Фаина Гримберг - Хей, Осман!

• Название: Хей, Осман!
• Автор: Фаина Гримберг
• Издательство: Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-271-07623-7

Новый роман известной современной писательницы Фаины Гримберг рассказывает о жизни Османа I, тюркского вождя, положившего начало великой державе - Османской империи. Роман интересен не только занимательным сюжетом, но и подлинно энциклопедическим охватом сведений о фольклоре, быте, истории Балканского полуострова и Малой Азии ХII-ХIV вв. Осман, по прозвищу Аль-Гази (т.е. завоеватель). В 1288 г. унаследовал от своего отца господство над турецкими ордами, населявшими Малую Азию. Постепенно расширяя свои владения, он стал правителем независимого Турецкого государства. После победы над сельджуками в 1299 г. Осман был провозглашён султаном, а победа над византийцами в 1301 г. сделала его имя известным всему миру.

---

   - Сотоварищи по плаванию, разделяющие с моею командой опасность морского пути, видите, ветер свирепствует, один за другим катятся валы бурные. Парус разорван, корабль залит волнами, у меня уже недостаёт сил противоборствовать потокам морских вод, свирепству бури и встречным ветрам! Довольно сражаться с морем! Уже и молитвы Господу не помогают. Должно быть, древний языческий бог морей Посейдон ополчился против нас. Поступим же по обычаю древних моряков, кинем жребий и жребием изберём жертву...

Этот кормчий вовсе не был жестоким человеком; и говоря жестокие слова, он горько плакал... И вот кинули жребий. И он выпал моей любимой... И не опишешь словами, что происходило далее. Корабль бился в бурных волнах. Любимая моя припадала к моей груди. Я обнимал её так крепко, что не было возможности ни у кого вообразить себе объятие более крепкое. Моряки, которых эта страшная буря совершенно лишила самообладания, рвали что было сил девушку из моих рук, чтобы бросить её в море, в бушующее море, принести в жертву жестокому языческому богу Посейдону! Но и я словно бы лишился разума! Я сжимал девушку в своих объятиях с такою силой, что её так и не смогли оторвать от меня! И нас бросили вместе в море бушующее... И не помню, что произошло затем. Помню лишь гул, страшный гул, и беспамятство. Вернее, беспамятства я как раз и не помню... Судьба сохранила меня. Для того, должно быть, чтобы я постом и молитвою искупал свои грехи в этом святом месте, в монастыре святого Михаила... Я помню, как я пришёл в себя на твёрдой земле, на берегу. Тело моё превратилось, казалось, в одну сплошную боль. Солнце жгло мои воспалённые веки. А море, успокоенное, плескалось тихо и кротко... И вы, должно быть, полагаете, будто я очнулся в одиночестве, будто свирепые волны унесли мою любимую, вырвали её из моих объятий... О, если бы это было так, я был бы тогда почти счастлив!.. Но нет, любимая моя была здесь, со мной. По-прежнему я сжимал её в своих объятиях. Даже буйство морских волн не смогло разлучить нас!.. Я подумал, было, что она лишилась чувств. Я хотел привести её в сознание. Руки мои занемевшие разжались наконец-то. Любимая моя лежала передо мной, простёртая на песке прибрежном, согретом солнцем. Тело её было холодным. И тщетно пытался я привести её в чувство. Любимая моя была мертва. И нет, не свирепство морских волн убило её. Это мои объятия задушили её невольно, лишили её жизни!.. Что сталось со мною тогда, если бы вы знали! Я хотел и себя лишить жизни, хотел кинуться в море и утонуть. Но ведь наша вера запрещает нам самоубийство! - «И нам запрещает самоубийство наша вера!» - подумал Осман, но не произнёс ни слова, настолько потрясал его этот рассказ монаха. А Василис-Эвтихиос продолжал: - Я сидел на берегу, неотрывно глядя на мёртвое тело моей любимой. Потом пришли люди. Я всё рассказал им и просил отвезти меня вместе с мёртвым телом недалеко, назад на Родос. Вняли моей мольбе и отвезли нас, меня, живого, и мою любимую, мёртвую, назад, на наш остров, в отечество наше. Я нарочно не стал скрываться от её родителей и братьев. Любимую мою погребли. А меня её отец и братья избили жестоко. Уже все на острове знали о бегстве девушки со мной. Семья её была опозорена. Меня отвели в суд и судили. Присудили меня к тюремному заточению. Много лет провёл я в тюрьме. Потом захватили наш остров франкские воины. Они освободили из тюрьмы многих заточенников, и меня в том числе. Выучил я наречия франков и тюрок, служил толмачом в разных войсках, и у франков, и у греков, и у тюркских султанов... Я скопил кое-какие деньги и мог бы купить дом и привести в свой дом супругу. Но я не хотел иметь свой дом, не хотел жениться и иметь детей. Овладело моей душой устремление к Богу. Стал я бродить по храмам и монастырям, предавался молитвам и посту. И наконец я постиг цель моего жизненного пути, она мне открылась. Я понял, что должен уйти в монастырь. И вот я пришёл сюда, к отцу Николаосу; я открылся ему. И он принял меня послушником, а затем - великая радость! - я был пострижен!.. Здесь, в этой обители, я буду молиться и Поститься весь тот жизненный срок, который мне ещё осталось провести на грешной земле. Здесь я умру и погребут моё тело на кладбище монастыря!..[190]

Василис замолчал.

Осман, взбудораженный его рассказом, чувствовал смятение мыслей, и, сам того не замечая, катал перед собой по белой скатерти маленькую тёмно-зелёную оливку...

«О, Аллах! - думалось Осману. - Сколько бедствий принесло этому человеку море! Почему же он продолжает любить море? Почему он думает, что море - самое чудесное, что есть на свете? А благочестие этого человека, его устремление к Богу трогает мою душу... Пусть вера его - неверная вера, но он благороден и благочестив!.. И если бы я потерял любимую... Существуют ли у правоверных обители, подобные обителям неверных?.. Надо спросить об этом отца!.. Если бы у меня была любимая!..»

Осман и сам не знал теперь, чего ему желается, хочется более, чтобы у него была любимая, милая его сердцу, или же - уйти от мира, спасаться в молитве...

Настоятель и монахи также сидели в молчании. Так прошло недолгое время. Растворилась большая дверь двустворчатая, распахнулись её створки. В залу вошли повар монастырский и его помощник. На двух подносах широких несли они миски с едой. Они поставили эти миски перед сидящими. Миски исходили паром. Затем помощник повара принёс маленькие сосудики с перцем, солью и уксусом. Эти сосудики были из серебра. А ложки были не деревянные, а также серебряные... И повар поставил серебряную миску с ломтями белого хлеба. Ещё никогда не видел Осман такого белого хлеба!..

Настоятель первым отведал кушанье. Он увидел, что Василис не прикасается к ложке, и приказал ему:

   - Ешь, Василис! Сегодня ты повторил то, что некогда рассказывал мне. Должно быть, в нашем госте есть нечто располагающее; нечто такое ты почувствовал в его душе, что побудило тебя открыться ему. Но помни, Василис, о своём монашестве! Ты ушёл от мира и не должно мирское прошлое твоё повергать тебя в подобное волнение. Потому возьми ложку и ешь. Твой духовный отец приказывает тебе!..

Эти слова отца Николаоса остались, разумеется, непере- ведёнными. Но Осман легко догадался, что эти слова могут значить. Василис же с покорностью взял ложку, набрал в неё жидкое кушанье, поднёс ко рту и покорно проглотил... Но пальцы его, удерживавшие черенок ложки, и губы его дрожали...

Осман также решился отведать. После внезапных откровений Василиса Осману не очень хотелось есть. Но вот он вдохнул вкусный пар... Вдохнул раз... и невольно и другой раз... И уже нарочно и третий раз... И почуял, как сильно проголодался!..

Варево было вкусное, должно быть. В наваре плавали какие-то продолговатые плоды. Осман попробовал. Плоды были мясистые и по вкусу своему не похожи ни на одно кушанье, какое приходилось Осману вкушать до этого дня. Вернее, до этого позднего вечера!..

Вскоре он уже уплетал ложку за ложкой... А насытившись, невольно посмотрел на гостеприимного хозяина таким взглядом, что отец Николаос тотчас велел Костандису принести ещё варева, что тот и поспешил исполнить. И Осман с удовольствием осушил ещё одну миску... Ему было хорошо!..

   - Что это за кушанье? - полюбопытствовал он, утёршись белым платком. - Я никогда ещё не пробовал ничего подобного. Это необыкновенно вкусно! Что же это?..

   - Я приказал нашему повару приготовить в твою честь самое почётное наше кушанье! - с важностью отвечал отец Николаос. - Этим кушаньем положено угощать самых почётных, знатных и великих монастырских гостей. Самого императора Теодора Ласкариса я угощал этим кушаньем, когда он посетил наш монастырь. Это кушанье - похлёбка из петушьих яичек! Только в нескольких монастырях умеют готовить это вкуснейшее кушанье, как положено. И наш монастырь - в их числе. А на твоём лице я вижу печать грядущего величия. Потому я и приказал угостить тебя именно этим кушаньем...[191]

Осман не знал, что отвечать. Он не знал, насколько чисто подобное кушанье, насколько оно не запретно правоверному... А между тем настоятель продолжил:

   - Наша вера не запрещает нам пить вино. Однако я нарочно не велел подавать вино к сегодняшней нашей поздней трапезе. Ведь я знаю, что ваша вера не дозволяет вина! Но тебя, должно быть, томит жажда после острых и пряных кушаний, да и сотрапезники твои, и я сам, мы хотим пить. Поэтому потрудись ещё для нас, Костандис! Ступай и принеси чистую родниковую воду в кувшине, и не позабудь обливные чаши для питья!..

Костандис поспешил исполнить приказание и скоро принёс воду в кувшине и чаши. Вода оказалась необычайно чистой и вкусной. Осман выпил одну чашу, наполненную Костандисом доверху, затем Костандис наполнил его чашу во второй раз...

Осман поднялся со своего места и отодвинул кресло. С непривычки он сделал это до того неловко, что кресло опрокинулось и упало на пол с грохотом. Осман взглянул на своих сотрапезников, приподнял руки, словно бы прося прощения за свою неловкость, и засмеялся. Тогда и они засмеялись...