерним сеансом или купить у лоточников семечек, жареного арахиса, миндаля или конфет, которыми они будут лакомиться во время фильма. Студенты, рабочие, школьники, молодые парни в одних рубахах и девушки в ситцевых платьицах. Парочки, которым угощение и передача сладостей дадут возможность коснуться лишний раз друг друга в темноте. Смуглолицый высокий мужчина с тонкими усиками и черными, зализанными и напомаженными сапожной ваксой волосами, преследующий здесь какие-то свои сомнительные интересы, случайно затесавшаяся пожилая супружеская чета, с бумажных салфеток аккуратно поедающая сосиски, и плечистый, атлетического склада молодой человек в клетчатом пиджаке с карманами, набитыми пакетиками жареного арахиса — пакетики уже не умещались у него в карманах, и он совал их державшей его под руку молодой женщине в светлом костюме.

Она была непривычно для него причесана: скромный канцелярский пучок распущен, и волосы, разделенные пробором посредине, свободно падали почти до плеч. И выражение лица совсем другое, в нем читалось несомненное желание подыгрывать спутнику. Узнает он и костюм: материал привезен им из одной поездки, а сшит он, должно быть, недавно, так как до последнего отъезда он не удостоился видеть ее в новом наряде. Правда, теплая погода, позволяющая его надеть, только что установилась. Молодого человека раньше ему встречать не приходилось, да оно и понятно: их дороги никогда не пересекались. По виду это, скорее всего, бывший футболист, а ныне спортивный деятель, представитель Внешторга или директор небольшого предприятия. Но безусловно, один из тех молодых ловкачей, что с легкостью добывают деньги и с еще большей легкостью ими сорят, носят модные клетчатые пиджаки с разрезом сзади, говорят на недоступном пониманию обычных людей зашифрованном наречии своего круга и все время что-то беспокойно вертят в пальцах.

Стало быть, вот в чем причина, что он ее не застал, позвонив по телефону из дому. Хотя, впрочем, это и к лучшему! Со временем все то, что раньше составляло романтическую прелесть мгновений украденной любви, стало его тяготить. Жаль было времени, потраченного с ней на свидания, затягивающиеся в бездушном и опустошающем любовном состязании в неуютной комнате, куда он продолжал заходить еще по временам едва ли не из чувства какого-то долга. Непереносимо было и воровское возвращение от нее неосвещенной лестницей, недостойное его возраста. Несносным стало изыскивание фальшивых предлогов для устройства свиданий, как и вообще забота об этой связи, обременительная для его перегруженного сознания. Шаль времени, как, впрочем, и денег, которые ушли на эту банальную интрижку с длинноногой секретаршей из академического института; вдобавок его преследовал страх, что однажды в этой комнате — со всеми вытекающими отсюда неприглядными последствиями — настигнет то самое, чего он, прислушиваясь к перебоям своего сердца, с некоторых пор так боялся.

Они ушли. Прильнув друг к другу, растворились в толпе посетителей первого, дешевого, вечернего сеанса. Он не почувствовал ни грусти, ни ревности: только печаль примирения с тем, что неизбежно; и за ними следом медленно двинулся к выходу и он. Вспыхивали и гасли огни реклам на зданиях. Продавцы вечерних газет выкрикивали последние новости. Послышался свисток регулировщика и скрип автомобильных тормозов. Мальчишка-спекулянт долго от него не отставал, предлагая купить, как в насмешку, два билета на вечерний сеанс.

Сквозь поток прохожих он протолкался на боковую темную и почти безлюдную улицу. Все быстрее и тверже ступая, подгоняемый отзвуками своих шагов, гулко разносившимися в неосвещенной тишине уснувших улиц, кружным путем вышел к крепости над рекой и, прислонившись к стене, стал смотреть на огни противоположного берега.

Он был свободен. Совсем и от всех! Жены в городе нет, о его возвращении никто не знает, докладывать о себе он никому не должен и ни в чем ни перед кем не обязан отчитываться. И как бы в подтверждение того, что состояние нервной напряженности, раздражительности и смертельной усталости, сопровождавшей его возвращение домой, отчасти было следствием подсознательного протеста против обновления любовной связи и непринятия на себя обязательств, ставших для него обременительными, с последним звеном только что распавшейся цепи, освободившей его от оков, в нем как-то незаметно, сами по себе рассеялись тревога, и тоска, и гнетущее ощущение одиночества, обостренное этим летним вечером в городе, когда все ищут общества и компании. Теперь его действительно ничто не связывало, и впервые за долгие годы, длинной чередой уходящие в невидимую даль мальчишества и ранней молодости, он был совершенно волен от всяких обязательств, и радостное чувство раскрепощения делало его окрыленным и легким, и хотелось, раскинув руки, как крылья, взмыть с ветром ввысь и улететь.

Вглядываясь в бескрайнее море темноты, внизу под собой, с огнями идущих пароходов, чьи пути пересекались на слиянии Савы с Дунаем, и каким-то мерцающим светом, загоравшимся и гасшим вдали, подобно сигналам маяка, прислушиваясь к скрипу подъемных кранов, разгружавших и нагружавших баржи в порту, вдыхая сырой и тяжелый запах большой реки, доносимый ветром до его расширенных ноздрей, он и сам захотел куда-нибудь поехать. Не на конференцию, не на деловую, творческую встречу, а куда-нибудь просто так, без определенной цели, в путешествие, не ограниченное рамками программы и сроков прибытии и отправлений. Ринуться куда-то в неизвестность, бежать, и при этом возможно скорее, сразу, хотя бы и завтра, прежде чем кто-нибудь успеет его перехватить и задержать. Спрятаться, забиться в какой-нибудь заброшенной глуши, лучше всего где-нибудь на морском берегу, где он не должен был бы ни с одной живой душой поддерживать знакомство и общаться, кроме как с ветрами и птицами небесными, и где, полностью предавшись одиноким прогулкам, безмолвию и любованию морскими просторами, отдыхая и очищаясь, он мог бы поразмыслить на досуге, что делать дальше, как распорядиться и на что употребить остаток того, что называется его жизнью.

II

Он уехал через два дня.

После прошедшего ночью дождя посвежело и похолодало. Улицы были еще пустынны, и он без задержки выбрался из города. Несколько раз на выезде к шоссе его пытались остановить какие-то туристы, но он пронесся мимо них, даже и не обернувшись. Потом две девушки в синих комбинезонах, поджидавшие его в засаде за бензоколонкой, выскочили ему наперерез; он помахал им рукой, сильнее нажимая на газ. Он без оглядки убегал из города, словно приговоренный — из тюрьмы, словно солдат — из месива бойни, словно заговорщик — после провала путча, словно травимый охотниками зверь, убегал, не смея остановиться, пока не оторвется достаточно от своих преследователей и не окажется в безопасности. Он гнал со скоростью, превышавшей положенную для нового автомобиля, все время поддавая газ, как будто бы пришпоривал неразработанный мотор или нахлестывал его кнутом. Почему-то вспомнилось ему бегство Толстого из дому: однажды таким же ранним, но морозным снежным утром — в безумном, отчаянном порыве, скрытно от всех — пустился в последний свой путь уже умирающий старец, великий писатель. А теперь бежал он, и все, что он оставил за собой, все, от чего спасался — семейные и деловые связи, привычки, интересы, — все это словно кинулось в погоню за ним, цеплялось за него, не давало хода, тащило назад, придавливало силой тяжести к земле, словно вырвавшееся из молотилки зерно. Казалось, и шоссе, подобно ленте конвейера или потоку размягченного асфальта, течет назад, вспять, к городу, увлекая за собой и его, напрасно пытающегося, упираясь всей мощью мотора, противостоять стремнине, вызволить колеса из липкой и черной смолы и двинуть машину вперед. И даже тень автомобиля, преследовавшая его все время по пятам, нагнала и обошла беглеца, сама будучи частью того мира тьмы, из которого он бежал, выражаясь языком возвышенным и поэтическим, в иной, светлый мир необъятных просторов, которые в золотом, ослепительном сверкании летнего утра сейчас открывались ему.

Он обходил малолитражки и машины более мощные, чем его собственная. Объезжал крестьянские повозки, пугая лошадей, и разгонял живность на сельских улицах; на полной скорости, так что заносило задние колеса, проезжал повороты и проносился намеренно впритирку к прохожим, грозя задеть их крылом. Некоторое время он медленно тащился в хвосте колонны военных грузовиков, но потом начал обходить их поодиночке, и они его едва не смяли. Наконец он почувствовал, что у него затекла шея, увидел придорожный трактир и подкатил к нему передохнуть.