Вальтер Беньямин - Московский дневник

• Название: Московский дневник
• Автор: Вальтер Беньямин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91103-126-8

Вальтер Беньямин (1892–1940) – фигура примечательная даже для необычайного разнообразия немецкой интеллектуальной культуры XX века. Начав с исследований, посвященных немецкому романтизму, Гёте и театру эпохи барокко, он занялся затем поисками закономерностей развития культуры, стремясь идти от конкретных, осязаемых явлений человеческой жизни, нередко совершенно простых и обыденных. Комедии Чаплина, детские книги, бульварные газеты, старые фотографии или парижские пассажи – все становилось у него поводом для размышлений о том, как устроена культура. Его исследования о литературе – о Бодлере, Кафке, Прусте, Лескове – оказывались неизмеримо шире традиционного литературоведения. Беспокойная натура привела Вальтера Беньямина зимой 1926–1927 года в Москву, встреча с которой сыграла важную роль в его судьбе.

---

В конце концов мне как-то удалось уговорить Асю прийти после ужина ко мне, мы пойдем куда-нибудь, или я прочту ей лесбийскую сцену. После этого я задержался еще на несколько минут, чтобы не возникало впечатления, будто я пришел только за этим. И вот я вскоре встал, сказав, что собираюсь уходить. «Куда?» – «Домой». – «Я думала, что ты еще пойдешь со мной в санаторий». – «Разве вы не останетесь здесь до семи?» – спросил я несколько наигранно. Дело в том, что утром я слышал, что в это время должна прийти секретарша Райха. В конце концов я все же остался, но не пошел с Асей в санаторий. Я посчитал, что ее приход вечером будет более вероятным, если я дам ей сейчас время отдохнуть. Пока что я купил для нее икры, мандаринов, конфет, пирожных. А еще я поставил на подоконник, где я собираю свои игрушки, две глиняные куклы, чтобы одну из них она выбрала себе. И она действительно пришла – заявив сначала: «Я могу задержаться только на пять минут и должна сразу же идти обратно». Но на этот раз она просто шутила. Я, конечно, чувствовал, что в последние дни – сразу после отчаянных ссор – она ощущает ко мне более сильную привязанность. Но я не знал, насколько она сильна. Когда она пришла, я был в хорошем настроении, потому что получил много почты с несколькими добрыми вестями от Виганда, Мюллера-Ленинга, Эльзы Хайнле119. Письма еще лежали на кровати, где я их читал. Кроме того, Дора написала мне, что деньги высланы, и поэтому я решил остаться здесь немного подольше. Я сказал ей это, и она бросилась мне на шею. Недели очень тяжелой ситуации настолько отдалили меня от надежды на подобное проявление симпатии, что потребовалось какое-то время, прежде чем я смог почувствовать себя счастливым. Я был словно сосуд с узким горлышком, в который плеснули жидкость из ведра. Постепенно я по собственной воле настолько сузил свое восприятие, что был уже едва доступен для полных, сильных внешних ощущений. Но в течение вечера это спало с меня. Сперва я с обычными уверениями попросил Асю о поцелуе. Но потом случилось вдруг такое, словно кто-то повернул электрический выключатель, и она требовала снова и снова, когда я говорил или собирался ей почитать, чтобы я ее целовал. Мы вспомнили почти забытые нежности. Тем временем я дал ей купленную еду и кукол; она выбрала одну из них, и теперь она стоит напротив ее кровати в санатории. И я еще раз заговорил о своем визите в Москву. И поскольку накануне, когда мы шли к Райху, она действительно сказала мне решающие слова, мне было достаточно их только повторить: «Место, которое в моей жизни занимает Москва, я могу узнать только через тебя – это правда, совершенно независимо от любовных историй, сантиментов и прочего».

Ну и потом, и это она тоже произнесла первой, шесть недель – это как раз то время, какое требуется, чтобы хоть как-то обжиться в каком-нибудь городе, к тому же не зная языка и ощущая его сопротивление на каждом шагу. Ася заставила меня убрать письма и легла на кровать. Мы много целовались. Но самое глубокое возбуждение у меня вызывало прикосновение ее рук, и она говорила мне раньше, что все, кто был с нею связан, ощущали, что наибольшая сила исходит именно от них. Я прижал свою правую ладонь к ее левой, и мы долго лежали так. Ася напомнила о замечательном совершенно крошечном письме, которое я как-то ночью передал ей на Виа Депретис в Неаполе, когда мы сидели за столиком перед маленьким кафе на почти пустынной улице. Надо будет попробовать разыскать его в Берлине. Потом я прочитал лесбийскую сцену из Пруста120. Ася поняла ее необузданный нигилизм: как Пруст, так сказать, врывается в аккуратно обставленный кабинет в душе обывателя, на котором висит табличка «Садизм», и все безжалостно разносит вдребезги, так что от блестящей, упорядоченной концепции греховности не остается ничего, более того, на всех разломах зло слишком ясно обнаруживает «человечность», даже «доброту», свою истинную основу. И пока я объяснял это Асе, мне стало понятно, насколько тесно это связано с основной тенденцией моей книги о барокко. Совсем как вечером накануне, когда я один читал в комнате и наткнулся на необычайное рассуждение о Caritas Джотто121, и мне стало ясно, что Пруст развивает здесь мысли, совпадающие с тем, что я пытался выразить понятием аллегории.

19 января.

Об этом дне почти нечего записать. Поскольку отъезд отодвинулся, я немного отдохнул от забот, связанных с последними днями в Москве. Райх впервые снова спал у меня. Утром пришла Ася. Но ей скоро надо было уходить на собеседование, связанное с возможностью новой работы. Во время ее короткого визита разговор зашел о применении газов на войне. Сначала она яростно спорила со мной, но вмешался Райх. В конце она сказала, что я должен записать то, что говорил, и я решил написать статью об этом для «Weltbühne»122. Вскоре после ухода Аси ушел и я. Я встретился с Гнединым. Наш разговор был непродолжительным; мы разобрались с воскресной неудачей, он пригласил меня на следующее воскресенье вечером к Вахтангову и дал мне несколько советов относительно таможенного оформления багажа. По пути к Гнедину и обратно я проходил мимо здания ЧК. Перед ним постоянно расхаживает часовой с примкнутым штыком. Потом на почту; я телеграфировал насчет денег. Пообедал я в погребке, где мы ели по воскресеньям, поехал потом домой и отдохнул.

В вестибюле санатория мне встретилась Ася, и сразу же, с другой стороны, подошел Райх. Ася шла принимать ванну. Все это время я играл в ее комнате с Райхом в домино. Потом пришла Ася и рассказала о перспективах, открывшихся для нее сегодня утром, о возможности получить место помрежа в одном театре на Тверской, где два раза в неделю играют для пролетарских детей123. Вечером Райх был у Иллеша. Я с ним не пошел. Около одиннадцати он появился у меня в комнате; но идти в кино, как мы планировали, было уже поздно. Краткий, ничем не кончившийся разговор о трупах в дошекспировском театре.

20 января.

С утра я довольно долго писал у себя в комнате. Так как Райх в час должен был по своим делам быть в редакции энциклопедии, я хотел воспользоваться этой возможностью, чтобы побывать там, не столько чтобы протолкнуть свою статью о Гёте (на это я совершенно не надеялся), сколько чтобы последовать предложению Райха и не быть беспечным в его глазах. Ведь в противном случае он мог бы объяснить отклонение статьи о Гёте моим бездействием. Я с трудом мог сдержать смех, когда оказался наконец перед ответственным профессором. Едва он услышал мое имя, как вскочил, вытащил мою статью и вызвал на помощь секретаря. Тот принялся предлагать мне статью о барокко.

Неизвестный фотограф. Без названия (Фотография ВЦИК (?). Снятие памятника Александру III на Пречистенской набережной). 1918 г.

Я потребовал сохранения за мной статьи о Гёте в качестве условия любого дальнейшего сотрудничества. Потом я перечислил свои публикации, намекнул, как инструктировал меня Райх, о своем состоянии, и как раз в тот момент, когда я об этом говорил, вошел Райх. Однако он не подошел ко мне и беседовал с другим сотрудником. Мне пообещали дать ответ через несколько дней. Потом нам с Райхом еще долго пришлось ждать в приемной. Наконец мы пошли; он рассказал мне, что в редакции подумывают о том, чтобы поручить статью о Гёте Вальцелю124. Мы шли к Панскому. Невероятно – но все же возможно, – что ему, как мне потом сказал Райх, двадцать семь лет. Поколение, делавшее революцию, стареет. Похоже, что со стабилизацией в их жизнь вошел покой, даже равнодушие, что обычно бывает в преклонном возрасте. Между прочим, Панский совсем не радушен, и о москвичах вообще этого не скажешь. Он пообещал показать мне в следующий понедельник несколько фильмов, которые я хотел посмотреть до того, как начать писать статью против Шмитца, которую мне заказал «Literarische Welt». Мы пошли есть. После еды я отправился домой, потому что Райх сначала хотел поговорить с Асей один. Позднее я зашел на час и пошел потом к Бассехесу. Вечер у банковского начальника Максимилиана Шика был разочарованием в том смысле, что я остался без ужина. Днем я почти ничего не ел и совершенно изголодался. Так что я совершенно бесстыдно набросился на выпечку, которую подали к чаю. Шик из очень богатой семьи, учился в Мюнхене, Берлине и Париже и служил в русской гвардии. Теперь он с женой и ребенком живет в одной комнате, из которой, правда, с помощью перегородок и портьер сделаны три. Это, должно быть, очень хороший пример того, кого здесь называют «бывшими людьми». Он является таковым не только в социологическом отношении (как раз в этом он подходит не совсем, потому что занимает достаточно привлекательный пост). Характеристика «бывший» относится к продуктивному периоду жизни. Он писал стихи, например в «Die Zukunft»125, и статьи в совершенно забытых в наши дни журналах. Однако он верен своим пристрастиям, и в его кабинете находится небольшая, но тщательно подобранная библиотека французских и немецких авторов XIX века. Он сказал, сколько стоили некоторые, очень ценные из этих книг, и стало ясно, что для продавца они были просто макулатурой. За чаем я попытался получить от него информацию о новой русской литературе. Мои усилия были совершенно напрасными. Его понимание не идет дальше Брюсова. При этом постоянно присутствовала маленькая, очень милая женщина, по которой было видно, что она не работает. Но книгами она тоже не интересовалась, и было кстати, что Бассехес немного занимался ею. За некоторые любезности, которые он ожидает от меня в Германии, он осыпал меня дешевыми, неинтересными детскими книгами, от части из них я не мог отказаться. Лишь одну я взял с удовольствием, она, правда, ценности тоже не представляет, но довольно красива. Когда мы уходили, Бассехесу удалось заманить меня обещанием показать кафе, где собираются проститутки, пройтись до Тверской. Правда, в кафе я не увидел ничего особенного, но по крайней мере поел еще холодной рыбы и крабов. В роскошных санях он довез меня до пересечения Тверской и Садовой.