Никита Михалков - Публичное одиночество

• Название: Публичное одиночество
• Автор: Никита Михалков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-699-70838-3

Что думает о любви и жизни главный режиссер страны? Как относится мэтр кинематографа к власти и демократии? Обижается ли, когда его называют барином? И почему всемирная слава всегда приводит к глобальному одиночеству?..

Все, что делает Никита Михалков, вызывает самый пристальный интерес публики. О его творчестве спорят, им восхищаются, ему подражают… Однако, как почти каждого большого художника, его не всегда понимают и принимают современники.

Не случайно свою книгу Никита Сергеевич назвал «Публичное одиночество» и поделился в ней своими размышлениями о самых разных творческих, культурных и жизненных вопросах: о вере, власти, женщинах, ксенофобии, монархии, великих актерах и многом-многом другом…

«Это не воспоминания, написанные годы спустя, которых так много сегодня и в которых любые прошлые события и лица могут быть освещены и представлены в «нужном свете». Это документированная хроника того, что было мною сказано ранее, и того, что я говорю сейчас.

Это жестокий эксперимент, но я иду на него сознательно. Что сказано – сказано, что сделано – сделано».

По «гамбургскому счету» подошел к своей книге автор. Ну а что из этого получилось – судить вам, дорогие читатели!

---

Он был недоволен моей дружбой с Руцким.

Да… Тогда, как бы это было ни тяжело и, в общем, боязно – я все-таки публично не отрекся от Саши Руцкого.

А если б я поступил иначе, если б отрекся?

Я не знаю, как бы мне пришлось это самому себе объяснять. Если б я поступил иначе, мне было б намного трудней…

Вы Ельцину сказали, что если бы в октябре 1993-го были в Москве, то обязательно были бы с Руцким в Белом доме.

Да.

И тем не менее через несколько месяцев после этого заявления Вам дали Госпремию.

В общем-то, это в определенном смысле характеризовало Ельцина.

Не знаю, была ли это его инициатива – дать нам Госпремию. Но то, что он не отложил нашу картину в сторону в связи с нашими отношениями, характеризует его как человека, который умеет подниматься над собственными обидами. (II, 49)

(2010)

Интервьюер: Ельцин для Вас был, я так понимаю, чужим…

Скорее я был Ельцину чужим…

Мы в разных весовых категориях были, чтобы его можно было назвать «чужим». Я видел его всего три раза в жизни. Чужим был я, это было подогрето его окружением, меня называли руцкистом и так далее… (I, 147)

ЕСЛИ БЫ…

(2010)

Не люблю сослагательное наклонение. Стараюсь не оглядываться назад, прокручивая разные сценарии событий: «Вот если бы тогда иначе сложились обстоятельства, или я бы поступил по-другому, или пришел бы другой человек…»

На все воля Божья.

Правда, я часто повторяю: «Если Господь управит». Но эти слова направлены не в прошлое, а в будущее – как попытка смирения. Могу повторить гениальные слова Юза Алешковского: «Свобода – это абсолютное доверие Богу». (XV, 46a)

Ё

Ё…

(2010)

Ненормативная лексика – это тоже русский язык. Но бывает, что такие слова – просто грязный, вонючий сор. А бывает, как у нас в финале «Цитадели», когда русская старуха, которую играет Инна Чурикова, говорит полоумному немцу (она его приютила и теперь готова быть расстрелянной вместе с ним): «Ну, ё… твою мать! Я же тебе говорила! Зачем палкой, б…, вышел махать!»

Обращения в Минкульт с требованием запретить любое нецензурное слово на экране, на мой взгляд, бессмысленны. Проблема не в словах, а в уместности их употребления. Допустим, в сцене боя мат – самое яркое и полное выражение человеческих чувств. (XV, 46a)

Ж

ЖЕНЩИНЫ (1992)

Все мои картины, так или иначе – это извинение перед женщинами.

Потому что единственное существо на свете, которое имеет как бы прямую связь с Богом, – это женщина. Вне зависимости от того, что она по сути своей от дьявола. Все крайние поступки – доброты и жестокости, любви и ненависти, хитрости и самоотречения – это женщина. Я бы сказал, что через женщину Бог соединяется или разделяется с дьяволом…

Зависимость женщины от мужчины?..

Она ее хочет и не прощает, она о ней мечтает и ей сопротивляется. Она хочет рабства и в то же время борется за эмансипацию. Она хочет сильного мужчину и в то же время хочет, чтоб его «где положил, там и взял».

Ее противоречие – ее суть.

И единственно, что женщину навсегда отделяет от дьявола, – это божественная связь через пуповину, через зарождение в себе другой жизни. Женщина всегда существо божественное, и я прощаю ей ее дьявольщину только за то, что через пуповину она имеет возможность, ощущая в себе иную жизнь, ощущать Бога. И мы все виноваты перед женщиной, мы всегда перед ней в долгу…

Однако это не противоречит моему ощущению: я азиат по своей структуре и считаю женщину низшим существом. И азиатская, и русская женщина нуждается в сильном мужчине, ее мечты о прекрасном принце – не о красавце Алене Делоне, а о мужественном сильном защитнике, опоре.

Вот в этом странном соединении моих амбиций и рождается мое отношение к женщине. Я всегда виноват перед ней, но никогда ее не прощу. (II, 23)

(1994)

Женщина?..

О женщина, твой вид и взгляд Меня ничуть в тупик не ставит, Ты вся как горла перехват, Когда его волненье сдавит…

Так писал Пастернак…

Вы знаете, у меня сложные отношения с женщинами, по крайней мере, через экран.

После того как я снялся в картине «Вокзал для двоих», за мной ходили толпами люди, и я все время слышал: «Сама-сама, быстренько-быстренько, сама-сама…».

Я не знал, куда деться.

После того мне стали писать письма на мой московский адрес, но адресованные Людмиле Гурченко, видно предполагая, что после того, что мы там творили с ней в поезде, я, как приличный человек, должен на ней жениться…

Я решил исправить это положение, принял предложение Рязанова и снялся в «Жестоком романсе». Но тут началось еще почище. Стали писать такие письма: «Ну, ты и котище».

Тем не менее женщины хоть и народ солидарный, но все же права Раневская Фаина Георгиевна, которая однажды высунулась из своей гримуборной, а по коридору шли в это время три молодых актрисы, так она у них спросила: «Против кого дружите, девушки?»

Вот по причине «против кого дружите» я и получал очень много писем после «Жестокого романса»: «Ну ты, конечно, и сволочь большая, но все-таки в тебе что-то есть…» А одно письмо было просто потрясающее, искреннее очень письмо, в том смысле, что: «Жалко, конечно, Лариску, ох, жалко! Но все-таки она пожила!»

Такая тоска в этом всем по какой-то силе, по жажде зова «поедемте за Волгу, Лариса, кататься!».

Ведь и знают, чем все кончится, а идут.

И вот в этом, на этом стыке, наверное, и происходят эти наши отношения с женщинами.

Потому что, с одной стороны, конечно, никогда никто из мужчин не может ощутить того, что Бог дал ощутить женщине: когда в тебе возникает новая жизнь, чья-то новая. И это прямая связь с Богом. Это абсолютно божественно…

А с другой стороны, я думаю, что женщина так соскучилась по желанию быть женщиной – защищенной, слабой, любимой, то есть вот по этому самому желанию не оказаться в ситуации «сама-сама, быстренько-быстренько».

Понимаете?

И вот, наверное, стык этих двух картин стал для моих зрительниц тем краеугольным камнем, после которого они стали очень жестоко ко мне относиться. Потому что, с одной стороны, «сама-сама», а с другой стороны – «поедемте кататься».

А где – настоящее, вот в чем вопрос?

А вот этого как раз и не обязательно знать… (XI, 1)

(1995)

Мои отношения с женщинами не были мучительны.

Не было такой, знаете, тяги к самоистреблению. Думаю, что эти отношения всегда были взаимны в том смысле, что если они остывали, то с обеих сторон. Не было ни хлопанья дверьми, ни того, чтобы она возвращалась с чемоданом…

Встречая своих прежних возлюбленных на улице, я не перехожу на другую сторону, и они тоже.

Думаю, никто из них не может сказать: «Этот подлец меня обманул!» – хотя бы потому, что я с самого начала расставлял все точки над «i». Объяснял, каковы мои приоритеты: сначала работа, потом друзья… (II, 28)

(1999)

Мы не представляем себе, какую разрушительную силу может нести женщина.

Женщина – вся крайность.

Самые жестокие надзиратели были женщины. Верные, отдающиеся и мужественные до отчаяния, до бессмысленности – тоже женщины.

Ненависть женщины – не дай Господь!

Я говорю о квинтэссенции женщины, потому что есть женщины ледяные, с мужским умом.

Я не могу представить себе Маргарет Тэтчер с женской слабостью, к примеру, с обидой на мужа. Мне кажется иногда, что трагедия 1917 года и вообще все то, что двигало к 1917 году, очень во многом зависело от женщины – от императрицы Александры Феодоровны. Зависимость императора от семьи была настолько велика, что он переставал быть самодержцем, все решала жена.

Это может быть очень опасно.

Или уж тогда надо быть Екатериной Великой, когда ты все берешь в свои руки.

Интервьюер: Вас трудно заподозрить в том, что Вы не любите женщин, но говорят, что Вы по отношению к женщинам ведете себя жестко…

Отношения с женщиной – это потрясающей сложности инструмент, тончайший.

Есть женщины, которые настолько знают, что они прекрасны, что такое отношение к себе может в мужчине вызвать желание разрушить в ней этот стандарт. Есть женщины, которые становятся красивыми, только когда долго-долго с ними общаешься.

Вот мужчина смотрит иногда на чью-то жену и думает: «Ну как он может быть с такой уродиной, вот я бы – никогда…» Потом ты долго смотришь, общаешься и видишь, что улыбка замечательная, смеется потрясающе. Так мыслит чудно. Причем мыслит не в том смысле, что умная, а что – все очень связано. Обаяние такое обволакивающее.

Я думаю, что самая дорогая красота в женщине – это та, которая не видна сразу…

Вам при вашей популярности наверняка доводилось говорить женщинам «нет». Что Вы при этом чувствуете?